Чудеса в мелочах (2/2)
«Мне-то вообще грех жаловаться, отец начал заниматься мной только когда мне пятнадцать исполнилось. Совсем не знал, как быть с детьми. В таком возрасте очень важно и нужно внимание родителей, особенно если к нему привык. Уф, как же хочется есть»
— Может быть, есть резон вам поехать самим? — после этих слов, пророненных Олегом на уровне случайной идеи, повисла короткая пауза, в которую он торопливо втиснул пояснение, — Ну, раз уж купили билеты и всё распланировали. Захочет — приедет, а если нет — то рядом с сыном будете вы.
— Знаете, а звучит не так уж и плохо. То есть, я уже забронировала отель, аквапарк, аниматоров, ресторан на вечер, понимаете. Отменять всё это даже через менеджера не очень охота, да и Макар уже так настроился на Турцию, ой. — зацокала она зубами, запустив в голове волнительный мыслительный процесс. Притихший сын, прекративший листать фотографии корги, глазел в ожидании вердикта, а Олег, пытаясь подавить внезапный голод, уставился в боковое стекло. Небо постепенно светлело, готовясь к восходу солнца над прекрасным городом, — И вообще, не отменять же это только потому, что кое-кто — ленивый морж, который ничего не хочет. Правильно? Правильно. Я и сама устрою Макарчику чудесный праздник. Ой, знаете, вы меня убедили, а то всё сомневалась, сомневалась. Самолёт у нас через два дня, так что понемногу начнём всё собирать и успеем. Решено, Макарчик, полетим.
— Йес! — взвизгнул ребёнок, сжав в пальцах смартфон так, что на том аж пошли короткие мутные пятна. Что-то внутри Олега приятно расслабилось без причины, а усталый взгляд лениво продолжал глядеть в окно. Тарахтение госпожи Зильченко перестало иметь какие-либо очертания, а стремительно розовеющий лес снаружи становился всё более и более приветливым. Всё больше и больше автомобилей стало попадаться по пути, а Петербург постепенно оказывался всё ближе и ближе. Олегу безумно хотелось домой, но он совершенно ни о чём не жалел.
Майбах послушно притормозил около станции «Дыбенко», и выглядел здесь, надо сказать, по-своему чужеродно. Кажется, его попутчики держали путь слегка за город, в семейный дом, чтобы наконец приступить к долгому и муторному сбору вещей для отпуска в Турции. И только теперь, стоило двери распахнуться, чтобы выпустить пассажира наружу, Олег мгновенно понял, о каких таких жалобах вдруг шла речь. В своём роде изумительный смрад, состоящий из бытовых отходов, гнили, горелого пластика и ещё какого-то дерьма, окутал район намертво, словно он вдруг не в Питере, а в каком-нибудь Пекине, покрытом смогом. Смесь адских запахов атаковала его со всего размаха, отвесив смачную пощёчину, но, с удивлением отметил Олег для себя, есть от этого совсем не перехотелось. Он выскользнул наружу, аккуратно закрывая дверь, и вновь славно улыбнулся, как только мог, водительнице.
— Ещё раз спасибо вам. Вы меня очень выручили. Хорошо вам отдохнуть и отпраздновать.
— Ой, ладно вам, молодой человек, вам спасибо. Вас, кстати, как зовут? — она хитренько прищурила глаза, кажется, еле сдерживаясь, чтобы их не потереть от сонливости и не испортить затасканный макияж с вечера, — Меня вот Наталья.
— Олег. Очень приятно, Наталья. — в ответ госпожа Зильченко звонко хохотнула, как рыночная продавщица, помахала ручкой фамильярно и вновь завела мотор. Автомобиль вскоре скрылся где-то между высоченными новостройками, растворившись посреди ничего, а сам Олег, обессиленно глядя вслед, сказал уже больше себе, чем попутчикам, — До свидания.
Взгляд монотонно обводил остановку, первые побитые пазики, служащие десятилетиями, яркие цветные маршрутки, выезжающие, кажется, в большой ТЦ в области. Сонные серьёзные пешеходы, капризные дети, не желающие идти в садик в такую рань. Всё было озарено сладким розовым солнцем, что роняло лепестки света на каждую мелочь, почему-то превращая даже самый неприметный ржавый забор в произведение искусства. Разве только адский смрад выбивал из колеи, не позволяя полностью оторваться от реальности, да и бурчащий живот совершенно не помогал. Тем привлекательнее, впрочем, под розовыми лучами рассветного солнца, смотрелась только что открывшая своё крохотное окошко чебуречная — когда-то белый киоск старого образца, из тех, на которых витрины ещё с девяностых закрыты решётками. На сердце потеплело, аж заныло приятно — бывало, как мелкие деньги заведутся, идёшь с Серёжей в такую вот чебуречную, покупаешь пару таких, и всякий раз лотерея. В которую, как правило, они в те времена всегда проигрывали. Времена были такие, что даже спрашивать не стоило, из чего там мясо делается. Помнится, как-то раз Серёжа отравился настолько, что сдерживал рвотные позывы весь путь домой, а после, уже совершенно бледный от нетерпения, сдавленно велев Олегу подержать волосы, стошнил от всей души в сумку кастелянши. Той, что его с самого начала невзлюбила и всегда обижала по ей одной известной причине. Нет, определённо, этот парень был своего рода злобным гением, даже стошнить не мог просто так. Олег с усмешкой, что плохо скрывала ужас от тех времён, отмахнулся и двинулся к чебуречной, что манила к себе чуть ли не как в мультиках — пальцем из фантастического жирного запаха. Плохо говорящий по-русски тип уже суетился где-то там, за стеклом, запуская всё в работу, а Волков-Камаев, давно живущий совершенно другую жизнь, сейчас оказался готов рискнуть. Живот нещадно крутило голодом, а ждать какую бы то ни было доставку в высотке у него нет ни сил, ни желания.
— Держи, дарагой, счастья тебе, здоровья, женщины красивой!
Разум плыл, не особо-то вслушиваясь в слова, которые, кажется, были хорошими. Олег нашёл в себе силы улыбнуться в ответ и устало плюхнуться на ближайшую лавочку, прихватив с собой мясной чебурек и бутылку какого-то грузинского лимонада с красивым названием. Первый укус — и под веками рассыпался фейерверк, настолько сейчас это было правильным решением. Будет ли оно таким же правильным после — это уже второй вопрос, который сейчас Олег решать не желал. Вкусовые рецепторы выли от счастья, а желудок послушно заткнулся, позволяя наслаждаться восходящим над нелепыми торговыми домами и новостройками солнцем. Яркий диск разливал своё тепло повсюду, не позволяя пока себя перекрыть, и вскоре коснулся самого Олега, веля прикрыть глаза. Вот сейчас он поест, встанет и поедет домой на метро, как он это делал в юности. Вокруг вилось много таксистов-частников, уверенно поигрывающих ключами, да только связываться не хотелось. Хотелось как раньше. Как в страшные, но прекрасные времена первых побегов за сетчатый забор детдома. Когда город был таким огромным, таким бесконечным и таким дружественным к вам, сироткам. Даже адский смрад сейчас не мог тягаться со свежим фаршем и газировкой со вкусом фейхоа, а время и вовсе будто остановилось.
И тем сложнее было заметить, как совсем рядом, вклинившись в череду возмущённых частников, откуда-то вырос автомобиль таксистской службы. Как под прямым, но невидящим взглядом Олега открылась дверца, и как оттуда, взмыленный и растревоженный, выкарабкался знакомый рыжий силуэт, торопливо и отрывисто благодаря водителя. А что же он тут делает, посетила тогда мысль, как сюда занесло? Тонкое запястье тут же прильнуло к носу, защищаясь от страшной вони свалки, а отчего-то грязные кроссовки засеменили торопливо к лавочке, позволяя своему владельцу сесть рядом. Смешной Серёжа. В большом чёрном худи с таким же чёрным квадратом Малевича, что всё равно умудрялся выделяться, джинсах и с растрёпанной головой, он на глазах менялся, теряя беспокойство, которое было ему свойственно в автомобилях такси. Не жаловал их Серёжа, опасался. На тонких мягких губах зацвела неловкая, ласковая улыбка, а ясные небесные глаза послушно принялись отражать солнечные лучи и розоветь.
— И как тебя понимать, скажи пожалуйста? Я обзвонил тебя уже всего, а ты сидишь тут, на Дыбенко, ешь непонятно что, ещё и без пальто! — тщетно прячет беспокойство и оголённые нервы, старается выглядеть невозмутимым. И верно, наверняка ведь волновался. Никем не предупреждённый, остался сам по себе, наедине с выключенным телефоном Олега и новостями о пожаре в областном лесу, — Повезло хоть, что я мимо ехал, случайно тебя разглядел. Сидит тут, в ус не дует. Тебя где носило, волче, ты хоть слышал, что произошло в области, а? И чего от тебя так мясом пахнет жареным? Шашлыки что ли без меня жарил?
— Серёжа-Серёжа. — всё сейчас было слишком хорошо, чтобы волноваться в ответ. Олег сидел и по-глупому, по-ребячески им любовался. Охваченный персиковыми лучами солнца, Разумовский как-то весь стремительно розовел, рыжие волосы пестрили под прикосновением небесного светила, на носу вылезли едва приметные веснушки, а беспокойство во взгляде понемногу успокаивалось пенистыми морскими волнами, сменяясь облегчением. Красивый, взволнованный, взмыленный от неприятной поездки в такси, он едва ли знал, куда деть беспокойные руки с выступающими венами. Холодными после ледяной бутылки пальцами Олег коснулся его руки, перебирая осторожно пальцы один за другим, — Телефон сел. Прости, родной. Я тебе всё расскажу, как было, как домой поедем. А ты сам как тут оказался, в этом безобразии?
— Слышал, что Чумной Доктор сделал? — получив в ответ утвердительный кивок, тревожный Серёжа торопливо откинул с лица прядь волос, ёрзая на месте и время от времени оглядываясь. Такси, на котором он прибыл, под давлением частников наконец покинуло парковку, — Я как только узнал, сразу туда поехал. Не чтобы в деле полиции копаться, нет. Я хотел заняться лисами. Подписал контракт на их перекупку с её агентом, он всё равно увольняется. Отправлю их в заповедник, может, хоть у них будет хорошая жизнь. Олег, пойдём домой. Ты на себя не похож.
«Ну что ты за человечек такой, ей-богу. Обо всех печешься, заботишься. Мы даже подумали в одну сторону, лис этих перекупать и спасать. Им теперь всем будет хорошо, у тебя руки заботливые, ты найдёшь, куда их деть. И обо мне теперь тревожишься, чудо. А чего обо мне тревожиться. Но ты прав, домой хочу. Лечь да поспать рядом, как в детстве»
— Поехали. Только давай на метро, как раньше. Согласен?
Серёжа так смешно накренил голову, будто и сам был лисицей, не совсем понимающей, чего же от неё хотят. Пушистой такой, яркой лисицей. Устало улыбнулся, как если бы снова не спал всю ночь, что, скорее всего, было правдой, и хихикнул в кулак негромко.
— А давай. Здесь сейчас всё равно совсем нет людей. Не хочу на такси больше.
Полиэтиленовый мешок от чебурека послушно отлетел в мусорное ведро, рассвет окончательно разгорелся, выкатывая диск солнца на неожиданно чистые небеса, а тяжёлые двери станции метрополитена сомкнулись за ними двумя, будто пытаясь мстительно огреть по спине. Огни непослушного пламени, погребальный курган и лисья ферма остались где-то позади, а сейчас рядом был только Серёжа, который был готов во все уши слушать пугающий рассказ. Пустой в такую рань вагон лениво загудел и понёсся к центру города, отдаваясь любовным гулом в ушах, а уличный смрад наконец-то сменился вкусным сырым запахом давно забытого Олегом метрополитена. Нечасто доводилось спускаться за время отпуска. Тот же шуршащий голос из динамиков, те же старенькие вагоны, та же непередаваемая атмосфера. Тот же Серёжа, постепенно бледнеющий от истории, которую слышит. Те же слова, чтобы успокоить его и приглушить ужас, который, надо признаться, и самого Олега не настиг до сих пор. Редкие люди постепенно прибавляли в количестве, но было откровенно до фонаря — кажется, в такую рань, в начале рабочего дня, в глухой подземке, их даже никто и узнавать не собирался. Серёжа, впрочем, всё равно спрятал голову под капюшоном, укрываясь от чужих взглядов. Легонько, лениво отчитывал его за пальто, которое он, кажется, позабыл в машине Зильченко. Тревожно и беспокойно гладил по руке, разговаривал тихо и устало, боролся со слипающимися глазами, очевидно, снова не спав ночь. Ничего, как только они приедут, так сразу лягут спать. Вместе, как если бы они снова дети, от холода сдвинув шаткие детдомовские кровати рядом. Так теплее, так правильнее, роднее. Так сильно хотелось домой, а чебурек в желудке, кажется, не собирался бунтовать — похоже, что-то всё-таки в качестве прибавило с тех лет. Глаза слипались у обоих, не умея толком дождаться, когда изящные двери высотки откроются и впустят их домой. Скорее бы.
— Так вот, в этом-то и вся злая ирония. Она ферму построила там, где раньше территория этого заповедника была. Я тогда помог им устроиться в новом месте, и это было жутко хлопотно. Это тот самый, куда мы отдали Марго с тобой. Она там до сих пор живёт, старушка уже. — Серёжа обаятельно суетился, честно стараясь раньше времени не отдать себя в цепкие пальцы сна, что наконец-то наваливался на обоих всем весом. Окрашенный сладкой высотой офис встретил их приветливо и спокойно, будто зазывая — пора вам спать, маленькие глупые приключенцы, — Туда же, наверное, этих лис и отдам, построим ещё вольеров, расширимся немного. Может, кто-то из них даже выпускной на природу. Хорошо, что он их не тронул. Не виноваты же.
— Я больше тебе скажу, он и рабочих рядовых не тронул. Сторож вон живой остался, хоть и перепугался до чёртиков. Идеалы всё-таки не пустой звук, хотя я сомневался.
Они зашли в кабинет с первыми каплями начинающейся гадкой мороси, спрятавшись от неё под высоченными потолками. Беспомощные скульптуры под стеклом, играющие на стекле мелкие капли и расстеленный диван, на котором, очевидно, Серёжа метался в попытках уснуть. Ласковый голосок Марго с потолка обаятельно поприветствовал обоих, а Соболь, изрядно заскучавший, тут же, как с места слетев, принялся облизывать руки принявшего душ Олега. Запах мяса и смрада Дыбенко сильно ослаб, сдавшись под напором геля для душа, а воспоминания отказывались обостряться. Самым чётким воспоминанием, внезапно, оказалась маленькая игрушечная лисичка, что спряталась в кармане его брюк. Серёжа заспанно распаковывал документы, полученные на пушистых существ, убирая их в нужное место и частично для кого-то сканируя, а Олег, уже спрятавшийся в домашние тёплые брюки и бадлон, коротко отряхнул игрушку и воздвиг её на вершину одного из стеклянных кубов, под которым пряталось какое-то очередное произведение скульптурного искусства. Так потешно и так неуместно. Сидит себе и смотрит оттуда, важная маленькая лиса. Серёжа выпутался из уличной одежды, позволяя себе спрятаться в пижаму, и нырнул под диванный плед, заменяющий здесь одеяло. Не сказал ни слова, лишь взглядом подозвал — и повторять не потребовалось. Как же удивительно было до сих пор понимать, как схоже они продолжают мыслить сквозь время. Интересно, а что он сам думает насчёт Чумного Доктора, методов и в целом этого вот радикального подхода? Об этом надо будет поболтать, но потом. Как только удастся наконец выспаться. Олег сам не помнил особо, как на опустевших мягких ногах приблизился, забрался следом под плед, окинув взглядом задремавшего наконец в отдалении Соболя. Как крепко обнял своего рыжего за спину — они ведь, помнится, так и не поговорили о том, что произошло на рейве? А даже если и так, то к чёрту эти разговоры. Всегда, всю их жизнь это было уместно, и остаётся уместным теперь. Холодный с улицы Серёжа подался вперёд, ткнулся мёрзлым носом под самый подбородок, сонным взглядом рассматривая окутанный пыльным рассветом офис, и вдруг едва заметно фыркнул, в недоумении.
— Олег. Это что это такое?
И точно, без сомнений, взгляд наконец уловил маленькую игрушечную постоялицу его офиса, что гордо сидела своей нелепой фигуркой на стеклянном ящике. Тонкие покусанные губы растянулись в неуверенной улыбке, непонимающей будто бы ничего до конца. Он так выглядел прежде, когда болел. Когда всё тело было слабым и не могло сопротивляться, а рот так и хотел продолжить болтать о всяком, цепляясь за мелочи. Олег запустил руку в его волосы, чуть прибитые моросью и мелкими капельками, и погладил их, словно желая убаюкать.
— Это инсталляция. Спи.
Последним, что Серёжа смог хоть сколько-нибудь ответить, был тихий смешок. Усталый, сонный, не полностью осознанный, но до такого искренний и живой, что этот момент захотелось застопорить навечно. Каждый раз, каждый гребаный раз рядом с ним Олег превращался в мальчишку и ничего не мог с собой поделать. Этого человека, с его взглядами, идеями, светлой головой и кристальными глазами следовало сберечь, во что бы то ни стало. Чумной Доктор угрожал напасть на него? Пусть даже не смеет. Олег был готов пойти на что угодно, отправиться в любую ловушку, лишь бы потом, всё пережив, снова оказаться здесь, прижимая его к себе за веснушчатую спину, поглаживая по волосам и слушая, как дыхание из чуть сбитого сменяется медленным, сонным и неосознанным. Чувствовать, как он засыпает, как сдаётся под чужим теплом, как тянется во сне поближе, в тепло, в не-одиночество. Как страх успокаивается, позволяя наконец подступить тяжёлому сну. Зрение непослушно растекалось, веки пытались слипнуться, а тёплое дыхание Серёжи в самую шею навевало непонятные, несформированные толком, но отчего-то приятные мысли. Как только кончится вся эта галиматья — он откроет здесь точку сам. Плевать на посредников. Он Серёжу одного в этом городе не оставит. Мама поймёт, а отец побурчит и простит. В конце концов, всяко собирались это делать, а обменять Амстердам на Питер казалось слишком маленькой ценой за то, чтобы снова быть рядом с ним. С ним, кому всегда это необходимо. С ним, который тянется, нежничает и сопит во сне, будто и впрямь лиса. С ним, который заботится, переживает и всегда хочет как лучше. Такая душа не должна быть одна.
— Добрых снов, Серёж.
Слова растворились в чистом воздухе офиса, а сонное мягкое прикосновение губ отпечаталось теплом на Серёжином виске. Пусть спит. Пусть ничего не боится. Он больше не будет один. Тяжёлый сон нахлынул сизой волной и наконец-то накрыл обоих.
Они, всё-таки, и правда изрядно устали.