Лечение пламенем (1/2)

Почти любой из людей редко прислушивается к тишине, как и в целом к набору звуков вокруг себя — просто живёт среди них, бытовых, обычных. Свист ветра, ленивый шум автомобилей, мерные звуки магазинов и маркетов, измученные хриплые промоутеры на улицах, шелестящие сухие листья, лай бродячий собак, да мало ли? Олег был как раз из таких — сливался с окружением, порой и вовсе не замечая, с чем именно переплёлся в желании спрятаться и не выделяться. Дрянное желание, немного пугающее, но так и не спрятавшееся никуда со времён детского дома. Вот только теперь, когда из окружения вокруг лишь собственный автомобиль, пустая дорога и тревожно молчащий телефон, а из звуков — только пустой фоновый гул машины, спрятаться было нельзя. Когда нет толпы, с которой можно слиться, тишина, пусть даже и далеко не кристальная, вмиг сделалась оглушающей. Впивалась в уши каждой мелочью. Каждым мелким камешком, что случайно попал под колёса. Сейчас слишком тонко чувствовалось абсолютно всё, не только звуки. Чуть ребристый руль под пальцами болезненно впивался в кожу, Олег слишком уж сильно вцепился в него, будто боясь оторваться от земли. Дорога, совершенно пустая, подсвеченная лишь фонарями и необычайно редкими случайными автомобилями, была какой-то непростительно чёрной. Даже из жёлтого освещения как будто выпили все краски. Гул под ногами нарастал, начиная звучать внутри головы, а телефон, что лежал поблизости, на сидении справа, источал от себя ощутимую, почти физическую угрозу. Последним, что на него пришло, были координаты и время, настрого ограниченное. Ровно настолько, чтобы успеть доехать туда самому, ещё и изрядно нарушив местами скоростной режим. Беспощадная чёрная дорога, так походящая на бесконечный длинный капкан, тащила его куда-то в область. Густая темнота. Поглощающая, внушающая почти что детский ужас, если как следует подумать о том, что едешь прямиком в ловушку. Олег старался не думать. Отключиться, строить в голове какие-то планы. О другом.

«Следовало записать номер Игоря. Выйти на контакт, позвать. А где гарантия, что меня не вычислят? Нигде. Только Серёжу подставлю. Кругом лес, путей к побегу немного. Драться нельзя, не справлюсь. Впрочем, если постараться, захочет — не найдёт. Я постараюсь. Обязан»

Время и расстояние почти полностью слилось в один чернильный густой поток, когда от большой серой грифельной трассы в сторону выстрелил очередной поворот — на этот раз правильный. Ведущий к закрытой и охраняемой территории, об этом слишком уж красноречиво говорил напряжённо подсвеченный в потёмках шлагбаум и пустая будка сторожа. Хотелось тогда Олегу верить, что случайный человек, охраняющий одинокую территорию в области, не пал случайной жертвой, а просто почему-нибудь не вышел на смену. Податливо и послушно машина затормозила, плавно сойдя на обочину, и кротко притихла, как если бы боялась нарушить затишье. Холодный лесной воздух обдал голову, дверь глухо хлопнула, оставляя Олега наедине с неизвестностью. Мысли даже толком не успевали сформировываться, а пальцы автоматически запирали автомобиль, прятали ключи во внутренний карман, крепко сжимали потеплевший тревожный телефон. Цепь координат на умильно-голубом мониторе вела куда-то вглубь — не иначе как на эту самую охраняемую зону. По асфальтовой дороге, туда, в лесную тьму, подсвеченную редкими разбросанными фонарями для машин. Что здесь вообще находится? Чей-нибудь завод, нелегальный цех, стройка на месте природного памятника? Чумной Доктор не выберет место случайно, а значит то, что ждёт впереди — по-настоящему больной сюрприз. Страшно как-то даже толком и не было, как будто не оставалось времени бояться. Все чувства отключились в попытке всё сколько-нибудь продумать. Один глубокий вдох, второй — всё, больше не надо. Олег одёрнул пальто и пустым, глухим шагом направился прямиком в ловушку.

«Не сходится тут ничего. Хотел бы убить — убил, не позволив мне под тебя копать. Столько усилий, добыть мой личный номер, назначить встречу чёрт знает где, ещё и следить за моими перемещениями, кто ты нахрен такой и зачем так вцепился? Да и Серёжу, строго говоря, тебе прижать не за что, он не виноват ни перед кем. Ты на него не попрёшь. Тебе надо меня. Зачем?»

Печатный шаг отпечатывался на асфальте посреди нигде, а шлагбаум вместе с любимым автомобилем остался за каким-то из поворотов петляющей дороги. Очень скоро Олег остался наедине с лесом и собственными торопливыми мыслями. Сладкий отчего-то ветер неловко юлил между деревьями и высоким забором, что плотно оберегал трассу от вмешательства дикой природы. Металлический, грубый, но надёжный, не ракушка какая-нибудь. Странный запах, звериный как будто, что бывает от мокрой шерсти, Олег хорошо этот запах знал. Такой всегда плыл по ванной после весенних прогулок с Соболем. Объяснений никаких, опознавательных знаков тоже, только лишь пустые координаты, ведущие по карте к странному, никак не обозначенному на картах, но большому куску территории посреди леса. Относительно небольшой комплекс из зданий, широкий задний двор и совершенно никакой информации. Чем дальше, тем подозрительнее. Страх до сих пор не пожелал накатить и сколько-нибудь обезопасить Олега от принятия дурных решений, а голова тщательно старалась забиться чем-нибудь, чем угодно, лишь бы не мыслями о том, что там, впереди. Он пытался вспомнить, на какой стороне дерева растёт мох. Как звали того голландского мальчика, что в первый год школы пытался его обижать. Сколько сертификатов висело на стене в кабинете стоматолога, куда его отвели в первый же месяц новой жизни. Ветер свистел между тонких сосновых игл, забирался под пальто, хватался холодеющими руками за волосы. Голова закипала, работая как проклятый моторчик, жёлтый гнилостный свет фонарей резал всё на круги, а вокруг царило чудовищное молчание. До поры.

«Запах усиливается. Шерсти, псины почти. Я точно здесь не один. Что-то там, за забором, совсем близко, дышит. Оно не одно, их там много. Как будто дикие звери. Пока они за забором, я в безопасности, но что их сюда привело? Что это за место? Кажется, вижу указатель»

Указатель, справедливости ради, и правда там был. Высокий, новенький билборд с изображением странной, нарочито мультяшной лисички, а справа надпись — «Пушная ферма «Snowhite» — 1 километр». Практически сразу всё в голове встало на места, ведь Олегу только недавно стало известно, кто, выкупив территорию старого заповедника, будто насмехаясь, устроил на нём лисью ферму для добычи меха. Теперь, пожалуй, осознание того, что ждёт его впереди, стало чуточку более ясным. Где-то за забором вновь заурчало тревожно чужое дыхание — животные, много животных, несколько так точно, бегут где-то там, вдоль металлической стены, будто созванные кем-то на общий сбор. Что-то очень важное, иначе не было бы причины подбираться так близко к этому оплоту человеческой жестокости. Анжелика мучила животных с первого дня, как приехала в детский дом, так Олегу когда-то рассказывали пацаны. Что-то о том, что её семью за долги убили бандиты, а сама она спаслась не иначе как чудом, после чего неисправимо съехала башкой. Олег точно знал, что найдёт её в каком-нибудь ужасном положении, но пожалеть почему-то не получалось. Хотя бы из-за чёткого понимания — никакие вещи, произошедшие с тобой в детстве, ты не вправе переносить на других живых существ. Никто из убитых лягушек, птичек, жучков, никто из побитых кошек и собак, и уж тем более волк, которого она переехала на мотоцикле, а потом добила самолично, не виноват в случившемся. Жестокость к беззащитным, к тем, кто никак не даст отпор, никогда и ничем не должна быть оправдана. Такие люди черны изнутри, и только эфемерный страх слишком большой огласки удерживает их от убийства людей. Жестокие и жалкие. Чёрные девяностые отпечатались на многих детях, но отстрел беспомощных начала именно она. И именно ей теперь принадлежала пушная ферма, скованная зловещей тишиной, чьим-то звериным дыханием и непроглядной тьмой, будто заброшенная. Олег крепко схватился за новенькие ворота, отодвигая чуть, и, игнорируя жалкую надпись «Без пропуска не входить», нервной тенью просочился на территорию. Ворота промолчали — совсем новенькие.

Олег отлично слышал каждый свой шаг, отпечатывающийся страданием в пустой бетонной земле. Предательские мысли о том, что своим устройством место напоминает концлагерь, усиливались с каждой минутой. Три больших блока, если судить по плану, что висит у входа, и в каждом происходит что-то своё. В том, что справа, производство. Станки и послушные швеи, вросшие в свои места пыльными тенями. Прядут кровавую пряжу из живых существ. Быть может, того не желая, но нуждаясь в деньгах с барского плеча безумной травмированной женщины в костюме-клёш. Сшивают куски, скрепляют, оформляют, придают товарный вид. В том блоке, что слева — самое сложное, болезненное, ввергающее в тошнотворную злобу. Забивание, освежевание, обезжиривание. Несколько лет пожил в кромешном аду, новых лисят на убой наделал — катись подальше, пока не стал выглядеть непрезентабельно, ведь уничтоженная безумными кормлениями печень в итоге всё равно возьмёт своё. А если вдруг девочка — рожай, пока не сдохнешь. Пока не перестанешь выполнять свою функцию, не станешь лишним звеном, выдоив из себя все силы. Олег физически почувствовал тошноту, мокрым гнилым кашлем подбирающуюся к глотке. Шаги отдавались в коленях пустой ватой, когда он наконец-то позволил себе зайти в третий корпус, что был ближе всех к воротам. И, как оказалось, не зря чуйка подсказала выбрать именно его. Вытянутый, длинный павильон, похожий на большую крытую теплицу, сегодня полностью пустовал от людей. И в чёрной, склизкой тьме, только лишь тысячи испуганных, затравленных глаз уставились на чужака из бесконечного множества клеток. Датчики на входе бодро поприветствовали гостя, запустив механизм освещения, и тут же глазам открылось по-своему безумное зрелище. Даже навскидку, наверное, Олег не сумел бы сказать, сколько здесь было клеток. Не вольеров, клеток, в каждой из которых, ощетиниваясь и издавая кошмарные, ревущие, плачущие звуки, прятались лисы. Как рыжие, так и серебристо-серые, фантастически красивые, все как одна, но ровно в той же степени испуганные. Готовые вжаться в пол, лишь бы снова не сталкиваться с людьми. Спрятаться, зарыться вместе со своими детьми. Боже, лисята. Сколько же здесь было лисят, маленьких, как юных щенков, так и совсем крошечной детворы, потерянно пищащей в поисках матери. Медленно, держась по центру, Олег ступал по бесконечному коридору из клеток, чувствуя, что голова вот-вот лопнет от истерзанных воплей повсюду. Лисы шумели, лисы кричали, лисы плакали и пытались спрятаться. Бесконечные яркие глаза и кожистые носики венчались издевательским стендом с буклетами и игрушками, почему-то перевёрнутом вверх дном. Маленькие плюшевые лисички с большими глазами обаятельно кротко улыбались — а большие, пушистые и живые бились в истерике. Быть может, какой-то регламент о жестокости в теории Анжелике и выдали при оформлении этого чудесного места на себя, вот только единственное, куда она смогла его применить, как только закрылись двери — это затолкать в рот особо говорливому рабочему. Гигантская ловушка для лисиц и людей работала в своём режиме, и за отдалёнными стенами в Ленинградской области госпожу Снежную было не остановить в параде власти и ненависти ко всему, что ей не подчиняется. Некому было её пожурить и поставить в угол, заткнув навсегда. Кроме, пожалуй, только одного человека.

«Если ты всё подготовил, а ты подготовил — скорее всего, ей уже так или иначе не жить. Уж не знаю, как ты это вывернешь. Но знаешь что, а мне даже интересно. Сколько живых душ, все перепуганные до чёртиков. А она улыбается. Тешит свою травму. Помню я, что писали с её слов в «Фонтанке». Как она ни разу не сказала о них, как о живых. У неё не было лис, у неё был мех, который должен был дозреть, а потом хорошо продаться. Тихо вы, тихо. Совсем мелкие лисята, ревут, мамку ищут. Вот если выберусь отсюда — слово даю, выкуплю каждую рыжую душу. Найдём, куда деть. Серёжа говорил про заповедник в другой части города. Может, туда. Не если выберусь, а когда. Я вас всех отсюда вытащу. Тихо вы, не шарахайтесь. И ведь вот ещё что характерно — он ведь точно здесь проходил, стенд расхерачил. И ни одной лисы не коснулся»

Смутно помнилось, как удалось наконец миновать павильон, тянущийся к просторному внутреннему двору, выбраться под порыв ветра из кошмарной духоты. Сделать глубокий вдох, зажмурившись, и практически тут же осечься — воздух пахнет не хвоей, а мокрой, багровой, железной взвесью. Совсем свежей, опалившей сознание Олега на пару секунд, тут же велев очнуться. В своём мерзком быту двор был предназначен для прогулок, чтобы неподвижные в своих клетках лисы от рахита не потеряли своей презентабельности. Окружённый высоченным забором, что сразу исключало побег в лес, он из себя представлял ржавое, пустое, вытоптанное пространство, посреди которых было неровно вкопано несколько огромных, стальных столбов для привязки. Чтобы никто не бегал по территории свободно. Где-то наверху, на специальной жёрдочке, до сих пор отчаянно болтались, растрёпанные ветром, выставленные на просушку шкурки. И в самом центре двора, практически по золотому сечению, если смотреть сверху, на центральном столбе для привязки, и крылась ключевая часть сегодняшней программы. Источник всех лисьих бед, а также и странного, солёного железного запаха.

Анжелика была накрепко прикручена к столбу металлической проволокой с шипами — из тех, что ограждают обычно территорию наверху. Прежде охраняющая территорию боли от зоозащитников, что пытались пробираться внутрь и саботировать деятельность, а сегодня впившаяся в нежную бледную кожу своей хозяйки. Издевательски наряженная в пышную сизую шубу, она испуганно трепыхалась, как пойманная в силок птичка. Рвалась и металась, лишь снова и снова раня себя, переминалась с ноги на ногу, плакала, испуганно и обиженно, точно как тогда, когда как-то раз её ударили впервые. Когда она надумала обидеть Синьору Дольче, не подумав даже о том, что на интересе Серёжи это мгновенно поставит крест. Так и случилось — умный юный Разумовский быстро вычислил, кто виноват в прижжённом ухе собаки и, даже ни секунды не медля, отвесил девочке пощёчину. Она тогда тоже разревелась, будто не привыкшая получать сдачи. Больше она, как водится, за Серёжей не бегала и не считала его красивым. Присоединилась к детскому хору, кричащему по привычке: «Буйный, бешеный, больной, в дурку тебя сдать надо!». Ох, ещё бы, ведь когда обижаешь беззащитных, они предпочтут спрятаться, избежать тебя, а никак не огреть в ответ. И тогда за них вступится кто-то другой. Здесь же, на стальном столбе, будто публично униженная, она схопотала сдачи за всех обиженных. За каждого лисёнка, испуганно прячущегося за матерью, зная, что её очередь следующая. За каждую утку, не понимающую, за что вдруг среди небес просвистела пуля, пробив крыло. За каждого дикого волка, не ищущего вражды, но получившего издевательскую, мученическую смерть. И чем дальше взгляд Олега спускался от её лица, скрытого за растрёпанной чёрной копной волос, тем более омерзительно-жуткой становилась картина. Дёргалась Снежная слабо, а всё потому, что выбилась из сил — по всей точеной фигуре красовались рваные раны. Укусы. Живые, звериные, местами откусившие от неё безобразные куски ткани, плоти и нежной кожи. Где-то поверх вишнёвого мяса вонзались шипы проволоки, пронизывая нервы кричащей жгучей болью. Местами костюм был безобразно разорван на лоскуты, изляпан кровавыми потёками и лесной гнилостной землёй. Чем ближе от локтей и бёдер к ногам — тем сильнее внешние ткани походили на безобразную красную кашу. Ноги были безобразно сбиты, как если бы она бежала по лесу, долго и яростно, пытаясь спастись. Растеряла где-то там модные серебристые туфельки, смелость и спесь. И только в самом конце, опоясывая кровавые костыли ног, пульсирующие болью и блестящими красно-бурыми мясными пятнами, красовалась кладезь из веток, хвороста и, как Олегу тогда почуялось, даже бензина. Она была привязана здесь, к столбу, словно натуральная ведьма, но, в отличие от своей подруги Исаевой, действительно была в ужасе. Олег не помнил, как сумел отмереть, шаг за шагом опасливо приближаясь к идеально подготовленному месту казни. Понемногу, неслышно, как осторожный кот, он подбирался всё ближе, даже не уверенный, стоит ли что-то делать. Наверное, где-то там, в нормальном мире, следовало бы вмешаться. Попытаться снять, отринуть проволоку, дать выпасть из ловушки прямо себе в руки и отдать, возможно, под суд потом. Вот только что-то изнутри мешало. Подлым колом встало поперёк желудка, не разрешая притрагиваться — пускай. Злобой, почти злорадством, желанием знать, через что она прошла. Правильно ли это было? Конечно нет. Неправильно, нечеловечно и негуманно, да только сейчас Олег отметал эти мысли подневольно, разрешая янтарной мстительности затопить разум. Он стоял и смотрел, как жертва ищет силы снова начать трепыхаться и дёргаться, как рвано дышит, как оглядывается, будто боясь возвращения своего пленителя. Олег стоял всего в паре метром, окутанный красным маревом запаха, а через сетчатый забор, огораживающий задний двор, его внимательно буравило два десятка хищных, свирепых глаз. Волки, пришедшие на запах крови. Ждут.

— Мне потребовалось лишь узнать, где и когда живодёрка окажется на своей дорогой машине.

«Вот и ты. Сказать по чести, я тебя уже заждался. За моей спиной, отрезаешь мне путь к отступлению, правильно, я бы и сам так сделал. Оборачиваться не стану, ты ждёшь моей паники. Ждёшь, что я впечатлюсь твоим спектаклем и буду просить за неё. Ты говори, говори, может, наконец, что дельное скажешь? Объяснишь, зачем в меня вцепился? Чего хочешь?»

Олег не соврал бы, сказав, что не боится. Чувство, пробравшееся под кожу холодком и окатившее его студёным сквозняком, вовсе не было страхом. От него застучало торопливо сердце, а будоражащая тревога вцепилась в горло, но нет, Олег совсем не боялся. Это было почти предвкушение, какое бывает на каком-нибудь адреналиновом аттракционе. Когда почему-то ты точно знаешь, что несмотря ни на что останешься жив, с тобой ничего не случится, он не убивать тебя пришёл. Он пришёл для тщеславной, эффектной демонстрации, выделив почему-то Олега из прочих. Нестерпимый запах бензина и крови сплёлся с ним воедино, а жертва на своём прощальном кресте забилась в ужасе, снова услышав знакомый хриплый голос, искажённый динамиками. Олег не шевелился, позволяя безмолвным, тяжёлым шагам по ту сторону приближаться к себе. Один, второй, третий, они хрустели по лесной пыли, отдаваясь почти в ушах. На мгновение всё стихло, мерный шаг прекратился, хрустальная тишина повисла между тремя участниками безумной постановки. И в то же мгновение чужая, жёсткая, ледяная рука, скованная тяжёлой чёрной бронёй, легла Олегу на плечо, властно стиснув его немного, будто наговаривая проклятья на ухо. Как по приказу, Волков-Камаев выпрямился, как струнка, ощущая каждую сложную фактуру пальцев, начинённых взрывоопасными реактивами. Одно нажатие — смерть.

— Случайная авария заставляет её покинуть машину, а преследование заводит в лес. Будет ли честно, если в лесной чаще эта пустая кукла окажется вынуждена вспомнить о том, зачем переехала раненого зверя на своих двух колёсах? — голос раздался совсем близко, точно в ухо, оглушая своим железным шёпотом, пробираясь в самый мозг. Уха коснулась тёплая костяная маска, совсем близко, счёт на сантиметры. Олег мог бы протянуть руку и разоблачить мерзавца, но скользкое чувство, втягивающее его в уродливую, злую, счастливую игру, сейчас лидировало. В ноздри полез странный запах — костра, ярких оранжевых искр, народных волнений, грязи и голубой крови. Яркий, дурманящий, топчущий своим авторитетом кого угодно, он забирался за пазуху, под пальто, под рубашку, в сердце, и раскрывался там огненным маревом. Чёрная тень за спиной отлично знала, какой производит эффект, а потому совсем не торопилась с казнью. Посмаковать, поговорить, покрасоваться, пока трансляция не запущена, и из посторонних глаз тут только волчьи, — Они гнали её через чащу, туда, куда сама она предпочитала спрятаться. На свою ферму по убийству лисиц ради бахвальства. Она устала, сбила ноги, но так хотела жить, что прибежала прямиком в мои руки. Они жаждут её крови, но, боюсь, чести заткнуть ещё одну забитую деньгами глотку я им не предоставлю. Она уготована для кое-кого другого.

В голове стояла какая-то фантасмагорическая каша из подробностей. Слишком хорошо разум воображал эту прогулку по лесу, где с одной стороны волки, а с другой — чёрная смерть с птичьим лицом. Мысли складываться отказывались, а тёплое дыхание теневого убийцы раздавалось совсем рядом. Он дышал на ухо, сковывая по рукам и ногам, забираясь между клетками памяти, отпечатываясь там огненным следом. Хочет вовлечь, сделать причастным. Впутать в свои игры, и тем же отринуть от расследования. Действительно ли верит, что его послушают, или хочет просто запугать? Та ещё задачка. Олег слушал его, гибельно замирая под пустыми пытливыми глазами, опутывая себя мрачными тенями хриплого голоса, потустороннего, неживого. Время текло омерзительно медленно, испуганно замерев под дулом охотника. Как будто и не было никакого человека под маской, будто и правда само Правосудие сейчас стоит за его спиной и тянет на свою кровавую сторону. Олега уже давно было не испугать ни кровью, ни порохом, ни явлением смерти во всей красе, но здесь — нечто совершенно иное. Демонстрация. Казнь.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — глупо спрашивать, зачем. Глупо спрашивать, почему именно он. Всё равно ответа не даст, будет и дальше избегать и юлить. Раз уж взялся играть в его игру, то и продолжить нужно с достоинством. Олег даже сам удивился тому, как твёрдо и спокойно прозвучал его голос, будто не принадлежа ему самому. В ответ же из-под маски раздался лишь короткий, удовлетворённый смешок. Короткая заминка, буквально секунду, и вторая бронированная рука, проскользнув змеёй под его локоть, вынырнула вдруг совсем близко, проползая к плечу. Потянуло серой, грубые властные прикосновения ползли дальше.

— Хорошо соображаешь. — смеётся, хрипло и бархатно, принимая заочно свою несостоявшуюся жертву в объятия. Стальные пальцы сползли постепенно с плеча, ощупывая зацелованную Серёжей шею, будто ища уязвимость. Жёсткие, тяжёлые, они почти физически отпечатывались на коже смертоносным прикосновением. Одно неосторожное слово может привести к залпу пламени. Олег молчал, — Я ведь тоже когда-то думал, что можно иначе. Можно полагаться на продажных псов, поборников системы, тянущих нас на дно. Можно доводить мерзавцев под белы ручки до суда и надеяться, что будешь услышан. Можно везде и всегда быть послушным, верным и преданным звеном цепочки, избежав неприглядных картин. Вот только таким, как она, всё нипочём. Это не люди, и даже не звери, которые не жрут друг друга на водопое. Их не исправит тюрьма, их не напугают штрафы, даже своего народа они не боятся. И напрасно. Ведь всего-то одна брошенная искра может создать пожар, что разнесётся по всей стране.