Гром и молния (2/2)

— Да как ты смеешь! — обжигающая мысль вырвалась сама собой, как живой фейерверк, как только Олег осознал глубину подозрений, — Это я что, по-твоему, собственное убийство организовал? Мне настолько, по-твоему мнению, нехрен делать? Ты уже который день пялишься на меня, как пёс цепной, а сорваться не можешь, сказать нечего. Дыру на мне протрёшь.

— Рот закрой. Ты стоишь тут живой. Единственный из трёх жертв. Со следующими двумя ты был не просто знаком, а конкретно так посрался — камеры в банке тебя зафиксировали, а про Гречкина каждая собака знает. И ты единственный, кажись, ничем перед этим гадом не провинился, а всё равно получил ожог на спину. Это как? — один толчок в грудь, второй, третий. Игорь нарывался на драку, не умея сдержаться и дыша своими подозрениями даже не в затылок, а нос к носу. Нет, нет, нет, до этого дойти было просто не должно, не здесь и не сейчас. Скопившийся под грудью ком недомолвок никак не смел навредить чему-либо вокруг. Не при Серёже.

— Не гавкай. Ты полицейский, сам сказал. Вот и предъяви хоть что-то, если есть возможность, а если нет — замолчи, развернись и свинти отсюда со своими идеями!

— А то чё? — как ни крути, но понемногу Игорь стушёвывался, пусть и не переставал огрызаться. Похоже, в какой-то момент сумел сам себя осадить и притушить горящие в сердце мысли на тему. Вот только напоследок, будто нарочно, сбросил ядерную бомбу, — А ведь такой костюм кто попало не сделает, а. Как думаешь, «Stardust Industries» справилась бы? Да у тебя все карты под рукой.

— Хватит. — в пыльный, злобный, затуманенный диалог Серёжа вклинился так резко, что оба послушно заткнулись, точно не взрослые взмыленные мужики, один из которых с похмелья и с кислотной абстиненцией, а второй измотан по самую глотку, а трёхмесячные котята. Тишина, повисшая в комнате, казалась настолько хрупкой и ненадёжной, что распадалась на волокна. На тяжёлое дыхание Грома, на чуть скрипнувшие зубы Олега и на взвинченного, испуганного, злобно-оборонительного Серёжу, что метал на обоих затравленные, диковатые взгляды. Надолго, с определённым выражением, просящим уединённого разговора, его глаза застопорились на Олеге, и только тогда Разумовский сумел выдохнуть, — Простите, вам пора. Не переживайте, я вас не выдам. Чем больше людей заняты расследованием, тем лучше. Но вам лучше идти. Сейчас.

— Понял, понял. — майор окончательно притих, снова привычно засунув руки в карманы и отступая к двери своим истёртым питерскими улицами силуэтом. Похоже, его события в городе выматывают ничуть не меньше, даже если и отстранённого. Напоследок бросив мрачный взгляд на Олега, он пробормотал под козырёк, обращаясь явно к Серёже, — Вы мне звоните, если вдруг что. Мало ли, что может случиться. До свидания.

Ответом ему стало молчание, окончательно сковавшее помещение, когда стеклянные двери офиса сомкнулись. И только сейчас, когда пышущая напряжением фигура майора исчезла с глаз, внутри Олег ощутил острый, ржавый укол совести. Неприятно вышло. Взвился с ничего, как будто кто-то по башке ударил. Быть может, со стороны это и казалось странным, но Волков-Камаев слишком хорошо помнил это состояние, что преследовало его почти три года вспышками иррационального гнева. Плохо, очень плохо, всё откатывается назад, одна ступенька за другой. Один мерный, глубокий вдох, второй, и грудная клетка сумела расслабиться, наконец-то позволив вычистить разум и взглянуть на Серёжу. Взгляд, что врезался в него в ответ, оказался мучительно многословным. Прекрасный рыжий Серёжа, стоящий за своим столом, словно фигурка на пружинке, почти физически походил на аллюзию чаши терпения. В глазах плескалось слишком много всего разом. Тело, как будто не своё, сорвалось с места, принявшись носить по офису туда-сюда, а тонкие пальцы — хвататься за голову, не находя себе места нигде.

— Это что такое было, Олег? — теперь, когда необходимость изображать из себя делового человека, стойкого к переживаниям, отпала, мелодичный голос Разумовского дрогнул, не раз и не два, окрашиваясь на глазах нездоровой тревогой. Даже отсюда, с расстояния метра, было отлично слышно торопливое дыхание, пытающееся восстановиться. Здесь, под носом, в его офисе, чуть не разразилась драка, да ещё и по такому жуткому поводу. Олег приготовился пытаться не оправдать, но хотя бы объяснить своё поведение, — Они что, тебя в самом деле подозревают?

«Так ты не про это. Ты не спрашиваешь, почему я так себя повёл, а спрашиваешь, что им известно? Боже, тебя ведь не меньше прочих пугает эта мура с Чумным Доктором. Наверное, так будет лучше. Не хочу пока тебе рассказывать, почему взбесился. Ох, Серёжа. Мне стыдно»

— Пожалуйста, не молчи. Олег. Олег! — в какое-то мгновение, будто по волшебству, дрожащий голос выщелкнул, как у марионетки, сорвавшись на высокую ноту, разнесшуюся по пустому офису, на глазах темнеющему от туч за панорамой окон, — Что он этим хотел сказать? Почему ты вообще в списке подозреваемых? Мне плевать, отстранён он или нет, а если к тебе прицепится ФСБ? Этот улыбчивый тип, он приходил, пока ты спал. Тоже о тебе спрашивал. Почему?

— Нет, подожди. Стоп, стоп. Послушай меня, Серый, я просто…

— Что ты натворил? Пожалуйста, скажи, что это неправда. Почему они все спрашивают о тебе, почему подозревают? Я бы списал это на характер майора, но человек из ФСБ говорил тоже самое! Ты ведь в этой ситуации жертва, я был в больнице, я видел твою спину. Такое не выйдет инсценировать, или… Господи, я ничего не понимаю. Что происходит? — что бы это ни значило, но Серёжа был не в порядке. Совсем не в порядке. Надрывные громкие ноты голоса почти сразу оборвались, сменившись на испуганный, панический полушёпот. Он ходил туда-сюда, словно в ожидании какого-то Божьего наказания, буравил взглядом серый тёплый пол и порой тянул себя за волосы. И даже сейчас, сквозь пелену остывающей злости, Олег отлично знал, что в этом всём нет ни капли преувеличения. Разумовский и правда почти что в ужасе, но не может толком понять, почему. В какой момент эмоции, которые было реально подавить, вдруг стали такими сильными? Такое с ним уже случалось, в тот день, когда детдомовская собака, синьора Дольче, решила прогуляться за территорию, никого не предупредив, и исчезла на целую неделю. Тогда Серёжа не мог ничего. Нередко он пропускал обеды, прогуливал уроки, выискивая любимицу повсюду, не рисовал и даже почти не спал, не находя себе места от стремительно растущего ужаса. Спасением стал Константин Семёнович, приведший грязную, но живую и здоровую собаку обратно, отыскав где-то на другом конце района. Тогда Олег тоже не знал, что делать.

— Серый, я же говорю, переживать не о чем. У него ничего на меня нет, кроме идиотских совпадений. — вообще-то, произнеся это, Олег рассчитывал, что отметит беспочвенность любых претензий. Мол, не бойся, в любом случае мне ничего не угрожает. И только спустя пару мгновений, за которые и без того не румяное лицо Серёжи посерело от ужаса, тут же себя одёрнул, испугавшись, — Ох, матушки. Чёрт возьми, нет, я не это имел в виду.

— Олег. — он приблизился, честно пытаясь сохранить при себе остатки самообладания и не сорваться в панику снова, но ещё и ещё раз собственные нервы подвели его. За несколько секунд парализующего страха он явил зрелище, что Волков-Камаев, пожалуй, захотел бы видеть меньше всего на свете. Ведомый своими отчаянными мыслями, буквально сорвавшимися с цепи из нервных соединений, Разумовский вдруг обрушился на пол, крепко вцепившись белыми от напряжения пальцами в чужие брюки рядом. Встал на колени, сжимая добела ткань одежды, и смотрел снизу вверх, впиваясь небесными мутными глазами в самую душу. Что-то изнутри вывернуло Олега наизнанку при одном только виде этого зрелища. Вонзилось в сердце ржавой пилой, медленно распиливая то надвое. Так быть не должно, ни в каком виде, ни в каком мире. Первичное непонимание и растерянность от таких жутких жестов почти сразу сменилось решительным «нет», — Олег, я тебя умоляю. Если у тебя есть хоть какие-то секреты. Если ты действительно причастен к этому хоть на йоту, пожалуйста, скажи как есть. Что произошло? Пожалуйста, скажи, по-настоящему, я не могу, не могу даже думать о…

— Ты что, сдурел? — громкий, возмущённый, но совсем не грозный голос Олега зазвенел в его горле калёным железом, стоящим на защите родных и близких. И секунды не прошло, как тот стремительно рухнул следом, практически тут же оказываясь с Серёжей на одном уровне и обеими своими руками хватая его за лицо. Холодное, даже чуть взмокшее от внезапной паники, но невыносимо своё, родное и любимое. Олег уставился на него тем взглядом, каким всегда выпытывал там, в стенах «Радуги» — покажи, кто тебя обидел. Всегда работало, — Никогда так больше не делай. Чтобы я больше не видел такого. Серый. Серёжа. Слышишь меня? Ты мой друг, и не надо тебе умолять и унижаться, понятно? Тихо, тихо.

— Прости пожалуйста, прости, я просто, я не знаю. — беспокойно затараторил Серёжа, не умея никуда спрятаться от этого взгляда, и наконец-то, кажется, сдался, позволяя крепко обнять себя обеими руками. Олег хорошо чувствовал, даже слишком хорошо, как понемногу замедляется рваное дыхание, как торопливо и испуганно колотится сердце. Что-то здесь было очень, очень неправильно, но он понятия не имел, как к такому подступиться, — Пожалуйста, прости меня. Я так испугался. У них всё так складно выходило, что я…всё это меня дико пугает.

— Ну, ну, всё. Единственное, что я от тебя скрыл — это случай в подполье, у Бустера. Я не сказал, потому что не хотел снова ехать в больницу. Всё остальное ты знаешь, я тебе жизнью клянусь. Слушаешь меня, Серёж? Всё это действительно череда совпадений. Я обязательно это докажу, и мы с тобой всем этим ищейкам нос утрём. Вот увидишь, так оно и будет. Веришь мне?

— Верю. — Серёжа окончательно обмяк, кое-как позволив себе расслабить стянутые напряжением мышцы, и ткнулся холодным носом совсем рядом, в плечо, почти что в шею. Определённо, после странной ночи на рэйве, границы изрядно сдвинулись, но они поговорят об этом как-нибудь в другой раз. Несколько минут прошло в молчании прежде, чем он разрешил себе разрушить повисшую минорную тишину, — Ты не поможешь мне собраться? Надо ехать по делам, а голова совсем не варит. Ну и денёк, не представляю, как буду с инвесторами говорить.

— Серьёзно? У тебя конференция? — чуть упрекающе, но по-доброму усмехнулся Олег, бережно наглаживая яркие волосы рядом, — Они там совсем у тебя с ума посходили?

— Извини, — раздался в ответ мягкий, ласковый, чуть виноватый смешок. Когда-нибудь он перестанет извиняться по любой мелочи, за которую не в ответе. Но не сегодня. И не завтра.

Когда Олег наконец-то позволил себе покинуть башню следом за Разумовским, окунув рассудок под очередные задатки дождя, голова была какой-то запредельно пустой. Он запланировал пойти на прогулку потому, что мысли просто не складывались там, дома. Соболь, пытаясь по-честному сбить с них обоих странное настроение, послушно ловил привычную яркую игрушку в форме ярко-зелёной пупырчатой палочки раз за разом, разминался и нюхал проходящих мимо собачников. Самая долго живущая игрушка, между прочим, пусть и изрядно поеденная, служила уже пару месяцев. Время от времени швыряя её куда-то вперёд себя в малолюдном сквере, Олег пытался заставить себя сосредоточиться. Это что же получается, он действительно подозреваемый по делу? Ладно майор Гром, технически он не официальное лицо в этом вопросе, но Стрелков и его расспросы изрядно напрягали. Меньше всего хотелось бы оказаться поневоле впутанным в новое судебное разбирательство, и это за такой короткий срок. А, строго говоря, уже и без разницы, на самом деле гораздо сильнее беспокоило другое. Состояние Серёжи, одни мысли о котором внушали невесёлую тревогу под сердцем. Каким таким образом один человек, вчера блистательно сыгравший роль крылатого демона с золотыми глазами, сегодня падает перед ним на колени и действительно боится того, что версия ментов может оказаться верной? Да даже если судить в отрыве от вчерашней ночи — такие приступы паники могут только навредить ему, и ничего больше. В те минуты почти физически чувствовалось, как накалены нервы, и как в любой момент они могли лопнуть с громким, жалобным звоном. К этой теме следует подбираться поосторожнее, не позволив Серёже замкнуться в своём вечном коконе из «всё нормально, правда». В такие моменты Олег жалел, что дипломат из него, как ни крути, неважный. Мокрый город жил своей жизнью, насвистывая под боком мелкими морскими сквозняками и, надо признаться, действуя даже хорошо. Волков-Камаев очень любил города на большой воде — то, какой в них запах, какой ветер, какие особенные люди, будто вечно обнимаемые потоками воздуха. Как будто легче остальных. Что в Амстердаме, что здесь. Под этот запах, под атмосферу, что обвивала мелкими улочками и ледяными каналами, под загадочный гомон людей всех мастей, возрастов и мировосприятий, становилось отчего-то легче думать.

— Алло? Алло, милый? — он даже не услышал телефонную трель в своём кармане по-настоящему, уловив лишь вибрацию, за которой последовал такой приятный, такой необходимый сейчас мамин голос. Она звучала немного устало, как если бы весь день провела в делах и позволила себе рухнуть на широкую чёрную постель только сейчас. Олег сам не понял, с какой такой скоростью на лице вылезла податливая, спокойная улыбка, — Ну наконец-то. Что-то со связью.

— И тебе добрый вечер, мам. — чуть хрипло разулыбался он в ответ, усмиряя темп своего привычного шага и сворачивая из скверика в какую-то сплошную цепочку из бесконечных питерских терракотовых дворов. Здесь было потише, проще сосредоточиться, — Я соскучился. Представляешь, что? Я тебе не так давно в переписке на рубцы жаловался, которые остались от пожара. Так вот, я их перекрыл. Татуировку сделал, на всю спину, очень даже ничего.

— Божечки, ты чего, с ума сошёл! У незнакомцев-то, бог знает где. У нас что, мастера знакомого нет? Уф, ладно, Олежек, тогда с тебя потом фотография, как заживёт. — ненадолго подвиснув, мама внимательно помолчала, явно потирая лоб до морщинок и собирая мысли в кучку. Определённо, устала, — Обожди-ка, это как это, в один сеанс что ли? Ты сколько там лежал?

— Почти двенадцать часов. В шесть рук ребята работали. Не переживай, мастера хорошие, будет чем похвастаться, как вернусь. — даже мысли о том, что теперь там, на другом конце иллюзорного провода, она настоящая, а не кислотное видение из далекого странного детства, делали немного теплее. Неожиданно для себя Олег обжёгся острой мыслью, что свербила пониже сердца далеко не только от тревоги — есть хочется. Хороший знак. Похоже, чужеродное вещество принялось сдавать позиции, забирая остатки абстиненции с собой, — Ладно, бог с ним. Ты почему звонишь?

— Ну как это почему, солнышко. — забурчала мама, деланно включая чуть обиженный тон, мол, как это ты, умудрился забыть такой важный разговор. Она порой любила картинно поворчать, но каждый раз вся семья знала, какова цена этим представлениям на одного. Олег по-своему их обожал, они всегда заставляли смягчаться, — Ты что это, забыл, что с меня спрашивал? Мне, между прочим, пришлось за ого-го какие ниточки дёргать, чтобы выяснить, откуда родом костюм.

— Точно! Прости, мам, совсем тут уже забегался, ничего башка не держит. — стыд и позор, по большому счёту. Всё позабыл с этими скандалами да пожарами. Даже воду не пьёт, как она велела, только марки жрёт, да органы змеиные, — Какие новости?

— Новости есть, милый, но они тебе не понравятся. Привлечь пришлось, если ты помнишь, Анну-Марию. Она задействована как резерв у ряда конкурентов. Через её людей нужные бумаги удалось найти, пусть и не все. Заказчика, увы, я тебе не назову.

— Мам, не тяни. Если потребовалась помощь Анны-Марии, то всё очень серьёзно. Кто?

— HOLT International. Их перо. Никаких сомнений. Прости меня, детка.

В голове в этот момент яркой, болезненной вспышкой сверкнула молния, опалив только начавшие собираться мысли. Олег остановился посреди безмолвного дворика, словно обухом по голове получив, всё тело в один момент отказалось двигаться хотя бы самую малость. Название, произнесённое мамой на таком чётком, выверенном русском, отпечаталось на мозгах жирным горелым клеймом. Основная и первая конкурирующая компания, с которой долгие годы война шла не на жизнь, а насмерть, и, конечно же, гадёныш Август, что сейчас, по трагическому стечению обстоятельств, стоит во главе. Это название звучало в их доме непростительно часто, да и не странно это было, но когда угодно, где угодно, но не здесь и не сейчас. Не теперь, когда выясняется, что семейство Хольт имеет к этому какое-либо отношение. И уж точно не теперь, когда шаг за шагом Олег снова подбирался к рецидиву. Они собрали этот чёртов костюм для кого-то, они снова пытаются его убить. Они. Снова. Пытаются. Его. Убить.

— С…спасибо. Подробности есть? — Олег не услышал собственный голос, когда спросил это. Всё вокруг так стремительно заволакивало туманом, что уши отказывались что-либо воспринимать. Господи, только не снова. Только не при маме. Она не должна знать, что может случиться рецидив, она не должна снова начать волноваться, — Хоть какие-нибудь.

— Есть, малыш. — сосредоточенно затарахтела мама в ответ, будто на расстоянии чувствуя обжигающие воспоминания, бьющие всякий раз без промаха, — Изготовлено их в общей сложности четыре. Снарядов, разумеется, много больше. Технические данные, какие успели собрать, я тебе перешлю. Проект замаскирован под охранную систему, сам знаешь, почему так надо. Олежек, сокровище моё, всё нормально? Я отсюда слышу, как у тебя сердце стучит.

— Нет, ничего, я просто… — голова медленно, через пень-колоду, сгенерировала оправдание на ходу, словно он маленький мальчик, — Дорогу перехожу. Всё хорошо. Не против, если я перезвоню? У меня тут надо кое-что проверить. Я позвоню потом, правда.

Если честно, он уже и не помнил, что именно ответила мама прежде, чем повесить трубку. Сырость ближайшей подворотни, в которую Олег второпях завернул, желая спрятаться, окутала терракотовой темнотой так быстро, словно он скрылся под одеялом. Нет, нет, это не должно снова вернуться. Он уже давно вырос, это в прошлом, это миновало. Он прошёл курс лечения, ему уже не нужна ничья помощь, он сильный, он справится. Надо всего лишь сделать так, как учил Эстебан, если вдруг это снова попробует вернуться. Обязательно сесть, желательно на пол, чтобы некуда было с него упасть. Колени перед собой, голову между ними, так, чтобы взгляд в землю. Закрыть глаза и дышать так долго и так глубоко, как только потребуется, чтобы сердце раскачало кровоток. Сосредоточиться на чём-то важном, ключевом для себя, и думать только об этом. Холод штукатурки вонзился в спину сквозь пальто, ветер свистел в ушах издевательским хохотом. Олег изолировался, как только смог, сливаясь с тенью подворотни и окончательно теряясь в бесконечном городе. Плохой день, отвратительный, паршивый. Где-то рядом приглушённо плакал Соболь. Точно знал, что происходит. Знал и переживал.

«Мраморный пол. Лестница. Верёвка. Гёте. Витражные окна. Дева Мария. Железное ведро. Рисовые зёрна. Бой часов. Девять, десять, одиннадцать. Вода. Подвал. Мокрая тряпка. Холодная каменная ванна. Отключка. Клещи. Цветная татуировка. Нож. Шестнадцать. Шестнадцать. Шестнадцать»

Вокруг беспощадно сгустилась тьма, и Олег Волков-Камаев бессловесно в неё сорвался.