Сердце змеи и объятия ворона (1/2)

Никогда Олег не мог полностью доверять людям, которые начинают принимать внутрь что-либо, изменяющее сознание, чуть ли не с самого утра. Кем надо быть и чем руководствоваться, чтобы напиваться, а то и того хуже, среди бела дня, когда впереди слишком много времени, за которое может произойти что угодно. Как бы то ни было, как бы он к такому не относился, но на рэйв-станцию, носящую сомнительное название «Рыба» они отправились не слишком поздно. Есть вероятность, что тело Ольги Исаевой прямо сейчас внимательно рассматривают в морге, еле сдерживаясь, чтобы не сблевать от ужасного сладкого запаха горелого мяса. И, если Олег хотел прекратить привлекать к себе лишнее внимание слишком сосредоточенной рожей, об этом придётся на время насильно позабыть. Тем более, что сегодня, о боже, они даже были не на его машине — Разумовский настоял на том, что хочет отвезти его сам, лично, хотя до этого нечасто вообще об этом упоминал. «Дай мне тебя побаловать» — смеялся он, уверенно и свободно глядя куда-то сквозь дорогу перед собой. Спорить не получалось, а любые попытки заговорить на тему панического звонка практически тут же беспардонно сминались и вышвыривались в приоткрытое окно. Было очевидно, Серёжа не желал это вспоминать, а поделиться своими страхами напрямую просто не хватает доверия. Оно и понятно, хрупкая штука, подлежащая восстановлению по частям. Впрочем, вёл он свой автомобиль сливового цвета вполне уверенно, волноваться всяко пока было не о чем. Олег тогда думал, что, быть может, потом снова спросит. Когда будет сподручнее, когда эта своеобразная маниакальная фаза кончится. Когда Серёжа честнее, не строит из себя всесильного, не делает вид, что ему всё нипочём.

— Прибыли, волче. Полюбуйся, ну и местечко. И всё-таки, кто тебе его насоветовал?

Дверца хлопнула, и оба по очереди покинули салон. Пусть Игнат когда-то и ляпнул, что раньше это место было заброшенным заводом, однако на поверку зрелище, открывшееся Олегу, оказалось выше всяких ожиданий. Огромная советская коробка из кирпичей, зловеще присматривающая за посетителями матовыми окнами из зелёного толстенного стекла, кипела новой жизнью. Уже сейчас, посреди пасмурного, тёмного дня, удивительно яркие лучи света рвались из каждой свободной щели, крепко сцепившись с запахом дыма, чьих-то фруктовых духов и отчего-то кока-колы. Фиолетовые, зелёные, невыносимо-алые, голубые — в произвольном порядке они рвались на свободу, в мрачный Петербург, но растворялись посреди начинающегося дождя. По правую сторону серого громоздкого здания прятался микроавтобус чёрного цвета, переливающийся странными перламутровыми наклейками с изображением планет и звёзд и неоновым блеском — наглухо запертый, кажется. Поблизости отирались компании и парочки известной породы, вывалившиеся подышать свежим воздухом, ненадолго вернуться в реальность или, того хуже, просто выброшенные охраной за дебош. Где-то раздавались характерные звуки большой и чистой любви, где-то — знакомый запах анаши, ползущий из-за ближайшей водосточной трубы. Внутри себя Олег усмехнулся, напоминая себе бессловесно о временах старшей школы там, в Амстердаме. Тучи неспешно, ворчливо сгущались, роняя первые мелкие капли на беспечные обкуренные головы молодых рэйверов, а жизнь вокруг била ключом. Запах ржавых труб, мерное гудение старого здания, что отзывалось на густой бас музыки, бесконечные яркие круглые лампочки и накрепко выведенная пурпурной неоновой краской рыбина с крестиками вместо глаз, что красовалась над входом. Захочешь — не спутаешь.

— Кто надо, тот и сказал. — всеми силами он старался, чтобы это не прозвучало грубо, и, похоже, справился, — Нет, правда, меня больше интересует, почём ты это место знаешь? Ты даже с навигатором не сверялся, когда сюда ехал. Не в обиду, но ты…

— …меньше всех похож на того, кто в такие клубы ездит? — привычно поставив машину на сигнализацию, Разумовский потянулся, лениво кутаясь в чёрный плащ-пальто поверх яркой конструкции, и улыбнулся премило, — Перед другими у «Рыбы» есть преимущество. Здесь никогда не запоминают лиц. Удобно, знаешь ли, когда ненавидишь всё живое и хочешь забыться на ночь. Никто тебя не осудит, не узнает, не покажет пальцем, понимаешь? Здесь все безликие и счастливые. Бываю редко, но метко — если вдруг очень штормит.

«Как сегодня тебя штормило, да? Ты пытаешься вышвырнуть это из головы, сделать вид, что это было с кем-то другим, не с тобой. Что больше не повторится, да только оно «не повторяется», кажется, все эти четырнадцать лет. Зачем, за что ты с собой так? Чёрт, родной, ты хотя бы не торчишь на чём-нибудь? Тревожно мне, не могу, сердце тянет»

— И, предвосхищая твой вопрос, волче — не наркотики. Мне не понравилось. Чего ты встал, как истукан, двинули, двинули, а то не дождутся тебя твои эти знакомые.

И, не успел толком Олег ответить хоть что-нибудь, уловить идею о том, что Разумовский, возможно, и правда читает его мысли, да хоть вдох сделать, как морозные пальцы, бледные почему-то, напряжённые, обвились непослушно вокруг его запястья и потянули за собой. Прочь, внутрь, к огромным ржавым воротам, посреди которых пряталась чёрная матовая дверь, так дико смотрящаяся посреди постсоветского разрушения. Ручка коротко скрипнула металлом под рукой Серого, и практически в то же мгновение перед обоими открылся совершенно другой, чужой мир. Чёрно-лиловое сияние подхватило под локти своими нежными руками, а откуда-то сверху обрушилась целая волна запахов, звуков и нечеловеческих вибраций. Пульсирующая в ушах музыка разливалась нервными, рваными волнами от светящегося неоновым белым светом диджейского пульта. Огромный зал, когда-то хранящий в себе бесчисленные станки, капли пота рабочих и бесконечный производственный шум, был наполнен человеческой массой так, как, казалось бы, невозможно. Причудливые, яркие люди танцевали, слэмились, шевелились без объективной причины, целовались и обнимались. Круговорот запахов, что растекался по углам, грозился начать сводить с ума — в этой сияющей коробке, что каждые две секунды окрашивалась новым цветом, по бетонному полу ползло всё, что только можно. Дым, блёстки, поломанные неоновые палочки под ногами, разлитый чьей-то неловкой рукой алкоголь, что продавался здесь строго в железных советских кружках. Где-то высоко под потолком, посреди старинных толстых труб, стянутых грубыми швами, под белым сиянием софитов развевались волнами огромные пласты небесно-голубой полупрозрачной ткани. Похоже на море, шумящее своим материнским спокойствием над подводным миром клуба. Яркие цирковые тени и светящиеся узоры, плывущие по обшарпанным стенам, жили своей жизнью. Удушливая волна человеческого безрассудства подхватила обоих, едва ли позволяя толком осмотреться в поисках нужной цели. Мерцающее сияние, похожее на пульс, отзывалось на невыспавшемся, но отчего-то дьявольски довольном лице Разумовского, когда тот, не отпуская чужое запястье ни на одну лишнюю секунду, плавно и чуть возвышенно обводил золотым взглядом зал. Как лиса, выискивающая подходящую дичь.

— Здесь народ не вьётся вокруг тебя в панике от твоего статуса. Здесь он, если хочешь, принимает тебя в свои объятия. — и, мягко скользнув за барную стойку, что напоминала своим оформлением огромного синего кракена, Серый подал короткий знак местному бармену, пареньку, чьего лица было толком не рассмотреть из-за бесконечного блеска пирсинга где попало, — А дальше с тобой случится то, что ты хочешь. Хотел бы написать какого-нибудь «Олега в стране чудес»?

— Может и хочу. Только сначала закончить дела, хорошо? — Волков-Камаев слишком спешил. Ёрзал взглядом, словно по наитию пытаясь выловить в толпе движущихся человеческих конечностей именно те, что нужно. Даже не зная и близко того, как те выглядят. Тревожность пожирала изнутри, не умея найти себе достойного выхода, а Разумовским своим лисьим поведением, что так резало глаза после услышанного по телефону, только подливал масла в воображаемый синий холодный огонь, — Ты со мной? Ну, искать этих ребят. Или останешься?

— Ты уж на меня не сердись, волче, но оставлю эту задачку тебе. Не маленький, справишься. Как закончишь — сам найдёшь где-нибудь здесь, ладно? Не хочу общаться. Хочу только выпить вот из этой фиолетовой кружечки, что бы в ней ни было. Приходи, а то брошу тебя тут, потеряешься.

Когда Олег удалялся в толпу, внимательно всматриваясь в странные морские декорации помещения, остаточный спокойный смех, золотистый, играющий в ушах тонкими струнами, всё ещё отдавался где-то в голове, бессовестно перебивая местную гипнотическую музыку. Вроде как такое в современном мире называется витч-хаус. Окутывающее голову бесконечным рваным эхо и гудящими ритмами, оно позволяет тебе погрузиться под воду почти буквально. Под такую музыку ты потерян, но в то же время куда чувствительнее, чем прежде. Как будто бы всё резко становится значимее от плавающих электронных нот. Заметнее. Чётче. Каждый отблеск в непривычно золотых глазах Серёжи, каждая морщинка век, каждая тень на теле. Было в этом что-то дьявольское, что-то, напоминающее незакрытый гештальт, если уж на то пошло. Как если бы прямо сейчас он действительно хотел вернуться, выпить с ним, не раз и не два, взять за руки и танцевать, танцевать без конца, слушая этот смех столько, сколько понадобится. Мягкий, сладкий, покровительственный немного, от которого на душе начинают танцевать чертенята. Стиснуть его обеими руками и только и знать, что чувствовать каждое мелкое движение спины. Олег коротко тряхнул головой, почти силком заставив себя выпасть из прострации, и только тогда обнаружил себя посреди этого уж слишком большого зала, что когда-то был цехом. Огромный аквариум, выполненный в форме полностью прозрачного, стеклянного рубля, полнился мучительно-синим светом и полупрозрачными медузами, что мерно переваливались от одного края к другому в идеальном беспорядке. Следов барной стойки не было, она скрылась за человеческим потоком, оставив там же и лисий образ Серёжи, а парень за диджейским пультом всё наращивал и наращивал агрессию в каждом последующем треке. Высокий, лысый молодой тип, скованный татуировками так сильно и плотно, что они и правда выглядели как дополнительный слой кожи. Пугающе худой, он по-змеиному гнулся там, за пультом, танцуя собственный танец, отдавая какие-то команды и жесты руками в перчатках, а задний фон, полностью состоящий из постоянно моргающих глаз разного цвета и размера, лишь довершал картинку местного цветного безумия. Тревога, необъяснимая, беспричинная, вгрызлась в горло, как будто он снова ничего не мог контролировать, как будто ему снова пятнадцать. Распаляющийся жар от человеческой массы вокруг прилипал навязчиво и даже мерзко, так легко оказалось потеряться в беснующейся, гибкой, подвижной толпе. Откуда-то потянуло запахом тёплых монет, затошнило. Весь мир притормозил, вцепляясь Олегу в мозг и проталкивая через происходящее силком — нет, точно, следует потом показаться Эстебану.

«И как я вообще собрался искать то, не знаю что? Как выглядят эти люди? Что с них спросу, с таких же обдолбанных и странных, как и все остальные вокруг? Тупая затея. Может, стоило выпить? Дурацкие цветные кружки чёрт знает с чем. Твою ж, как шумно, я не слышу своих мыслей. Надо подумать. Местные главные вряд ли в толпе, должны где-то прятаться. И самый простой вариант, который я вижу — вон та лестница, ведёт на верхний ярус, там совсем никого нет. О, чёрт!»

Взгляд, рассеянно бредущий до этого по случайным людям, внезапно выхватил неоднозначную и самую, пожалуй, заметную среди прочих фигуру, практически тут же велев Олегу очнуться снова. Мир ускорился в несколько раз, силком выбрасывая в общий поток, не давая подумать. Девушка. Молодая, вряд ли старше самого Олега уж точно, и тоненькая, словно тростинка, даже пугающе тонкая, болезненно. Белоснежная, что кибернетическое привидение, маленькая, максимум сто шестьдесят, она медленно плыла среди прочих людей на высоченных, таких же белоснежных, как и весь остальной образ, ботинках — серьёзно, подошва была высотой почти с её же голову. Аккуратно выстриженные серебряные волосы с коротенькой, чисто символической чёлочкой, едва прикрывали уши, неоновые цветные браслетики сверкали на запястьях, вокруг лба ободком был тщательно закреплён ангельский нимб, переливающийся яркой радугой, а глаза прятались под широкими, стрекозиными солнечными очками в блестящей оправе. Быть может, именно из-за последнего фактора она, ненамеренно зацепив ботинком чью-то чужую ногу, весьма грациозно полетела на пол. И именно поэтому Олег, сделавший короткий рывок от аквариума, успел подхватить незнакомку за фарфоровые плечи не иначе, как чудом. На ощупь она была такая же, как и на вид, и столь же резко контрастировала с ним — ледяная, будто гипсовая, но при этом как-то уж слишком подвижная. Неспешно выпрямившись, незнакомка честно и искренне улыбнулась — это выглядело так, словно с Олегом пытался флиртовать андроид — и только тогда приподняла очки, чтобы рассмотреть его получше. Белые глаза без какой-либо радужки и даже зрачка вцепились в Волкова-Камаева с нескрываемым, почти лабораторным интересом.

— Спасибо. Я иногда запутываюсь в ногах. — невысокий голос, спокойный, почти что стальной, какой можно услышать, занимаясь аудированием на уроках английского. Намеренно механический, игрушечный почти. Не отстраняясь, незнакомка уверенно пожала Олегу руку, и один из неоновых браслетов, ярко-зелёный, послушно скользнул на его запястье. Губы блестели светлым глиттером, а лицо, похоже, было искусственно выбелено гримом, — Зачем ты здесь?

— Честно? — это была настолько странная встреча, до сих пор сопровождаемая витч-хаусом в ушах, что Олег сдался почти сразу, — Мне бы найти местных главных. Тех, кто держит станцию. Знаю то, что их зовут Музыка и Мотор. А больше ничего не знаю, беда, а?

— Смешной. Ищешь, а кого — не знаешь. Зачем они нужны? Хочешь пакетик или пузырёк? — она осматривала чужака оценивающе, не имея в белоснежных глазах совершенно никакого выражения, а настойчивый запах масляных красок, происходящий откуда-то с её шеи, начинал надоедать всё сильнее, — За первым к Мотору, за вторым — к Музыке. Или ты по-другому?

— Меня к вам Бустер послал. Сказал, что вы в местных элитных кругах разбираетесь и сможете кое-чем мне помочь. Должок вернуть. Не пакетиком, не пузырьком, прости Господи, а информацией.

«Что смотришь? Что изучаешь? Да знаю я, ты, поди, и есть Музыка, вон как на тебя все косятся с одобрением. Да и потом, кажется, ты тут пока самая пришибленная. Думаешь, пускать ли меня. Долго молчишь, долго взвешиваешь. И чего же ты такая тоненькая, аж прикасаться страшно. Чёрт, ты будто из тех, кто в утренние хлопья с таблетками сверху бросает молоко в пакете, не открыв»

— Везучий. Не отставай, потеряешься. — вынесла она вердикт и вновь механически улыбнулась, бережно беря Олега за руку, словно потерянного ребёнка. Пусть и тоненькая, пусть и хрупкая на этих своих безумных вычурных ботах, но уверенная и плавающая среди местных явно не первый год. Повела через толпу, через чужие липкие руки, выныривающие из толпы и хватающие его за плечи — потанцуй, побудь с нами, позволь себе проглотить ком тревоги в глотке. Дальше и дальше, по узкой пластмассовой лестнице, что переливается и призывно мигает цветными вспышками, по длинному коридору на верхнем ярусе, откуда видно всю эту бесконечную в своём забывчивом счастье толпу. Отсюда и Серёжу видно — сидит, пьёт что-то из стальной кружки, впившись взглядом в ближайших людей. Хотелось бы помахать, да не увидит. Шаг за шагом, Музыка всё тянула и тянула его за собой, пока под её тонкими пальцами не загудела толстенная дверь с огромным вентилем посередине, впуская обоих в личное помещение, — Пожалуй. Сядь куда-то, я скоро вернусь. Принести плату надо. Сейчас.

Надо признаться, только теперь, когда массивная дверь сомкнулась за ними, а лампочка над ней послушно загорелась зелёным, стало немного полегче. Бесконечный шум исчез, оставляя только малозаметную Граймс, что негромко играла с одинокой колонки под потолком. Личная комната, зелёно-фиолетовая, окутанная странной духотой, невзирая на исправно и неблагодарно работающий кондиционер под потолком, являла собой небольшое пространство размером со среднюю гостиную. Трюмо, по которому в хаотическом порядке разбросаны предметы грима, было местами безобразно изуродовано вручную, превратившись в угловатое нечто с зеркалом — надпись синей помадой «надо духовно расти, иначе пиздец» на стене поблизости только довершала изящество картины. Криво висящий над широченным диваном портрет Наполеона также был безжалостно разрисован местными обитателями, а вместо лица и вовсе имел чьё-то чужое — современное, даже откуда-то знакомое. Из новостных сводок? Он не помнил. Напротив дивана обаятельно гудел ламповый телевизор с накинутым поверху ярко-розовым париком, даже что-то неплохо показывающий, пусть и наполовину состоя из вытащенных проводов. На тумбочке были в хаотичном порядке разбросаны предметы бижутерии, нанизанные на цепочку лезвия от бритвы, шарики марблс и какие-то таблетки. По другую сторону, рядом с дверью, что полностью сливалась с фоном и, видимо, вела к чёрному ходу, была ещё одна маленькая комнатка, откуда веяло странным холодом, а путь туда был не особо тщательно прикрыт тяжёлыми пластиковыми полосами, как в масс-маркетах. Почти всё помещение было отделано старой советской плиткой, на которой было порой так много рисунков маркерами, что и не различить оригинал. Надписи, напоминалки, адресованные Мотору, кривенькие человечки и котики, цитаты из ниоткуда и космические тела. Пока глаза второпях разбегались, а воображение срочно придумывало, как он будет описывать эту комнату Серёже, когда спустится, Музыка мягко выплыла из морозильной комнаты, держа в руках небольшую коробочку, напоминающую девчоночью шкатулку для хранения личного дневника.

— Чумной Доктор. — заговорщицки выдала она, глядя чуть исподлобья. Очки, кажется, утонули в неизвестности, как и яркий ангельский нимб. Блестящая перламутровая курточка из тонкого пластика рябила в глазах, а широченные белые брюки заставляли думать лишь о том, как часто она в принципе падает за день, — Знаю, весь Питер знает. Знает и обожает. Ты за ним пришёл.

— Я разве что-то тебе про него говорил? — подозрительный тон вырвался как-то сам собой. Откуда вдруг утечка? Разве он хоть кому-то признавался в своих целях здесь?

— Нет. Приходил до тебя, другой. Вот такой. — потянувшись и схватившись пальцами за оба уголка рта, Музыка растянула его в ужасающей улыбке, довольно точно изобразив господина Стрелкова из ФСБ, — Смешной был. Сказал, мы маргиналы. В бахилах ходил, шуршал. Ругался. А теперь ты.

«Ох, ещё бы. Кажется, теперь не будет мне от него спасения. Угораздило же поругаться в первый день знакомства. А, плевать, не жалею. Только так и общаться с теми, кто издевается над людьми в трауре. Умудрился выдать меня. И чего это его сюда понесло, как на них вышел, гадёныш?»

— Я ему тоже предложила. За информацию. А он не стал. Попробуешь ты. Ладно? — весь её говор, округлённый до безобразия, механический, отстранённый, звучал как-то концептуально неправильно, особенно сквозь пустой белый взгляд. Впрочем, почти сразу увидев положительную реакцию Олега в виде деловитого кивка, она мягко улыбнулась и открыла коробочку, практически сразу предупредив, — Не ори. Не люблю кричащих людей.

И, чёрт подери, можно было понять, что именно она имела в виду, любезно приоткрыв шкатулку на своих коленях, запустив туда руки и достав содержимое. В одной ладони Музыка крепко сжимала небольшую советскую стопку, наполненную чем-то густым и невероятно-оранжевым, а во второй, пугающе чёрное от освещения, панически колотилось чьё-то небольшое сердце. Совсем маленькое, оно спокойно помещалось на её миниатюрной ладошке, завораживающе постукивая и оставляя мелкие следы крови на бледной коже девушки. Олег смотрел на немое предложение добрых несколько секунд, и только потом поднял глаза на Музыку. Даже не обратил внимания на то, как лёгким красным цветом со стороны входа окрасилось освещение. Куда уж там. Ярко-оранжевый напиток переливался неоновым светом солнца.

— И это мне надо…

— Съешь. И запьёшь «Прикосновением Мохаве» — не вырвет. Змеиное. Живое. Делаешь?

«Стоп, что? Ты нахрен сейчас просишь меня сделать что? Во имя Господа, может всё это и не стоит того? Я вот прямо сейчас смотрю на него, и оно настоящее, бьётся, только что живое было. Может, стоит свалить отсюда, пока осознание того, что я нахер собираюсь творить, не добралось полностью? А не видать мне тогда подозреваемых никаких. Боже, Олег, за каким хером мама воспитала тебя таким вежливым и таким, блять, любителем помолчать? Ты же скорее сдохнешь, чем выскажешь это всё в полной мере. Запить чем? Почему оно светится? Серый не поверит»