Разорвать и спаять (1/2)

— К другим новостям: Анжелика Снежная, жена экс-депутата местной думы, снова оказалась под прицелом зоозащиты. Напомню, что полгода тому назад светскую львицу уличили в жестоком обращении с дикими животными — фотографии, на которых Снежная, выложившая название собственного лейбла «Белоснежка» из мёртвых уток, взорвали социальные сети. Свежий скандал, впрочем, ничем не лучше — опубликованное в Интернете Анжеликой видео, на котором она забивает насмерть раненого волка, мгновенно стало вирусным, а сама любительница охоты всячески отрицает незаконность своих действий. «Эта тварь сама на меня напала, разве не видно? А если она была бешеная? И вообще, вам не насрать? Это звери, это не люди, ясно?» — так прокомментировала Анжелика претензии в свой адрес. Будет ли в этот раз заведено уголовное дело, доподлинно неизвестно. А теперь о погоде.

— Выключите, пожалуйста.

Телевизор, по какому-то чуду торчащий в больничной палате, послушно смолк. Уж очень сильно, всю свою сознательную жизнь, Олег терпеть не мог больницы, пусть и признавал их необходимость. Вообще, будь его воля, от всего на свете он лечился бы дома, не поведя бровью. Он смутно помнил, почему так получилось, но в давно забытый, детский момент родом из времён до детского дома, от белых палат и людях под стерильными масками будто отрезало. Он знал, почему именно, но сосредоточиться на этом совершенно не желал. Думать почему-то было тяжело — он толком не помнил, как потерял сознание в машине «скорой» и как оказался здесь, а в голове даже сейчас стоял неприятный серый дым. Он мог бы начать вспоминать, перебирать мысли и застарелые шрамы родом из своего кошмарного детства до «Радуги», да только не получалось — в голове, окутанный дьявольским пламенем, торжественно красовался Чумной Доктор. Тот, благодаря кому он вообще оказался здесь, и с чьей лёгкой руки спина теперь изуродована, кажется, навсегда. Как будто мало было прошлых шрамов. Ожоги мучительно ныли, пусть и куда тише, чем прежде, под обезболивающими средствами, а полиция, что вносила своими странными силуэтами хоть какое-то разнообразие в белоснежный ад, только и знала, что суетилась. Нездоровые воспоминания о больнице были окутаны дымкой, а молодой блондинистый полицейский, что влетел второпях странными новостями в палату, где и без того, как Олегу казалось, слишком людно, почти сразу притормозил, аккуратно садясь в ногах кровати обожжённого пациента. Ясные глаза взволнованно сверкали из-под опрятных очков, пшеничная суета на голове явно пала жертвой питерского ветра, а сам он, мигом потупив взгляд и почти силой заставив себя притихнуть, протянул сидящему на койке Олегу руку, здороваясь.

— Дмитрий Дубин. Стажёр. Как ваша спина? — участливый, действительно тревожный тон. Впрочем, даже если бы парень не представился, именно стажёром Олег бы его и воспринял. Совсем дитя. Вчерашний мальчишка, всем искренним сердцем рвущийся помогать людям на одной из самых неблагодарных работ на свете. Он волнуется перед кем-то настолько влиятельным, переживает и правда хочет знать, что случилось, — Извините, но у меня к вам вопрос. У кого был доступ к камерам наблюдения в доме? Мы хотели отсмотреть записи, но не обнаружили их.

— Ну. Строго говоря, не так уж и у многих. У меня, у моей семьи, у того сотрудника, что отвечал за слежение, и у горничной, кажется? У неё вообще от всего здания были ключи. А спина ничего, до свадьбы заживёт, как говорится, — вообще-то, строго говоря, спину, обожжённую ночным чудовищем в птичьей маске, он толком и не чувствовал. Заглушённая врачами боль лишь фоновым шумом гудела по всему телу, не разрешая о себе забыть. Заставляя думать, будто бы это всё было лишь дурным сном, что навалился на Олега в такси после какого-то уж чересчур густого вина. Неудивительно, почему Серёжа почти не пил, лишь иногда делая маленькие глотки, будто ради приличия. И почему он тогда об этом не подумал? Как бы то ни было, это был не сон, и кошмарный ожог на всю спину, сгоревшая мамина вилла и немногие вещи, заботливо кем-то собранные в чемодан, что стоял поблизости, это подтверждали.

— Так, ваша семья в Голландии, кажется, — внимательно наблюдая за реакцией потерпевшего и фиксируя записи в ручной блокнот, Дмитрий деловито поёрзал на постели и продолжил, ткнув пальцем в переносицу, чтобы поправить очки, — сотрудник охраны отпадает сразу, убийца перебил всех, кто был в доме. А горничная Екатерина всё время была с нами. Это она заметила, как вы из реки всплываете. Остаётесь только вы, получается?

«Вот ещё в родной стране потерпевшего виноватым не делали, ага, как же»

И, похоже, полный свинцового непонимания и тяжести взгляд Олега проник куда-то стажёру под кожу, да так успешно, что тот, занервничав, коротко и негромко хихикнул.

— Ладно вам, я уверен, этому найдётся разумное объяснение. Мы и пожарных опросим, и характер пламени определим, всё будет хорошо. Я нашёл ваш телефон, кажется, вас тут искали. Медсестра разрешила вам говорить по телефону, можете оповестить семью или друзей. Короче, как вам удобно, да, — как ни крути, а что-то доверительное в этом мальчишке было. На лбу отражалась тяжёлая работа мыслей, что даже сейчас крутились, как рабочие пчёлки, пытаясь собрать всю картинку преступления. Такой человек не сбросит это на кого попало, не пустит на самотёк, не оставит как есть. Олег не очень хорошо читал людей, но тут было проще некуда, честно. Эскизы, что он набросал по описанию преступника, были до отвращения точными.

— Слышь, стажёр. — басовитый, хриплый голос майора, что всё это время сосредоточенно буравил взглядом окно палаты, думая о чём-то своём, заставил незаметно вздрогнуть обоих. Гром обернулся, окинув их колким взглядом, и продолжил, — Хватит. Давай, дуй вниз, отчитайся там сам. А камеры мы поищем. Поищем, точно.

Дверь за молодым стажёром стукнула так торопливо и звонко, что даже его прощальное «Выздоравливайте!» куда-то съелось, окончательно портя впечатления об этом дурацком месте. Что-то точно было не в порядке, напрямую касаясь вчерашнего кошмарного чёрного сна, в который Олег так не хотел верить. Хотя бы потому, что это просто не помещалось в голове. Было слишком сюрреалистичным. Неправильным. Не похожим ни на что раньше.

— Что-то не так, майор? — Олег точно знал, что что-то здесь не на месте. Слишком уж пытливым взглядом последние два часа его буравит майор Гром, почти таким же, как и в первую их встречу, в серой допросной комнате. Как будто Олег снова натворил или косвенно причастен к чему-то чертовски неприятному. Как будто в чём-то виноват, но настолько расплывчато, что тот даже упоминать этого не хочет. Как будто испытывал на прочность.

— Помнишь, что через два дня суд? — и, будто предупреждая вопрос о сроках, почему так быстро, откуда ресурсы, фыркнул, — Гречкин-старший будто с цепи сорвался. На кого только можно надавил, лишь бы вопрос решился как можно быстрее. Даже ко мне приходил.

— Не переживайте, я приду. — что-то внутри Олега довольно усмехнулось при мысли о том, какой, должно быть, мощный разворот получил Всеволод Игнатьевич от этого резкого типа в потрёпанной кожанке. Он хорошо представил сжимающиеся от злости зубы, бессилие и гнев, что бывает только у тех людей, чьи деньги не смогли заткнуть дыру в очередном кошмарном деле. Он догадывался, что чувство справедливости майора — лишь капля в море, но от этого становилось даже немного легче, — Поди не развалюсь. Но вы же что-то ещё хотели сказать, а?

— Не сходится это всё, по-дурацки как-то. Как будто меня пытаются сбить со следа. Наколоть. Но ты в голову не бери, главное следствию не мешай и не путайся под ногами. — Игорь был напряжён и беспокоен, да и сказал он точно не всё, что хотел, но раз уж так хочется упорно держать что-то секретное за зубами, то кто Олег такой, чтобы ему запрещать. Он коротко хрустнул затекшей шеей, да так резко, словно изнутри попытался сломать, и почти сразу вышел вон, ритмично, резко и широким шагом, не прощаясь и оставив после себя лишь назойливый запах кожи и неустроенности. Олег наконец-то позволил себе отвалиться и лечь на постель, лишний раз не трогая чёртову спину, а голова забурлила, отказываясь воспринимать даже список звонков.

«Чумной Доктор, Чумной Доктор. Со мной всякое бывало, но такого — никогда. Псих с огнемётами и в боевой броне, как в кино? Можно понять, чего майор бесится, ему этого птичника ещё и искать. Но всё равно странно, когда успели пропасть записи с камер? Что вообще творилось в моём доме, пока я от Серёжи ехал? Кажется, пробка была из-за того, что рядом на дорогу упало дерево? Чёрт, а если это тоже относится к делу? Господи. А дальше ещё и суд. Ну вас нахер»

Прошло где-то с пятнадцать минут прежде, чем Олег всё-таки заставил себя взяться за телефон и принялся копаться в журнале вызовов. Автоответчик прятал в себе слишком многое — тревоги горничной Кати, что боялась потерять работу, панику мамы, которую могли заглушить только спокойные слова Олега «всё в порядке, я цел и я в больнице». Рычание отца, что едва ли мог поверить в эту жуткую историю и его требовательное «Срочно домой». Неожиданный привет от окончательно осточертевшего Кирилла, один вид которого почему-то сейчас вызывал мигрени, разнеся своё дебильное «а ты у нас, оказывается, с огоньком» по дождливому мраку палаты. И, пожалуй, самое непонятное, но чертовски приятное — целая серия звонков от Серёжи, все из которых почему-то сбрасывались на середине. Как будто в какой-то момент он передумывал, бросал трубку, а потом набирал снова. Олег методично и медленно разбирался с последствиями этой кошмарной ночи, одна половина которой попросту вылетела из головы, затянувшись туманом, а другая — напротив, была слишком чёткой, напоминала о себе зудящей болью по всей спине, бликами пламени в глазах и презрением, что лилось из каждого слова неизвестного ночного мстителя. Перезванивал родителям, объясняя, что домой пока нельзя, что впереди суд, да и вообще, есть ещё ряд причин, не позволяющий бежать из Петербурга, что оказался так ревнив и обидчив. Объяснял Кате, что свою зарплату за этот месяц она получит заранее, но работу и правда лучше подыскивать новую. Окончательно поставил крест на Кирилле, занеся его в чёрный список и попутно удивляясь — это откуда же он взял этот номер? А вот когда пальцы, чуть задержавшись, наконец нажали на номер Серёжи, полученный вчера после второго бокала вина с лёгкими смешками, неприятную, озоновую тишину больницы, которую лишь изредка прерывала болтовня сестёр, пронзила мелодия. Точно знакомая, кажется, это была англоязычная песня родом откуда-то из конца 60-х, и почти сразу, с первых нот, она заставила Олега улыбнуться — ноты, доносящиеся откуда-то из пустого коридора, принадлежали The Beatles. Та самая песня, которую нередко передавали по радио в их детстве, и даже когда Мария Ивановна радикально обрушила картину мира, сказав, что она о маньяке, забивающем людей молотком, им не переставала нравиться эта странная, смешная музыка. На лицо непроизвольно выползла улыбка — он хорошо помнил, как уморительно Серёжа, которому на тот момент только недавно стукнуло двенадцать, медленно и методично танцевал под неё, пугая и одновременно привлекая внимание девочек. Расставлял руки максимально широко и покачивался, словно входящий в кураж самолёт, иногда налетая на людей в узких коридорах. Солнечные лучи того лета резко и непозволительно часто пробирались к тёплому полу, да так, что можно было ходить босиком, напитывали всё вокруг сиянием, а огненные волосы Серёжи сверкали, как сказочное золото. Где-то вдали шумела большая вода, а Олег, сидя на подоконнике, смеялся и хлопал в ладоши в ритм. Сам он танцевать никогда не любил, а вот смотреть, как это делают другие — всегда пожалуйста. Что-то внутри приятно затеплилось — подумать только, он будто бы никогда и не забывал об этом, будто бы и не отрывался отсюда, не уезжал, не покидал. Не провёл столько лет в голландской школе и на тренировках с разными мастерами. Не учился стрелять в семейном тире. Неспокойные, взбудораженные, но приятные мысли оттеснили ненадолго мстителя с птичьим лицом, а дверь палаты, по ту сторону которой разливались знакомые ноты, аккуратно приоткрылась. Примятая дождём рыжая голова просунулась внутрь, будто не до конца уверенная, надо ли тащить вслед остальное тело, но почти тут же на это решившись. Серое от волнения, тревожное, испещрённое мелкими морщинками лицо почти сразу поймало свет потолочной лампы и посветлело — всё не так плохо, как можно было бы подумать. Тонкие пальцы крепко сжимали знакомый поводок, а торопливое и шумное дыхание без слов намекало на то, кто решил составить Серёже компанию. Соболь ворвался в палату первым, вырвавшись из незнакомых рук, и почти мгновенно запрыгнул на постель, собирая на себе, кажется, будущие проклятия всех санитарок. Мокрый язык бодро прошёлся по лицу Олега, а холодный нос ткнулся в ухо, пыхтя и издавая смешанные счастливые звуки. Разумовский спокойно и неспешно вплыл следом, прикрывая дверь от излишнего шума. Медицинский халат посетителя нелепо болтался на нём, а сам он, перепрыгнув в белую рубашку с брюками, светло улыбнулся и сел на стул поблизости. Выразительные руки вцепились в спинку сиденья, а сам он чуть наклонил голову вбок, окончательно успокаиваясь от такой идиллической картины.

— А я всё сижу и думаю, можно мне к тебе или нет, а ты меня уже сам вызываешь? — Сергей негромко рассмеялся, прикрыв рот кулаком, и почти тут же одёрнул сам себя, будто напоминая о приличиях. Олег не особенно понимал, зачем. В конце концов, в последний раз разговор полился так хорошо и так спокойно, как будто они и не расставались никогда. К чему теперь одёргивать себя и думать, что сболтнёшь лишнее? — Ты как тут? Меня не пускали на тебя посмотреть.

— А это как тебя так с ним сюда пропустили? Мне даже в участке велели оставить его снаружи, а ты мне его аж в палату припёр. Кому глазки строил, признавайся? — Олега трудно было упрекнуть в неблагодарности, и даже сейчас голос, мигом прорезавшийся после бурной ночи и зазвучавший счастливо и спокойно, полностью выдавал всю его радость. Это нормально. Почему-то при Серёже он не считал нужным прятаться или маскироваться, — Соболь, Соболь, да, да, всё. Хороший мальчик, молодец, умница. Он знаешь что сделал вчера? Он этого…короче, он его за руку укусил, и поэтому я отделался только спиной. Врачи сказали, мне исключительно повезло.

— А ты всегда был везучим, сколько я тебя помню. А что касается твоего друга — скажем так, госпожа вахтёрша уж очень прониклась твоей историей. Я умею драматизировать, если захочу. Пряники будут тебе свидетелями, — бархатистый смешок прокатился по палате, а взгляд под чуть прикрытыми веками стал совсем лукавым, почти что лисьим. Разумеется, Олег помнил день, в который он самоуверенно свистнул из общей кухни целую банку с пряниками, а потом, когда пропажа была обнаружена, а улики указывали именно на них двоих, Серёжа устроил целое представление перед Татьяной Михайловной. Округлял глаза, трепетно рассказывая о том, как любил имбирные пряники всю свою жизнь, и как редко случается до них добраться. Добродушная молодая воспитательница лишь покачала головой, поцеловала Серёжу в лоб и, забрав банку, оставила похищение их секретом, никому не настучав. Долго потом Серёжа хихикал, вспоминая, как Олег поверил в то, что слёзы были настоящие. Он всегда отлично знал, насколько безвинно и трогательно выглядит, и порой бесчестно этим пользовался. Пригревая пушистое огромное тело Соболя на ногах, Олег был готов чуть ли не размурчаться — они к нему пришли.

— Подумай только, я просыпаюсь — а о пожаре в Новой уже весь город гудит. Я сразу в панику, собираюсь, мчусь туда, ещё и тело ломит ужасно, как будто не вино пили, а виски без ничего. А там всё опечатано, не пустили посмотреть, и пёс твой бегает, тебя разыскивает. Спасибо хоть сказали, где тебя теперь искать, — как же странно было уставшими от чёрного дыма ноздрями улавливать, похоже, новый парфюм Разумовского, отдающий какими-то пряностями вроде гвоздики. Разве ему когда-нибудь нравились такие запахи? Впрочем, Олег забыл об этом почти сразу, в конце концов, его вкусы могли значительно измениться за чёртовых четырнадцать лет.

«Нашёл до чего докопаться, господи. Как будто это действительно то, что тебя волнует. Главное, что он пришёл тебя навестить, вон, даже Соболя привёл. Хотя, если подумать, такой запах даже ему подходит. Но бергамот лучше. Не знаю почему. Зачем я об этом думаю?»

— Мне сказали, что я сознание потерял по пути в больницу — шок сошёл на нет, и я отрубился. Дальше всё вообще как в тумане, а мне ещё и на суд ехать через два дня. Будто бы сговорились все, не иначе. Ещё и записи с камер, кажется, кто-то из-под носа полиции стащил. Что с них вообще толку, если этот ублюдок был в маске, не пойму? — Олег пытался включить голову, пытался и дальше оставаться сосредоточенным и напряжённым, да толку было ноль. Не хотелось, да и не надо было. В конце концов, искать ночного мстителя теперь задача полиции. Вот только расслабиться после пережитого как-то совсем не получалось. И Серёжа, в общем-то, снова без зазрения совести прочёл его мысли, осторожно положив тонкую руку на плечо. Под кожей хорошо очерчивались синие сосуды. Красиво. Будто мрамор.

— Не забивай себе голову. Полиция со всем разберётся. А я вот, как назло, хотел тебя позвать на открытие Vmeste. Как раз через два дня официальная презентация, во второй половине дня. Куча народу будет, все те, кто поддерживал. А с тобой такое случилось, что…

— А ну-ка цыц. — Волков-Камаев фыркнул так взбудораженно и громко, что даже пёс, сидящий на его коленях и бодро облизывающий лицо, замер и окинул хозяина непонимающим взглядом. Нет уж, чем меньше он проведёт в белых стенах больницы, тем лучше. К чёрту всё, включая этого огненного урода. Это не то, почему он должен пропустить подобное, — Суд будет утром, с девяти часов. Успею. Такое нельзя пропускать, и я не пропущу, понял? Обещаю.

— Я не вправе тебя просить. — синие глаза заблестели такой яркой, звёздной благодарностью, что где-то внутри Олега загудело понимание — теперь иначе уже никак. Можно было понять, почему. Серый всегда опасался публичных выступлений и, как назло, оказался обязан время от времени выкатываться к толпе людей и, мило улыбаясь, что-то рассказывать. Жертва, положенная на алтарь мечты всей жизни, как и множество других мелочей. Поддержка перед таким уровнем выступления была нужна ему, как никогда. Опрятные брови почти сразу тревожно сдвинулись, как только пытливая мысль добралась до сроков, — А тебя отсюда кто-то отпускал? Речь об ожоге второй степени, это тебе не игрушки. Если раньше времени сбежишь из стационара, всякое может случиться. Уж мне-то поверь, я знаю, я не раз и не два пальцы обжигал.

«Было такое, как же. Знай себе совал пальцы в горящую бочку и хихикал от того, как тебя жжёт. Никогда не понимал, зачем ты так, это ж было жуть как больно. Чёрт знает, почему на руках теперь ни одного шрама. Балбесина. Ничего со мной не сделается. А если шрам и останется — перекрою чем-нибудь. Может, татуировку набить?»

— А, впрочем, кого я учить пытаюсь. — бархатистый, отчего-то уверенный и спокойный смех разнёсся по палате, мягко облетая все углы. Тонкие пальцы гладили Олега по плечу, словно ребёнка, и отчего-то слегка подрагивали. Почти не заметно, но всё-таки различимо. Уличный дождливый мрак отражался в глазах мелкой рябью, а тонкие губы растянулись в почти что бытовой усмешке, — Ты всё равно тут надолго не задержишься. Смоешься, как только болеть перестанет, если не раньше. Ты никогда не любил больницы. У тебя в одной из них мать умерла. Та, которая настоящая. От кровопотери. Я ведь правильно помню?

— Правильно. — воспоминание, намеренно закопанное как можно глубже, вдарило по нервам. Зачем Серёжа вообще об этом сказал? Почему так спокойно и так уверенно, будто держал в голове? Олег помнил, как потерял своих настоящих родителей, помнил, почему не хотел хранить отчество, данное биологическим отцом, сменив его на новое. Чудовище, что звалось когда-то загадочным словом «папа» убило свою жену — множественные удары ножом кое-как дали ей дожить до больницы, в которой маленькому Олегу незнакомая тётя сказала страшное «прости, солнышко». Много раз Олег просил не вспоминать это никогда, — Давай не будем, Серый.

— Чёрт, прости. Я не знаю, что на меня нашло. — глаза, до этого спокойные и донельзя уверенные, теперь суетливо забегали, как будто Разумовский спугнул сам себя. Сбросил пелену непонятной, пустой усмешки, вернувшись в обычный свой вид, — Я помню, мы зареклись говорить об этом. Я в последнее время совсем не слежу за словами. Правда, прости. Больше не буду.