Дьявол за рулём "Lamborghini" (2/2)

— А ведь если так подумать, то вот прикинь, перестану я тусовки оплачивать, и кто останется? Даже деваха моя, Майка, куда-нибудь свалит, дай только повод. Откуда вокруг меня столько уродов вьётся, не пойму? Никого нормального, ну разве только вы трое, — он самоуверенно ткнул пальцев в Олега, очевидно начиная терять связь с реальностью.

— А сам никогда не думал, почему так? — кое-как заставив себя подняться на ноги, Волков-Камаев медленно потянулся, да так, что шея хрустнула от всей души, и потёр глаза, заставляя себя хоть немного выбраться из дымно-кофейного дурмана вокруг. Марка послушно скользнула в карман пиджака, оставшись там до какого-нибудь неведомого востребования, — Никогда не думал, что знакомых просеивать надо? Как там это говорится, через три сита?

— Ага-ага, сито правды, сито доброты и сито-хуито. Не души, Олежа. Херня это всё. — Гречкин-младший практически сразу огрызнулся, будто задетый за что-то глубоко живое, и закатил глаза по-театральному, — Вообще, думаю так, что они мне просто завидуют. И Саня, и Майка-шаболда, и этот, Ванёк Пеньков, который блогер. Думают, я не понимаю, не вижу, чего они за моей спиной пиздят. Им всем подавай лицемеров, вроде…как там его? А, Разумовского! Отстроил себе во-от такую дуру посреди города и сидит там, весь из себя дохера необычный.

Фамилия взрезала оба уха до крови, почти мгновенно заглушив весь мир вокруг. Слишком, неприлично давно он не слышал её. Слишком давно голос какой-нибудь учительницы из детского дома там, в другой жизни, не произносил её с укоризной и лёгким осуждением — мол, снова витает в облаках. Слишком давно он не позволял себе доставать из ящика своего стола в голландской вилле ту самую тетрадь, что полнилась самыми разными скетчами, а где-то даже содержала в себе его детский портрет. Пусть и произнесённая полным презрения кислотным ртом Кирилла Гречкина, она всё равно оставалась аристократичной и красивой, как он всегда и считал.

— Погоди-погоди. — взгляд Олега почти мгновенно сбросил с себя алкогольную пелену, вновь вернув себе привычный колкий чёрный вид, — Ты про Сергея Разумовского?

— А что, ты других что ли знаешь с такой припизднутой фамилией? — возмутился было Кирилл, но практически тут же расслабился, щёлкая пальцами в душной пустоте, — А-а, точно! Ты же не в курсе. Это этот, который нынче из всех новостей светит своим именем. Рыжий такой. Везде говорят, что он какой-то проект охеренный готовит, презентация будет. Соцсеть что ли? Они все жуткие, программисты эти, сидят и дрочат на свои цифры кода. Кто его слушать-то станет?

— Ну, тут тебе конечно виднее, — мысли непослушно отказывались собираться в единую систему, впаривая истощённому за сегодняшний день разуму Олега лишь обрывочные образы. Рыжие волосы, драная бездомная собака на набережной, детский дом «Радуга», рисунки, взгляд исподлобья, беличий смех, мечты о большом и великом прекрасном будущем. В памяти приятным теплом разливалось что-то янтарное, что-то забытое, замутнённое годами голландской брани и стрельбой в семейном тире. Откуда-то, кажется, повеяло речным ветром.

— Ну так что, волчара, ты на тусу-то поедешь? Я таких девочек тебе подгоню, никогда таких не видел! — определённо, нет. Бесконечное нет. Олег отлично знал, где его предел, и куда ему точно не следует совать свой и без того поцарапанный нос. Всё, чего сейчас хотелось — освободиться. Выйти на улицу, пройтись по ночному Питеру хоть немного, понаблюдать за беготнёй Соболя, а потом, вернувшись в родительский дом рядом с Охтой, заснуть, только лишь коснувшись подушки. Но и оставлять это чудовище в одиночестве?

— Не-а. Давай вот как поступим. — пользуясь значительной разницей в росте, Олег вперился в того тяжёлым взглядом и продолжил, пусть в глубине души и понимал, что Гречкин его не слышит. Он слышит только расползающуюся по сознанию марку и шум розового коктейля в башке, — Я сейчас позвоню твоему отцу, чтобы он тебя забрал отсюда. Сам за руль не садись, ладно? Дождись его. Может потом, как-нибудь, как снова пересечёмся. Я сегодня вообще не готов.

— Пиздец ты душный, не ожидал от тебя. Ой, ну ладно, не хочешь — не заставляю. И не смотри так, дождусь я батю, дождусь. — не скрывая разочарования в мутном взгляде, Кирилл почти тут же развёл руками, будто безмолвно его отпуская, и рассмеялся всеми своими бесконечно кривыми зубами — Ну ты это, если вдруг оттянуться захочешь, то сам знаешь, — изобразил пальцами жест мобильного телефона, развернулся на носках и вперевалку двинулся к барной стойке — наливаться дальше и лишь расширять бесконечную пустоту в голове.

На поздний звонок Всеволод Игнатьевич предсказуемо рыкнул «Я вас услышал» и практически тут же бросил трубку, а Соболь, вдоволь истрепав нервы миловидной администраторше, наконец-то вернулся в истрёпанные сегодняшним днём руки хозяина. Часы демонстрировали гордые три часа ночи, лишь дополнительно размытые алкоголем, а пёс, однозначно заскучав в закрытом помещении, пусть и под присмотром, вольно спущенный с поводка, устремился прочь, в сторону такого волшебно-тихого в это время суток Невского проспекта. Большинство людей смотрело сейчас разномастные сновидения, а алкоголь, что постепенно начал покидать раздутую от усталости голову Олега Волкова-Камаева, оставляя место под приятные воспоминания, с которых воды Невы стремительно смывали пыль. Сергей Разумовский. Серёжа. Серый. Слово отзывалось в памяти бумажным запахом, крепким чаем из столовой, что был так к месту в холодную осень, когда первые морозы уже впились в стекла окон, а вот отопление запаздывает. Имбирными пряниками, что водились редко, но метко. Запахом свежего заточенного карандаша, мягкого, почти плывущего под руками — рисунки Серёжи всегда были довольно грязными, и он регулярно ругал себя за это. Невский проспект блаженно молчал, перебиваясь порой лишь пьяными компаниями, что тыкали пальцами в Соболя и кричали во всё горло что-то вроде «Я ж знаю, это хаски!». Он плохо помнил Санкт-Петербург — такой огромный и местами страшный, такой безграничный, такой невероятный в глазах мальчика из девяностых. Может быть, именно поэтому, когда медленный и спокойный шаг несёт тебя по Невскому, такому нежному и спокойному сейчас, без наплыва туристов и полных любви местных, так во всё это не верится. Его не было здесь слишком долго, а много ли воспоминаний спросишь с себя тринадцати лет, когда тебе скоро тридцать, когда родной город, пусть и значительно уменьшился в твоих глазах, стал только сложнее. Когда он всё равно бесконечно приветлив к тебе, как будто принимая домой бунтующего сына. Он хорошо помнил, под которым мостом они с Серёжей впервые пили пиво, украденное из ларька, и тот, размахивая руками и порой ненамеренно повышая голос, мечтал вслух. Говорил, как хочет изменить мир, как перед ним откроются все двери, как его руками Петербург преобразится, а его жители станут счастливее. Помнил их первую экскурсию в Эрмитаж, помнил блестящие интерьеры, тогда кажущиеся космически недоступными. Возможно, по этому ощущению и стоило бы заскучать теперь, в нынешнем мире, в котором Олег отлично знал, что всё продаётся и всё покупается. Серёжа тогда, уверенно впиваясь голубыми ясными глазищами в местную лепнину, восхищённо выдал:

— Когда-нибудь я куплю такой! Не веришь? И будем там вместе жить!

«Он всегда был таким. Всегда был мечтателем и белой вороной. Мир ненавидит, топчет таких, стирает в порошок, не оставляет даже воспоминания. Мир таких боится»

Мокрый нос Соболя тычется в ладонь хозяина, ненадолго возвращая в реальность. Реальность, в которой имя Сергея Разумовского теперь слышно отовсюду. В которой его образ из детства расплывается под гнетом новых воспоминаний, комкается, оставляя лишь детали. В которой люди вроде Кирилла Гречкина осуждают его за глаза просто потому, что не умеют быть такими сами. Смурное отвращение укололо Олега под сердцем — да что он понимает, маленький засранец, который ничего, кроме ЛСД и вечеринок, толком не видел. А потом, подумать только, ещё и удивляется, почему же это у него нет друзей? Олег не знал, какого Бога благодарить за то, что алкоголь стремительно притупил внутри него желания вправить эти дрянные кривые зубы обратно в челюсть, как хотелось с самого начала. Лишь бы больше не болтал попусту и не брал на себя слишком много. Тишина, не нарушаемая ничем, выстраивала вокруг Олега блаженные облачные замки вперемешку с мокрой от капризной погоды пылью, а где-то в подкорке зашевелилось подлое мурчание — может, и правда стоит тут задержаться? Обжить немного недавно купленную виллу на Охте, завести пару знакомств, подышать любимым городом чуть подольше? И, в конце концов, обязательно навестить Серёжу. Посмотреть, какой он сейчас? Каким стал, сильно ли изменился? Он сделает это, обязательно сделает. Завтра, как следует проспавшись, отправит отцу копию договора с Гречкиными, официально закрыв дело и сняв с себя кандалы общения с этой семейкой, а потом — прямиком к Серёже, где бы тот сейчас ни находился. Сердце приятно покалывало при одной мысли об этом — подумать только, а ведь о судьбе своего рыжего друга Олег не знал ничего с тех пор, как запросил информацию о нём в восемнадцать лет, но совершенно никто в приюте не смог ответить, куда же после совершеннолетия подевался Серёжа? Растворился невидимкой в тёмном Петербурге, копя силы для того, чтобы однажды засверкать настоящей медиа-звездой. Олег негромко усмехнулся — куда там, при одном только намёке на скопление людей или излишнее внимание Разумовский выпускал шипы, или старался как можно быстрее спрятаться подальше. Олег отлично помнил, как разыскивал его, спрятавшегося в кладовке, когда самая главная и самая красивая из девочек, Анжелика Снежная, положила на него глаз. Это теперь он хорошо знает, что это называется социофобией, а тогда мог лишь сидеть рядом с ним в кладовке и убеждать, что ничего плохого не случится. Как на такого человека могла бы повлиять известность?

— Да, здравствуйте. Машину на Невский проспект, 94. Поедем в Новую, я покажу на месте.

Автомобиль такси помчал их обоих по только что собранному воедино после холодной ночи Большеохтинскому мосту, а глаза принялись настолько настойчиво слипаться, что только Соболь, постоянно перетягивающий на себя внимание, позволял не отключиться совсем. Водитель что-то устало бормотал о служебных собаках, о том, как он сам хотел бы подарить такую своему ребёнку, и о том, как же сильно обнаглели местные ночные гонщики, втаптывающие Невский своими жжёными шинами в землю. Дома, мосты и вода мелькали за приоткрытым окном, а голова окончательно отказалась принимать в себя хоть что-нибудь, кроме сна. Он едва ли помнил, как попросил высадить его в деревне Новая, как повернул в густой лес, ведущий к месту, где Охта делала изящный крюк, в котором и расположилась скрытая от всего мира усадьба Камаевых. Верная охрана, что поджидала его на дороге, негромко здоровалась, сообщая, что багаж из самолёта уже давно на своём месте, а горничная по имени Катя уже подготовила постель и выгладила костюм на завтра. Непослушный и нетерпеливый в начале дня пёс, скользя под пальцами своего хозяина мягкой серой шерстью, теперь держался рядом, не бегая и не пытаясь тянуть Олега в обширные леса рядом. Они погуляют там, обязательно погуляют, но завтра.

— Всё, всё, родной, хватит. Нагулялись. Поспи-ка лучше, завтра пойдём в лес. Да и мне не повредит выспаться. — надо сказать, что без этой пушистой компании Олегу было бы куда труднее. Пёс, назначенный врачом в качестве «животного психологической поддержки», был единственным, что помогло ему оправиться после кошмарной истории, в которую его втянули конкуренты родителей из «HOLT International». Единственным способом, который помог встать на правильный путь после страшной пометки «Посттравматическое стрессовое расстройство», что обрушилась на него в нежные годы. Олег оградил себя от этих воспоминаний и не желал вытаскивать их, особенно сейчас, когда кошмары об этом почти перестали приходить, а приступы агрессии, что застилали глаза ледяной пеленой бесчувствия, практически полностью сошли на нет. А Соболь, купленный родителями спустя три года бесконечных посещений врача, до сих пор глядел на него ясными карими глазами, будто бы точно понимая, зачем он здесь. Олег отлично понимал, что одиночество — вредно. Оно съедает и даёт ход самым тёмным мыслям, самым ужасным твоим сторонам. Самым деструктивным идеям и решениям. Олег такого не допустит.

— Хороший мальчик. Место, Соболь. Ложись спать.

Олег провалился в сон мгновенно, едва ли сумев заставить себя снять деловую алую рубашку. Густой сон, насыщенный, переполненный странными, давно забытыми образами, перьями и почему-то запахом костра. Ветер с Фонтанки до сих пор нежно дул в голове, а семейство Гречкиных можно было позабыть, как страшный сон, радуясь, что его так и не угораздило с пьяных глаз дать Кириллу свой телефон. Усадьба Камаевых погрузилась в предрассветную сладкую дрёму, потушив всюду свет и оставив лишь Катю, что глядела в широкий телевизор где-то внизу. Розово-персиковый Петербург постепенно просыпался, наполняясь людьми, детишками, их родителями, счастливыми туристами и первыми маленькими корабликами.

— Олег Павлович, Олег Павлович! Пожалуйста, проснитесь, к вам тут из полиции! — молоденькая Катя, от ужаса выпучившая глаза так, как, казалось бы, невозможно, нерешительно мялась на пороге, неуверенная, стоит ли вообще подходить слишком близко к новому хозяину.

Пусть голова и не была тяжёлой после вчерашней дурной ночи, но где-то в глубине души Олег определённо хотел бы подобрать парочку проклятий в адрес того, кто мало того, что нашёл его в этой глуши, в которую его родители забрались специально, подальше ото всех, да ещё и явно требует срочности. Подумать только, полиция. С чего бы вдруг? Он тут даже сутки не пробыл, а уже умудрился что-то натворить? В голове немедленно всплыло скользкое имя — Кирилл, мать твою, Гречкин. Если полиция и пришла чем-то интересоваться, то только из-за него. О чёрт, должно быть, дело во вчерашних оголтелых превышениях скорости, которых, кажется, было не сосчитать. Безвольно зарычав в подушку и заставив этим неопытную Катю отшатнуться на секунду в сторону выхода, Олег кое-как сел на постели, потирая голову, и мрачно выдохнул, смиряясь с новым витком истории этого доморощенного беса. Чтоб он сдох, честное слово.

— Скажи им, что я сейчас спущусь. Только оденусь. С завтраком не возись, поем снаружи.

— Хорошо, Олег Павлович! — тощая фигурка, напоминающая собой смерч из русых пышных кудрей, тут же скрылась на первом этаже, проскользнув туда по деревянной лестнице.

На этот раз зелёная рубашка без ничего, серые брюки посвободнее, чтобы не давили, как вчера. Косой взгляд на себя в зеркало, мягкое прикосновение к спящему в своей большой лежанке Соболю, что в ответ довольно зафырчал всем своим массивным телом. Вокруг растения, дерево, природный камень и электронный камин, лениво потрескивающий, кажется, ещё со вчерашнего вечера. Широкие окна прятались за живой изгородью и толком не могли продемонстрировать, что творится снаружи, и чьи удары судьбы вынужден терпеть охранник Владимир, что сейчас на смене. Настойчивый запах зелёного чая, ароматизатор которого безумно любит мама, так и лез в ноздри, заставляя голову работать быстрее.

— Олег Павлович выйдет, как только будет готов, и ни минутой раньше, — Владимир, крепко загородив своим плечистым силуэтом дверь, был совершенно непреклонен. Потому, помнится, его и наняли именно в этот дом — тихий, спрятанный в глуши, нигде не числящийся.

— Слушай, брат, либо ты сейчас меня пропускаешь, либо я просто выбью нахрен эту дверь, ты меня понимаешь? — незнакомый голос. Мужской, хриплый, злобный и уставший, таящий в себе слишком много неприятных тайн этого города — точно полиция. Этот тон ни с чем не перепутаешь.

— Подождите, пока Олег Павлович спустится. Его предупредили о вашем визите. Хоть полиция, хоть ФСБ, хоть президент — ждите, понятно?

— Нет нужды, Владимир. — Олег обрезал начинающуюся ссору, словно одним-единственным ударом самурайского меча. Раз полиция хочет его видеть — пускай, это их право и их служебный долг. Что-то внутри приготовилось к отвратительной беседе о том, что было вчера, — Олег Волков-Камаев к вашим услугам. Что-то случилось?

Мужчина перед ним, надо признаться, меньше всего походил на полицейского. Сбитая временем коричневая кожаная куртка крепко и уверенно обнимала его, нелепая таксистская кепка на взъерошенной голове и вовсе сбивала с толку. Крепкий, щетинистый, с явными следами недосыпа на лице, он буравил Олега настолько тяжёлым взглядом, что едва ли получалось хоть ненадолго его избежать. Практически сразу стало понятно, дела плохи, вот только почему именно? Неприятное предчувствие впилось в сердце, заставляя пожалеть о том, что он вообще связался с этим договором и этой семьёй. Полицейский в штатском, окинув Олега свирепым взглядом, кажется, тщетно пытался сам же себя успокоить, мрачно выдохнув.

— Майор полиции Игорь Гром. Вы провели вчерашний вечер в компании Кирилла Гречкина? — и правда, это чёртово имя. Олег хорошо умел прятать свои настоящие эмоции, но сегодня попросту не захотел прикладывать к этому хоть какие-то усилия, — Вижу, что провели.

— Я почему-то знал, что речь пойдёт о нём, майор. — Олег мрачно фыркнул, покосившись на полицейский автомобиль, что преданно ждал человека по имени Игорь Гром на лесной дороге, что вела к дому. Чуть усыпанная хвоей, машина смотрелась тут чужеродно, — Что он опять натворил? Снова гонял по Невскому или в столб врезался?

— Убил ребёнка. А вам придётся проехать со мной.

Эти слова, словно молния, прорезали фоновый шум леса, оставив его извиваться с кровоточащей раной зловещей тишины. Майор Гром произнёс это так свирепо и озлобленно, что сомнений не оставалось — всё по-настоящему. Больше никаких шуток. Что бы ни случилось вчера после того, как Олег покинул клуб, оно имело катастрофические последствия. Убил ребёнка. Что случилось? В какой момент всё умудрилось пойти не так? Олег не знал и не стал терзать майора расспросами, садясь в пропахшую синтетикой «ёлочки» полицейскую машину. Одно, пожалуй, было известно точно. Кирилл Гречкин доигрался.

А Олег Волков-Камаев имеет к этому самое прямое отношение.