Дьявол за рулём "Lamborghini" (1/2)

Всякий раз, когда его кто-нибудь спрашивал, почему он не летает частными рейсами, предпочитая толпиться в бесконечных муравьиных очередях людей в аэропорту, Олег отвечал одинаково — ему проще слиться с вечно живым потоком человечества, что щебечет разными языками, и остаться в нём незамеченным, чем окружить свой прилёт ненужным шумом, охраной и зловещей тишиной. Назвать это осторожностью со стороны ни у кого язык не повернётся, но только те, кто хорошо знал его, понимающе кивали головами. Люди вокруг бесконечно шумели, создавая фоновый гомон — кто-то кого-то встречал, кто-то второпях отзванивался на работу, а немолодая женщина с двумя детьми громко скандалила с персоналом. Яркие, впивающиеся в глаза тени, режущие и без того угловатый аэропорт Пулково на кошмарные геометрические куски, казались лишь отчётливее после трёх часов перелёта, на протяжении которых Олег безуспешно пытался заснуть.

— Тебе не о чем волноваться, дорогой. Ты уже не раз проводил такие сделки. И потом, ты ведь с тех самых пор не возвращался в Россию. Заодно и проветришься.

Мама всегда, казалось ему, не разговаривала, а мягко мурлыкала, собрав тонкие руки на груди и окидывая его на прощание пытливым взглядом — ничего ли не позабыл? Спрятав свой точёный силуэт под короткой чёрной шубкой, качала головой и внимательно заглядывала в глаза. Подумать только, как всё переменилось за пару дней. Вот они с отцом договариваются о том, как отправятся в Санкт-Петербург вместе, заключать контракт по протекции сына местной большой шишки. А теперь он здесь, сам по себе, разве только накрепко вцепившийся в короткий поводок Соболя — любимого пса, что воспитанно держался ноги, лишь иногда нетерпеливо оглядываясь по сторонам в ожидании встречи с новой местностью. Вряд ли Олег представлял себе перелёт без него, тем более, если по документам массивный маламут с ясными глазами числился как собака психологической поддержки. Соболь нетерпелив, и его хозяин тоже, второпях бегая глазами по приглушенному экрану телефона — где там его должны были встретить?

— А, кажись, вот он! — голос, прошедшийся звоном по всем помещениям аэропорта, разрезал пространство неприлично громко, заставив множество случайных людей второпях обернуться. Ярко-оранжевое пятно, очерченное чёрными линиями его личной охраны, кажется, и было тем самым Кириллом Гречкиным, с которым сегодня Олегу предстоял не самый простой разговор. Совсем щенок, едва ли за двадцать, а уже окутанный светящимся ореолом чужих денег. Небрежно прокрашенные остаточным блондом волосы за километр распространяли запах какого-то резкого одеколона, а взгляд, чуть потерянно оглядывающий гостя из Голландии из-под прикрытых век, так и сквозил неуместной самоуверенностью, — И чего ты как нормальный человек не полетел частным рейсом? Тебя в этой толпе хрен сыщешь, знаешь? Кирилл. Гречкин.

Одно рукопожатие, закрепившее начало этого странного визита вежливости. Впрочем, глядя на этого парня и пожав его руку, отчего-то нервно дрожащую, Олег отметил для себя — хорошо, что сложилось именно так, и отец не смог приехать, отказавшись от визита в Петербург в последний момент. Должно быть, его диалог с этим порождением культа девяностых выглядел бы ещё уморительнее, а весь последующий день папа ругался бы на то, «какое отребье вырастает у всего этого постсоветского ворья». Ходили слухи, что Гречкин-старший — бывший вор в законе.

— Олег Волков-Камаев. К твоим услугам, как говорится? — он мягко рассмеялся, честно пытаясь выстроить хоть какой-нибудь мост доверия. Надо признаться, со стороны они, наверное, выглядели уморительно — настолько диаметрально разными казались. Кирилл держался вальяжно и самоуверенно, не побрезговав даже таким выкидышем прошлого, как золотая цепь на шее. Яркая куртка прятала силуэт, а бегающий отчего-то взгляд, время от времени сталкиваясь с Соболем, начинал сквозить тревогой. Олег же, сжимая в руке чемоданчик с документами, лишь время от времени поправлял галстук, что в питерской влажности быстро начал поддушивать, как и алый воротник рубашки, — Я говорил с твоим отцом. Всё уже назначено?

— Обижаешь. — Кирилл закатил глаза настолько сильно, что на секунду появилось ощущение, будто внутри него что-то сломалось. Похоже, он не прекращал улыбаться ни на секунду, будто был каким-то чересчур расслабленным, — Щас прокатимся до рестика, там батя ждёт. Я вроде как могу всё подписать и сам, но ты же знаешь, какие они, старики. Ни дня без того, чтобы залезть в чужие дела, а? — он деловито хрустнул пальцами, лихо прищёлкнув своей охране, и те практически в ту же секунду принялись оттеснять человеческую толпу куда-то в сторону от выхода, расчищая проход от очереди. Кто-то где-то выругался, кто-то принялся возмущаться, но все слова лишь понапрасну ударились о бетонные головы сотрудников охраны, — Вуаля!

Олег помнил, как стремительным, широким шагом постарался как можно быстрее покинуть здание аэропорта, вынуждая Кирилла поспевать за собой и поскорее прекратить этот идиотский фарс. Не для того он ездит общими рейсами, не для того. Соболь самоуверенно тянул его вперёд, торопливо обнюхивая каждый встречный столб, а Гречкин, вальяжно жестикулирующий в сторону раздражённой толпы, довольно закружился в мокром воздухе дневного Петербурга, со всей своей тинейджерской гордостью указывая на великолепную вишнёвую «Lamborghini». Она так выделялась на фоне прочих автомобилей здесь и была припаркована настолько отчаянно по-идиотски, что вариантов не оставалось — и правда его. Настоящая итальянская красавица, такие попадают в руки отечественных золотых детишек неприлично часто. И почему-то никто из них не считает нужным водить по-человечески. Интересно, Кирилл тоже из этой категории?

«А ведь однажды влетит в столб, размажется по асфальту кровавым пятном, как будто не было»

— Изволь. Домчит так, что папочка от жизни охереет. — и, уже собираясь плюхнуться на водительское кресло, Кирилл с недоверием вцепился взглядом в крепкую фигуру собаки, что держалась ноги Олега, и отходить явно не желала, — А это что, тоже с нами поедет?

— Я знаю, о чём ты спросишь. — Олег поспешил успокоить его так быстро, чтобы тот даже не успел уловить напряжения своими растерзанными ноздрями, — Соболь — служебный пёс. Он работает, находясь со мной. Ничего не испортит, обещаю.

— Ловлю на слове, волчара. — видимо, до самых ушей довольный своей панибратской шуткой, Кирилл тут же расслабился, из-под прикрытых век глядя, как пушистое явление Соболя, будто вручную раскрашенное каким-то талантливым человеком, аккуратно забирается на заднее сиденье, а его владелец садится спереди, рядом с водителем. Один поворот зажигания, одна усмешка, чей-то испуганный и гневный вскрик снаружи — отправились, слава богу, никого не зацепив. Низкая итальянка лихо выкатилась на шоссе и, ведомая этими странными, мокрыми руками, устремилась к уставшему, мокрому Петербургу, — А чего это ты один, не с батей? Мой сказал, что вас должно быть двое. Проследить велел, чтоб я не просрал ничего. Да ещё и общим рейсом, нахрен так делать? Типа весь из себя такой нестандартный?

— Не скажи. Мне так просто спокойнее. Не бери в голову, если что, я бы позвонил. — взгляд Олега с каждой секундой наполнялся вполне здоровой тревожностью — водил Гречкин-младший отвратительно. Даже хуже, чем его коллега из той же «золотой молодёжи», что недавно отлетела в больницу со множественными переломами. Скорость всё нарастала, а мальчишка даже не собирался прекращать это насилие над Пулковским шоссе, — Скорость сбавь, разобьёшься. Отец не приехал, заплохел в последний день. Местная погода ему только навредит.

— А чё тебе скорость не нравится? Не парься, я знаю, что делаю. Смотри, как умею! — на мгновение Олегу показалось, что ветер свистнул в ушах, вишнёвая итальянка нервно зажужжала где-то в глубине, и устремилась вдаль, быстрее, ещё быстрее, едва ли давая рассмотреть то, что происходит на улице. Что-то внутри Олега безнадёжно жалело о неумении спать в самолёте — кажется, день предстоял совершенно безумный. Он закатил глаза, сдерживаясь от того, чтобы лично снять дебильную ногу Гречкина с педали газа, и внутренне убедил себя — поспим в гробу.

Петербург не любит откладывать, и контракты вроде сегодняшнего тоже.

— Олег Камаев, верно?

Ресторан «IL Lago dei Cigni» или, говоря на незабвенном русском, «Лебединое озеро», красующийся прекрасным белым пятном посреди Крестовского острова, встретил их обоих до прекрасного радушно. Всё вокруг, пронизанное сладко-хрустальной атмосферой не иначе как венского бала, любезное, спокойное и утончённое, как-то неприлично странно контрастировало как с Кириллом Гречкиным, что размазанно флиртовал с миловидной администраторшей, так и с его отцом, что ожидал их здесь. Дорогой костюм и титаническая сдержанность при всём желании не смогли бы скрыть непростое время, что отпечаталось на его лице. Эта челюсть, выпустившая, словно иглы, седую щетину, видала не один кулак, а тяжёлый взгляд наблюдал горе не одной семьи. Поблизости кошмарно фонил застарелый одеколон «Фаренгейт», что был у каждой зажиточной души девяностых, а в ушах непроизвольно начинала играть мелодия из «Бригады», перебивая приятную живую музыку ресторана. Когда-то, как и все мальчишки тех лет, Олег любил романтизировать бандитов и блатных. Повзрослел. Перестал.

— Волков-Камаев. — поправил он Гречкина-старшего почти сразу, непроизвольно, уже привыкнув к тому, как люди запросто вычёркивают из жизни его первую и основную фамилию. Чёрт возьми, кажется, потные руки у них — и правда семейная черта. Впрочем, Олег отлично умел прятать эмоции за маской прохладной доброжелательности, жизнь в кругах зарубежной элиты сделала своё прекрасное дело, — Спасибо за ожидание, Всеволод Игнатьевич.

— Я так понимаю, ваш отец решил не утруждаться и послал вас сюда в одиночестве? — в свинцовом взгляде звенело недоверие, а ведь рядом даже не было вездесущего Соболя. Легко читалось презрение к новому поколению, снисходительность, пренебрежение. Впрочем, Олегу ли его судить, особенно после космически-тошнотворного скоростного вояжа с его сыном? Чем дальше всё это заходило, тем чётче в голове вырисовывалась картина того, как лихой кулак ломает Гречкину-старшему нос. Олег всегда так делал, если его что-то раздражало — детально воображал. Как с огромного размаха начинают хрустеть кости, как вылетают зубы, как появляется первая кровь, а на и без того потасканном годами лице появляется новый шрам.

«Что тебе вообще надо знать о моём отце, что ты вообще понимаешь в людях?»

— Ему поплохело почти перед самым вылетом. Сами понимаете, человек пожилой, что тут поделаешь. Я не хочу подвергать его опасности и везти сюда, в местный климат. И потом, вы же не сомневаетесь в его выборе, верно?

— Да куда уж мне, — фыркнул Всеволод, взглядом приглашая сесть напротив. Посередине, на другое кресло, плюхнулся Кирилл, растекаясь и напоминая собой похмельную морскую звезду, а где-то далеко снаружи бодро покрикивали чайки, устраивающие гонки над Гребным каналом. Разговор предстоял долгий и непростой, обсудить следовало многое. Олег проделывал такое не в первый раз — ещё бы, сейчас этот молодой черноволосый мужчина в красной рубашке и чёрном костюме поверх, с гладко выбритым накануне лицом, холодным впивающимся взглядом и вооружённый небольшим чемоданчиком с документами, представлял не абы кого, а самих «Stardust Industries». Оружейная компания людей, что забрали его из России в тринадцать лет, и которых теперь он с нежностью зовёт «отец» и «матушка». Что у него общего со странной русской семьёй, порождённой девяностыми? Контракт, что им предстоит составить и подписать прямо здесь, без посредников, без посторонних, разве только под колким взглядом Кирилла, который, впрочем, смотрит куда угодно, но не туда, куда надо. Основание дочерней компании, записанной на этого раздолбая, через которую торговать в России будет гораздо проще, чем прежде. Олег не был в Санкт-Петербурге неприлично долго, и вдруг — как гром с неба. Впрочем, сейчас было не до рассуждений о прошлом — следовало напрячь голову и полностью сосредоточиться на деле.

День принял совершенно невнятный курс, когда солнце предсказуемо спустилось в воду Невы, отправившись спать, а ночная жизнь северной столицы только готовилась снять перчатки. Контракт был подписан и полностью обговорён, до самых мелочей, заставив Всеволода вздохнуть с облегчением, а вот Олега — лишь дополнительно напрячься. Ведь Гречкин-младший, откровенно заскучавший в люксовом ресторане, требовал продолжения банкета. Даже не прочтя итоговый результат, а просто проставив подписи там, где ему указал отец. Дрянная беспечность, от которой, впрочем, отвязаться оказалось не так просто, как Олег планировал.

— А теперь мы едем в клуб, волчара! — выпалил Кирилл, стоило только отцу, сев в личный транспорт, укатить прочь с острова, прихватив свою копию контракта, — Отказы не принимаются. Тебе надо оторваться и разъебаться так, как никогда. Понял меня?

«Тебе повезло, что ты говоришь со мной — любой другой бы тебе за такую болтовню язык вырвал»

— А, чёрт с тобой, поехали. Может, ты и прав. Голова гудит.

Снова кошмарная скорость, скользящая под пальцами шерсть Соболя, что из раза в раз оказывался в руках ответственной администрации за некоторый аванс. Он уже и не помнил, куда конкретно они приехали, откуда здесь такая толпа, каким, чёрт возьми, раком Кирилл снова умудрился припарковаться по диагонали, и зачем вообще тащит его за собой. Кажется, речь шла о Думской, что славилась своим ночным безумием. М24. Здесь едва ли получалось дышать, не то что вытрясти из себя остатки дыма, которым Гречкин-старший, стойко игнорируя администрацию, прокурил весь чёртов ресторан за время их беседы. Впрочем, кое в чём, наверное, Кирилл всё-таки был прав — расслабиться следовало. Один «Белый русский», второй, третий — и вот они уже порознь. Кирилл пел, поглощал один шот за другим, а вскоре и вовсе куда-то пропал, охватив своим самоуверенным вниманием какую-то девушку, что упорно пыталась сбросить его руку со своего плеча. Где-то затевалась потасовка, кого-то вышвыривала охрана, а молодой Волков-Камаев лишь неспеша наливался, чувствуя, как кофейные сливки окончательно окутывают уставший за день мозг. Контуры вещей расплывались в довольной неге, Олег флегматично рассматривал постоянный движущийся клубок людей, откуда порой вываливалась разгорячённая физиономия Кирилла Гречкина с новым бокалом, выдавала какую-нибудь дурость, и почти тут же исчезала снова, будто считая своим долгом проверить этого «зажатого волчару». Тепло разливалось по венам, окутывало чем-то домашним, чем-то спокойным, даже умиротворённым, как будто изнутри растекался янтарный свет. Олег редко позволял себе выпить лишнего, не по его профессии это было, не по его статусу. Но теперь, когда голова неприлично взмокла, панически-яркий свет вокруг будто бы танцевал вместе с людьми, а музыка своими оглушительными басами влезала в уши, что-то внутри думало — оно и к лучшему. Он всегда знает меру. В конце концов, есть что-то бесконечно ироничное в том, что Петербург встретил его пьянкой.

— Я вот смотрю на тебя и думаю, нахрен ты так жмёшься? Кто тебя тут увидит? — где-то посреди времени, когда часы окончательно пропали из головы, а мосты, должно быть, уже покорно разошлись над чёрной водой Петербурга, Кирилл плюхнулся на соседний барный стул, довольно прикрыл глаза и опустошил новый бокал чего-то неадекватно-розового в пару глотков. От одного вида того, насколько он пьяный, начинала болеть голова, — Батя твой? Расслабься ты уже и сними этот ебучий галстук. — к этому моменту музыка стала непростительно смешиваться с остатками сливок и превращаться в режущий уши ад. Олег физически чувствовал, как жажда воздуха перебарывает всё остальное. Голос Кирилла, и без того жующий звуки, как вздумается, стал окончательно пропадать, — Я чего думаю. Ты ничё такой, хоть и зажатый. Нормальный пацан. Мы бы с тобой норм такими корефанами стали бы. Не хочешь тут задержаться, а?

В истёртых бокалами и лёгкими деньгами пальцах Кирилла заискивающе мелькнул небольшой листок, на котором взгляд, расфокусированный алкоголем, чётко выделил две марки. Кажется, на них были нарисованы черепашки-ниндзя. С невозмутимым видом Гречкин-младший оторвал кусок листа, протянув этот карт-бланш на отрыв от реальности своему потенциальному «норм корефану», будто не замечая ничего вокруг, будто уверенный в своей неуязвимости. Марка скользнула в пальцы Олега, так и прося положить себя на язык и забыть обо всём.

— Не хочу уезжать. — вторая такая же почти тут же исчезла во рту Кирилла, а сам он всем своим видом напоминал местную музыку. Резко, громко, неуместно, нагло и безнаказанно, — Надо сегодня тусу собрать. Чтобы на весь город шум был, чтобы охуели все. Ты же знаешь, как делается, мы ж с тобой, как это, одной крови? Они у меня все по первому щелчку соберутся, будут орать и бухать до утра. А знаешь почему? А потому что я плачу. Они за это под мой свист плясать будут, как мыши в цирке. Ты был в цирке, а? Я вот не был никогда. Прикинь?

«Мы никогда не будем одной крови, но ты слишком тупой и упоротый, чтобы понять это»