Глава 9 (1/2)

Главный пиршественный зал был обильно украшен цветами, столы уже были уставлены закусками. Арон и Халейг сели во главе стола на возвышении. Эрлинг сделал знак, когда гости расселись и перед ними появились лицедеи, которые начали разыгрывать сцены из жизни святых Асгайра и Айнара, основателей Угэра, именно в их честь Арон называл своих сыновей. Сказители говорили о святой паре, произошедшей от драконов, спустившихся на семь холмов, на которых и расцвело великое княжество Угэр.

Арон украдкой взглянул на Халейга, тот по-прежнему сидел как изваяние, его взгляд был устремлен на лицедеев, но Арон сомневался, что он их видит. Служки, пользуясь тем, что гости увлечены подвигами святых основателей, незаметно заполняли столы блюдами с дымящимся вареным мясом, корзинами с хлебами, досками с кусками разнообразных сыров, заморскими фруктами и зеленью, тащили тарелки с вяленым мясом и лепешками. А еще подтаскивали к столам бочонки с вином, которое можно было пить только после окончания представления и прославления святых основателей.

Перед Ароном и Халейгом поставили плошки с дымящейся свадебной похлебкой, она готовилась по особому рецепту и должна была восполнить силы молодоженов перед первой брачной ночью.

Наконец, последняя торжественная песнь была спета, лицедеи исчезли, их место заняли распорядители столов и начали наливать кубки вином, раздавать ножи для резки мяса, а потом дали слово старому Эрлингу, он начал обряд величания молодых. Арон был счастлив, что отец не стал долго говорить, он лишь пожелал молодым лада в семье, чтобы старший наставлял и вразумлял младшего, согласно законам предков, и младший во всем следовал наставлениями своего старшего супруга.

После него поднялся Хлодвиг, как представитель Сверта. Арон опасался, что тот начнет нести околесицу, чтобы чем-нибудь задеть волчонка, но Хлодвиг был, скорее всего, не совсем еще пьян, или старый Эрлинг, как в их с Ароном детстве, незаметно показал ему свой крючковатый посох, одним словом, он почти слово в слово повторил величания старого Эрлинга и лишь в конце речи пожелал Арону держать свертских волков на коротком поводке.

После чего подняли первый заздравный кубок, гости радостно ревели, скорее всего предвкушая обильную трапезу. Арон поднял свой кубок и слегка смочил губы вином и взглянул на Халейга, тот сидел, крепко сжав челюсти, и Арон даже не решился заставлять его есть и пить, потому что Халейг был похож на человека, которого вот-вот стошнит.

За окнами замка слышались радостные вопли простолюдинов, которым уже выкатили бочки с вином и начали раздавать еду. В зале тоже становилось шумно, Арон с трудом улавливал слова поздравляющих их князей и послов, которые с низкими поклонами оставляли свои подарки у их стола на специально постеленном для этого дорогом ковре.

После обряда величания в зал влетели паяцы, которые начали представлять смешные сценки из семейной жизни богатых господ и простолюдинов. Гости пили, ели и веселились от души, служки, сбиваясь с ног, все подносили и подносили новые блюда со свежесваренным мясом и прочей снедью.

Перед второй переменой блюд в зал вошли девицы, поющие свадебные песни, пока гости отдыхали от собственного чревоугодия, они могли наслаждаться пением и танцами девушек.

Арон отведал свадебной похлебки и пригубил немного вина, судя по виду Халейга, его ждала тяжелая ночь, так что напиваться совсем не стоило. Халейг по-прежнему неподвижно сидел, словно живое изваяние из горя и печали.

Ближайшие гости тихонько шептались, что молодой княжич выглядит совсем нерадостным. Те же, кто сидел дальше от них, были больше заняты тем, чтобы ущипнуть за зады танцующих девиц.

Однажды, когда Халь еще был совсем маленьким, и помещался на одном отцовском колене, кто-то из родичей зачем-то приволок в крепость молодого медведя, живого. Наверно, это был подросток, отбившийся от матери, Халь уже не помнил точно. Но поймать медведя в Сверте большая удача и при этом остаться в живых, а еще это совпало с каким-то праздником, и он запомнил пирушку, которую закатили по этому поводу, ему самому перепало и меда, и пряников, которые совали ему хмельные мужчины, обсуждавшие, что делать с такой добычей – шкуру не сдерешь, еще мала, можно посадить в клетку, можно учить на нем охотничьих собак. И ему стало жалко медведя, чью судьбу так хладнокровно решали и над чьей неудачей насмехались. Тогда, он вспомнил, что слез с отцовских колен и никто не остановил его, медведь был надежно заперт в клетке и обитатели крепости рассматривали его, мечущегося в неволе. Халя даже кто-то взял на руки, чтобы он рассмотрел получше. Потом он спросил Харги, можно ли выпустить медведя, чтобы с ним не случилось ничего ужасного, но Харги сказал, что нельзя – уже поздно, опасно и это сильно обидит родичей. Предусмотрительный Харги даже забрал его в мужскую спальню, где жили неженатые мужчины, тогда еще было принято так, потом только у Халя с Лейвом появились свои покои, и уложил рядом с собой, чтобы Халь не вытворил безрассудной глупости.

А теперь он такой же медведь. Все, не стесняясь его присутствия, решают, как с ним обращаться и как его воспитывать и учить, обсуждают, как хороша его шкура, запивая свои слова вином, все тут знают, что он вещь, и сам почти убедил себя в этом. Жаль, что не найдется никакого ребенка, чтобы выпустить его из клетки на свободу. У детей тоже есть предусмотрительные старшие.

Медведь жил в Свертинге, наверно, год, пока не вырос и не отъелся, а потом Халь случайно увидел, как охотники чистят свежую шкуру, а клетка пуста. Эта шкура до сих пор есть в Свертинге, в том зале, где отец принимает других вождей.

Еще здесь было много шума и запахов, запахи перемешивались со словами, перед ним бесконечно менялись блюда, и он даже не смотрел на них, потому что был не голоден, люди кричали в разноголосицу. Перед ним ставили кубки, и он знал, что там налито – вино. В Сверте он никогда не пробовал вина, ему было слишком рано и ему не нравилось то, что вино делало с людьми, превращая их в краснощеких дураков, тех, кто не знал меры. А теперь и подавно не повод пробовать вино, и Халь не знал, как оно на него подействует. А вдруг он тоже превратится в безумного дурака и скажет всей этой толпе, которая глумилась над ним и его родиной, что он на самом деле о них думает и какой участи им желает. Наконец-то кто-то догадался поставить перед ним стеклянный кубок с водой, но Халь все равно предварительно понюхал, прежде чем сделать пару глотков, что не понравилось многим, но ему было наплевать. Ему тут вообще ничего не нравится, но никто же не спрашивает, чего бы ему хотелось.

Еще были какие-то важные люди, которые говорили слова скорее Хассену, чем ему, точно так же говоря о самом Хале, как о вещи, или пытались говорить с ним, но оценивая его красоту. Вот уж удружили боги таким подарочком – лицом как у девки, в Сверте говорили, что весь пошел в мать. Лучше бы он был такой, как Харги. Харги в его годы тоже был хорош собой, но потом сильно раздался плечами и обзавелся шрамами. Лейву же досталась скорее отцовская внешность – надежность свертского камня.

Здесь в Угэре в почете разврат. Халь замечал, как девушки, которые тоже пили вино (почти немыслимая в Сверте вещь, женщины пили легкое сваренное пиво или мед), сами кружились вокруг мужчин, позволяя себя трогать. В Сверте бывало, но не так откровенно, на последнем же празднике Халь вдоволь пообнимался с одной девчонкой из деревни, но сначала им пришлось долго переглядываться, потом исчезать по очереди и искать укромное место – а ничего укромнее западной караулки Халь не нашел, и они постоянно вздрагивали от шагов и голосов. Еще он унес со стола хороший добрый пряник, чтобы угостить девчонку, но они съели его напополам.

Все эти воспоминания – сейчас он полностью ушел в них, словно хотел прикоснуться к месту, из которого его сегодня забрали окончательно. Они могут лишить его имени, чести, и даже права носить нож, но никогда не смогут забрать из него Сверт. Там, под чужим нарядом, под этими дорогими, немыслимой цены шелками, шерстью и тонким льном, на груди пригрелась его толстая цепочка с волком, и Халь знал, что будет сражаться насмерть, если кто-то попытается с него ее снять. И даже в грядущей ночи, о которой он даже не хотел и думать, и не знал, что ему придется делать и как, он знал, что останется в ней.

Еще немного, говорили еще вчера про распорядок этого пира, придет время, когда им с Хассеном, он так и не смог заставить себя даже думать про имя, им придется удалиться. И уж наверняка, жди в спину шуточек и гадостей. Но это уже не будет удивительно, в Сверте провожают тоже не молча… Но никого в Сверте не неволили в свадьбе – если девица не хочет замуж, то кто ее заставит? Кто такой дурак, чтобы на всю жизнь связаться со вздорной бабой, которой ты не мил? Зато теперь ясно, где таких дураков полно…

Хассен вон, сидит, Халь не сказал бы, что довольный, но как победитель - конечно, он получает и Сверт, и власть, и, зачем-то, самого Халя. Чего бы с кислым лицом быть? Никаких причин, в отличие от него самого - он, Халь, не получает ничего ровным счетом, кроме неволи и “подчинения”, которым даже за пир успели надоесть. Может, удастся отвоевать хотя бы море?

Долгий день постепенно клонился к закату, служки уже начали выносить на блюдах тертый с пряностями и травами творог, лепешечки, на сладкое - пряники, пироги, мед в сотах, брагу, меды, сбитни.

Арон чувствовал, что устал, и сам стал заражаться от своего супруга печалью. У него перед глазами уже все плыло от чада из кухни и от светильников, которые начали зажигать в пиршественной зале, голова пухла от песен, которые становились все фривольнее. Халейг уже явно сидел из последних сил, и Арон со смешанным чувством облегчения и досады услышал слова глашатая, что молодым пора удаляться в свои покои.

Шум в зале стал еще громче, гости подняли кубки за здоровье молодых, скабрезные шутки слились в один сплошной поток, Арон надеялся, что Халейг их не слышит, он взял его за руку и повел за собой в княжескую спальню, их провожали постельничие и прислужники. Вслед неслись шутки про несверленный свертский алмаз. Арон торопился увести Халейга побыстрее, тот шел за ним, спотыкаясь в полумраке коридоров, и казалось, сам не понимал, на каком свете он находится.

Арон был благодарен тому, что прошли те времена, когда постельничие стояли прямо за занавесями княжеской кровати, чтобы подтвердить таинство свершения брака, сейчас же их вполне можно было оставить за дверью после того, как они приготовили постель.

Арон сел на край их брачного ложа, Халейг остался стоять, как безмолвная статуя, низко склонив голову.

По обычаю, молодой супруг должен был снимать с мужа сапоги, стоя на коленях, но Арон понимал, что Халейгу этого не объяснили, но даже и в этом случае, вряд ли он это сделает.

Арону было немного не по себе, обычно с ним охотно ложились и мужчины, и женщины, и они хорошо проводили время в постели, что теперь делать с этим подобием деревянного идола, он не очень представлял, но делать что-то было нужно, за дверью притаилась целая армия постельничих и соглядатаев.

- Сядь! - он хлопнул по кровати рядом с собой.

Халь даже почувствовал облегчение, когда Хассен, наконец-то, потащил его за собой. Да, зря он недооценил местных шутников, за такие слова, что говорили ему в спину – в Сверте было бы законно выхватить ножом в печень и заплатить небольшую виру. Но ему было наплевать – он достаточно наслушался мерзостей и был уверен, что наслушается их еще не раз. Но ему показалось, что Хассен был сам рад уйти от этой толпы.

Скоро это закончится, впереди самое страшное, чего он боялся – Халь боялся того, чего не понимал. Представить себя с мужчиной он не мог, в Сверте такие намеки опять бы стоили удара ножом, а здесь такое в порядке вещей. Очень хочется верить, что его нынешний супруг знает, что надо делать. Потому что Халь не знал ровным счетом ничего, но даже спроси его сейчас – согласись ли он на советы лекарей, он бы все равно отказался.

Роскошная спальня. Еще богаче, чем его собственный покой, ноги утонули в мягком ковре, и Халю было неловко стоять на нем в сапогах.

Впервые за весь день супруг наконец-то заговорил с ним, и Халь сел, подчиняясь, на край богато убранного ложа. В комнате пахло какими-то тяжелыми травами, но было нежарко, а в самый раз.

- Я не знаю, что надо делать теперь, - вдруг сказал Халь, чувствуя себя совершенно уставшим. И чем скорее он узнает – тем лучше, может это перестанет его так терзать. – Я никогда не делал ничего подобного ни с женщиной, ни тем более, с мужчиной. Мне кто-то из твоих людей сказал, что ты делаешь это хорошо. Мне надо раздеться, да?

- Нет, подожди, - остановил его Арон. Наконец-то эта живая статуя заговорила, и он почувствовал что-то вроде облегчения. - Хотя, можешь снять кафтан, если тебе жарко, я, пожалуй, тоже сниму.

Он снял свой кафтан, пропахший жареным мясом и вином и отнес его на сундук подальше от кровати, по пути он остановился у окна, глядя в густые сумерки. Потом обернулся к насмерть перепуганному мальчику, сидящему на краю постели.

- Пока ничего не нужно, спешить некуда, жаль, что ты не выпил немного вина, это помогло бы тебе расслабиться, хотя, если захочешь, я прикажу принести. Все на самом деле не так страшно, лекари дали мне дорогое масло, оно помогает в этих делах, хотя сейчас не об этом. Я не знаю о тебе ничего кроме того, что ты очень красив и своенравен, расскажи мне, когда ты был ребенком - во что ты любил играть, твой отец, наверняка, вытачивал тебе игрушки из дерева. Мой отец Эрлинг умеет вытачивать игрушечных лошадок и медведей, у Асгайра с Айнором их уже несколько и сохранились еще мои, старые. Расскажи мне о себе Халейг, что я должен знать о тебе?

Халь встал, воспользовавшись случаем – тяжелая и неудобная тряпка за день надоела ему, и еще хорошо, что никто ее ничем не запачкал, потому что стоит она наверняка целое состояние. Аккуратно положив кафтан на тот же сундук, Халь вернулся на свое место. Он бы еще и окна бы открыл… Спать, когда в покоях есть много воздуха, оказалось неожиданно приятно.

- ”Зачем тебе это?” – едва не спросил он, - ”Зачем тебе что-то знать обо мне и моем доме? Почему ты разговариваешь со мной, как с человеком, а не вещью?”.

- Я не хочу вино, – помотал головой Халь, - я не пил его никогда и не знаю, как оно поведет себя со мной, но видел, что оно делает с людьми. Дурманить разум – последнее дело, тем более, в важный день. Но если ты считаешь, что так будет лучше - пусть принесут. И я тоже могу резать игрушки из дерева, если твои сыновья захотят – я сделаю им.

Он немного помолчал, собираясь с мыслями. Вопросы застали его врасплох.

- И я вовсе не своенравен, – вот, наверно, дома бы посмеялись, но он посмотрел прямо в темно-синие глаза своего супруга. - Но я не терплю несправедливости и обид. Мне неинтересно ни золото, ни серебро, но я люблю свободу. Из всей свободы, что я видел тут - море.

“А сегодня мне так много раз сказали, что я просто невольник…”

- Свобода…, - задумчиво сказал Арон, он меньше всего чувствовал себя свободным за последнее время.  - Никто в наше время не свободен, все зависят от кого-то или чего-то, от человека, которого любишь, - Арон на секунду запнулся, ему показалось, что тихий образ Маргрете на миг появился в опочивальне, сколько нежных ночей они провели здесь, и он уже никогда не будет свободен от воспоминаний о ней.  - Есть долг перед княжеством, перед родичами, да и жизнь сама по себе не справедлива, уж поверь мне… Я не могу обещать тебе много свободы, ее и у меня нет в достатке, в жизни не всегда можно получать только то, что хочешь. А море…, да, море - это свобода, и оно не так далеко от нас, можно об этом подумать.

Он направился к двери, чтобы приказать принести вина.

Под ней уже был слуга с подносом, на котором стоял кувшин вина и два кубка, руки его тряслись, наверное, стоял давно, или ему было страшно, в углах коридора темными тенями теснились постельничьи. Арон зло посмотрел на них и забрал поднос.

- Сегодня важный день, самое время выпить хорошего вина, но это достойно уважения, что в Сверте воспитывают детей в подобной строгости, к сожалению, в Угэре нравы все ухудшаются. Я рад, что наши два княжества породнились сегодня, как и мы с тобой, ну что же, давай же выпьем за это!

Арон налил в кубок совсем немного вина и уже собирался подать его Халейгу, но решил почувствовать букет, это должно было быть вино прошлогоднего урожая с нежным запахом чуть прелых листьев дуба. Он поднес кубок к носу и замер на секунду, потом резко убрал кувшин подальше от Халейга.

И пошел к двери резко распахнув ее, постельничьи с шорохом расползлись по углам, как тараканы.

- Где служка, что принес вино? - спросил Арон.

В коридоре возник тихий ропот, кинулись искать служку.

Арон заставил его пить вино, тот отказался и, рыдая, рассказал, что его заставил человек в капюшоне взять этот кувшин и нести к покоям молодых.

Арон приказал бросить слугу в темницу, чтобы заняться с ним на следующий день.

Он сам лично спустился в винный подвал и набрал вино прямо из бочки в чистый кувшин, который при нем же ополоснула насмерть перепуганная посудомойка, и сам принес вино и новые кубки в опочивальню. Халейг сидел на постели бледный и еще более испуганный. Арон вошел и закрыл за собой дверь.

- Ну вот теперь мы сможем с тобой выпить, а вообще всегда заставляй своего виночерпия пробовать вино перед тем, как пить его самому. Попробуй и расскажи, как оно тебе.

Арон разлил вино по кубкам и подал один Халейгу.