13. Иллюзия (1/2)

Море было тихим, задумчивым. Еще не проснувшимся. Сэр Оцелот чувствовал его мерное, глубокое дыхание, пригревшееся в мягких лапах волн, накатывающих на берег. Казалось, они стекали из самого неба, а пена была всего лишь обрывками подхваченных тяжелой водой облаков.

Это было то самое место, где он впервые увидел своего будущего хранителя… как будто оно совсем не изменилось за двенадцать лет. Как будто это было возможно, войти дважды в одну и ту же воду и почувствовать брызги прошлого на коже Гелтира. Кошачьи зрачки лакали из них новый рассвет с привкусом чужой соленой крови после охоты.

Как и все хищники, кошки любили этот запах. А еще именно эта кошка любила одну, единственную и неповторимую рыбку. Всем сердцем.

И это твой запах, Гелтир. Море и кровь. Это твоя стихия. И так же, как земле нужна вода, чтобы распускались цветы и росли деревья, так и воде нужна земля, чтобы у рек было русло, а у океанов — надежное дно. Чтобы было, куда возвращаться, падая дождем с неба.

Оцелот бережно нес Гелтира на руках вдоль пустынного побережья. Нет, Гелтир не был ранен в бою, просто Оцелоту было приятно заботиться о своем хранителе. Он чувствовал, как море вплетается соленым бризом во влажные волосы стального цвета, когда Гелтир положил голову ему на плечо. Ощущал теплое дыхание и слышал, как бьется сердце хранителя, а его собственное — отзывается эхом.

Странно, но при этом Оцелот совсем не чувствовал тяжести веса акулы. Во всём была какая-то неуловимая, беглая легкость, свойственная снам и надеждам, пускающим под кожу побеги. Наверное, укрепляющие плетения стальных лиан, позволяющие во много раз увеличить физическую силу, все же были в мышцах и вдоль позвоночника. Но и от этого заклинания было не больно сейчас. Море забирало все лишнее, все ненужное, построенные кем-то другим замки и тюрьмы из песка, вулканы и пепел. Оставляло самую теплую ночь в зрачках и брызги соленых звезд на ключицах.

— Ты спас меня, хозяин, — тихий ласковый шепот разогрел воздух у щеки. Спокойная нежная благодарность Гелтира потерлась о тающее, как воск, плечо. И Оцелот едва ли успел задуматься о том, что именно произошло…

… он спас своего хранителя? Из той лаборатории? Оцелот не помнил. Это короткое, острое, как попавший под ногу камень, не замеченный в прогретом песке, осознание мутно колыхнулось в затылке сетью задыхавшихся вопросов.

От чего он спас Гелтира? Как именно они выбрались оттуда? Смогли ли освободить мальчика? Что случилось с остальными? Какой был сейчас день? И что…

… не камень. Это оказался не камень на пляже. Просто желтоватый сломанный клык мурены.

— Рыбка? — Оцелот остановился в какой-то растерянности, чувствуя себя пометкой на чужой картине с ослепительной красоты рассветом над водой и проплывающими в вышине белыми акулами. Чистое небо на секунду дрогнуло, как будто в нем почти нащупали нить, способную распустить гобелен.

— Что с тобой, хозяин? Все хорошо, я никогда не оставлю тебя, — Гелтир мягко и текуче выскользнул из его рук, встав на влажный песок рядом. Странно, рельеф пляжа, как по волшебству, оказался таким, что их лица были на одном уровне, как будто нити гобелена чуть сдвинулись, искажая перспективу и перемещая солнце к северо-западу. Но Оцелот в этот миг утонул не в солнце, не в море, а в одной капле соленых брызг возле уголка губ.

Этот голос, его слова были именно теми, которые Оцелот так мечтал услышать…

— Я — твой, хозяин. Ты заслужил то, о чем мечтаешь.

— … твой поцелуй? — невольно переспросил Оцелот, сделав глубокий вдох расплавленного воздуха, такого сладкого, что от этого становилось больно. Он почувствовал, как предательски перехватывает дыхание и хлопают крылья сердца, отзываясь гулом в ушах. Мысли заблудились в голове, закружившейся искрящейся каруселью. Их просто разбросало по сознанию и, уже бессильные что-либо сделать, они растеклись жаром по скулам.

… в небе нащупали нить и тут же отпустили ее дрогнувшими пальцами. Потому что гобелен был прекрасен. Какая разница, какой был день? Даты, числа, календари… не важно! День был счастливым. И что бы это ни было, сон, видение, иллюзия, Оцелот не хотел уходить! Море в глазах акулы казалось бесконечным. Как счастье.

— Если хочешь, — Гелтир улыбнулся, даже не сомневаясь, что именно поцеловать его Оцелот хотел больше всего на свете.

Мир словно ушел из-под ног, разбившись на куски дыхания. Должно быть, даже не его, ведь в эту секунду Оцелот забыл, как дышать, как мыслить. Как жить.

Я ведь спас тебя, да, рыбка? В лаборатории… там, где мы сейчас. Спим и видим сны… я, ты… Океан… Возможно, доктору Сцилле снится ее черная змейка на белых шелковых простынях, генералу Граниту — почетный пост Верховного Инквизитора, а Эстасу — давно погибший на войне любимый хозяин. Он не вернется, этот северянин.

А мы? Вернемся?

Возможно, мы уже умерли, и эта сказка — всего лишь анестезия агонизирующего разума за гранью болевого порога на лабораторных столах, пока хозяин этого железного вулкана вскрывает нам черепные коробки и, ухмыляясь, соскребает с них тайные желания, чтобы потом заспиртовать в кунсткамере. На память.

Я еще не спас тебя, рыбка. Но, будь уверен, я приду за тобой. Соберусь по частям и разнесу этот вулкан на куски!

Я люблю тебя, Гелтир.

Оцелот чувствовал свое бешено бьющееся сердце. Разорванное на две равные части, без плюсов, без минусов, оно, как магнит, тянулось к своей половине, пусть даже находившейся так далеко, что все дороги завязывались морскими узлами. Замкнуть их в круг, сократить расстояние.

Дернуть за нить гобелена, и от этого поднимутся веки.

— Просыпайся! Просыпайся, пожалуйста!

Почти в тот же миг, когда Оцелот, по правде говоря, внутренне сжался, ожидая увидеть окровавленные лабораторные лампы, в пейзаж тающей иллюзии, разрывая коготками солнце, ворвался детский отчаянный крик. В нем была боль, острая, как падающие со столов раскаленные докрасна скальпели. В каждом звуке. Режущая на тряпичные полоски занавес с нарисованным бархатным морем. Год, подпись художника в углу… «Мечта»…

… что?

Оцелот уже слышал этот голос. Тот ребенок на тракте.

— Проснись же, отец!

Отец? Мальчик принял его за своего отца, погибшего дворянина, который ехал с ним в карете? Оцелот и Гелтир не успели не то что спасти, но даже увидеть его родителей, когда появились там. Кто знает, может, у его отца и правда были рыжие, убранные в косу волосы и склонность к зеленому цвету в одежде…

Калисто неуловимо выдохнул. Дыхание застряло в его груди в момент пробуждения незнакомца. Он смотрел на мага, и его мысли крошечными песчинками проникали в мысли Оцелота:

— «Только не говорите, что он обознался… Прошу, соглашайтесь с ним! Тсуруги не должен осознать, что отца нет!»

— Тсуруги? — окончательно приходя в себя, Оцелот осторожно сел, приподнявшись с металлических решеток, и обнял дрожащие плечи ребенка. — Все хорошо… я из инквизиции, мы пришли сюда за тобой…

Пришли. Вот только при этом, похоже, так непрофессионально нырнули с головой в то, что увидели, что до «победили» вполне могло и вовсе не дойти.

Оцелот все еще с трудом выворачивал сбившиеся мысли с изнанки на лицевую сторону.

Что же это все-таки было? Неконтролируемый выброс защитной магии этого мальчика? Судя по легендам о том, какими способностями обладал дух Тсуруги, чье имя он носил, это объяснение выглядело весьма правдоподобным.

К тому же, если бы видения были созданы врагом, то вряд ли незваные гости остались бы лежать там же, где потеряли сознание. Они были бы доставлены к хозяину этого места или же сразу убиты. В самом сладком сне. С не успевшей остыть улыбкой на губах. А так, накрыло, похоже, всех одной высокой волной. Своим для каждого морем.

Калисто пока не мог даже предположить, в каком состоянии находился Тсуруги, что происходило с его разумом и, главное, что произойдет, если он испытает еще одно душевное потрясение.

Сам же мальчик, сумев разбудить Оцелота, счастливо улыбнулся, порывисто обнимая его, прижавшись к груди, и тихо засмеялся.

— Конечно, ты из инквизиции!.. Ты же — Инквизитор. Ты думаешь, я могу это забыть, отец? Прости… Прости, что снова доставил тебе хлопоты! — он прикрыл глаза, тепло щурясь. — Пойдем домой, отец? Пожалуйста. Я хочу домой… Я… хочу в Сей… ви… ру…

Последние слова он почти прошептал, обмякнув в руках Оцелота, как тряпичная кукла. Калисто мгновенно оказался рядом, забирая у него своего хозяина. Он отработанным движением проколол себе палец острым клыком и тряхнул рукой, так что одна-единственная капля его крови застыла в воздухе крохотной пульсирующей звездочкой. Калисто несколько мгновений держал ее над ладонью, а затем поднес к приоткрытым губам ребенка. Капля исчезла у него на языке, по бледной коже прокатилась теплая волна, и мертвенная бледность стала отступать. Скорпион прикрыл усталые глаза и коротко выдохнул, поднимаясь на ноги с хозяином на руках, и посмотрел на Оцелота.