7 (1/2)

Я проснулся мертвым.

Надо же было с чего-то начать утро.

Слабые руки держали телефон, пока я туманным взглядом искал хоть что-то, уцепившись за что можно будет сбежать из реальности, разбивающей вдребезги все, во что я верил.

Я не мог слушать музыку. Просто не мог. Более несчастного состояния, состояния, подобного коме или, быть может, смерти, я ранее не испытывал.

Ничего не получалось. Я не хотел слушать ни это, ни то, ни что-либо еще. Не цепляло. Раздражало. Почему я любил эту песню раньше?

К черту.

Выходить сегодняшним утром в наушниках стало ошибкой, но с самого начала дня я был настолько раздражён, что всякий шорох, шум, шелест и шепот отзывались во мне сильнее головной боли.

Фрэнк был рядом. Я знал это, но не желал искать его взглядом. Мои мысли, все до единой, были сосредоточены на том, что все какое-то… все какое-то скучное, более не вызывающее эмоции. Я бы хотел хотя бы разозлиться, однако тотальная потеря интереса позволяла мне лишь тихо спуститься по стенке на пол, падая головой на колени.

Почему все такое странное? Почему все такое неживое, нереальное и пиздецки бессмысленное?

— Урок начинается, идем.

Мама злилась на меня, а Майки стыдливо опускал взгляд всякий раз, как мы встречались в коридоре. Почему? Почему нельзя было просто прекратить думать обо мне, как раньше?

Больше я не жаждал внимания, не желал быть замеченным. Теперь мое сознание мечтало сбежать от реальности, заставив людей вокруг позабыть обо мне.

Уже за партой я подумал о том, что силы на исходе. Почти сутки в желудке не было еды и даже воды. Руки тряслись, как ветви старого дерева на ветру, поэтому в тех каракулях, что мне удалось написать на листочке бумаги, не сразу можно было распознать «Джерард Уэй». Я пытался было что-то решить, но вдуматься в тест не получалось — мозг работал на автомате.

Мне было холодно, немыслимо тоскливо, и очень-очень клонило в сон.

С каждым днем я чувствовал себя все более и более изолированным. Я не гулял на улице, не общался с одноклассниками, старался не пересекаться с родными. Вся жизнь превратилась в длинную полосу на кардиограмме.

Мне все было чуждо, даже отвратительно. И вместе с тем меня раздражало то, каким я стал. Ведь никому не нравятся унылые, закомплексованные душевнобольные. И, по правде говоря, я не хотел таким быть. Большую часть жизни я старался показаться интересным, социально активным, инициативным и счастливым. Но… я просто жалок, не правда ли?

Я боялся вызвать отвращение у людей. Но самому себе я казался мерзким. А сложив эти вещи, вы поймете, что все до смешного очевидно.

И сколько бы я ни пытался вырваться из замкнутого круга, истинное отношение к всякий раз настигало меня: большинство вещей, которые мы делаем, не имеют никакого смысла в этой вселенной.

***</p>

Десять часов вечера казались ранним утром, самым началом дня, когда только-только начинаешь ощущать прилив сил для существования в следующие часы. Но все, что я мог и должен был делать — учиться. Однако в то же время все, чего я хотел — уйти, нет, сбежать на улицу и никогда более не возвращаться.

— Джерард, — глухо прозвучал голос брата за запертой дверью. Он попытался было войти, но щеколда звонко ударилась о металл, очевидно, напугав Майки. — Джерард, пусти меня.

Я все продолжал сидеть перед листком бумаги, выданным учителем. Честно? Наверное, это был ступор, подобный удару тупым предметом о голову. В этот момент мозг у меня горел, если уже не плавился.

Я все думал, почему же с каждым днем волос с головы падает больше, а сил на жизнь остается все меньше? Неужели я медленно умираю?

А если нет, то почему я все еще не двигаюсь?

— Пожалуйста.

И тут я встал, вновь замораживаясь, на секунду сверяясь с реальность.

Майки действительно за дверью? За моей дверью? Хочет поговорить?

— Открывай давай, — прозвучало неподалеку.