7 (2/2)
— Я просто хочу поговорить, — и после этих слов я мигом открыл дверь и встретился взглядом с младшим братом.
Он казался если не грустным, то точно встревоженным. Руки Майки держал перед собой, сложив в замок, а спина его была сгорблена. Он был похож на самого себя — тихий, осторожный и словно чем-то напуганный.
— Что-то случилось?
Это был самый тупой вопрос, который я только мог задать. И не знаю, почему я решил спросить именно это. Потому что действительно думал, что для общения со мной должно что-то случиться или потому что хотел продемонстрировать свое отношение к Майки?
Честно? Без понятия. Но казалось, что брат, стоявший передо мной, сложил эти вещи воедино, ибо встревоженность на его лице резко превратилась в сухую серую печаль.
— Нет… Я… я присяду?
— Конечно.
Когда в твою комнату заходит кто-то (даже кто-то близкий), ты начинаешь видеть все иначе. Словно ты тоже заходишь сюда впервые, оглядываешься на непривычные, почти незнакомые детали, вроде протершегося пледа на кровати или рисунков на стене. И тогда, пустив Майки к себе впервые за… впервые за долгое время, я видел все искаженно.
Мне резко стало страшно за рисунки, развешанные над столом, за пустые бутылки с водой Aquafina, составленные возле кровати, как солдаты на войне с голодом. В целом, каждая деталь, попадающая в поле зрения, вызывала тревогу. И что самое страшное — Майки тоже оглядывался то туда, то сюда.
Как давно все стало так? Как давно мы стали такими? Как давно я перестал доверять ему?
Возможно, я знал. Нет, я действительно понимал, почему брат, лучший друг и самый дорогой товарищ, стал для меня объектом страха.
Это точно началось вместе с расцветом расстройства пищевого поведения. Чем больше я думал о пище, чем сильнее я сокращал порции, чем чаще я ужинал в одиночестве (то есть не ужинал), тем дальше мы становились друг от друга.
И по большей части дело было, конечно же, во мне. Ведь я не мог, как раньше, играть с Майки, потому что у него в комнате будет еда. Даже если бы я попытался держаться от нее в стороне, брат бы заметил мои попытки избежать попадания пищи в рот.
И чем больше я стремился оградить себя от сладостей, чипсов и газировок, тем меньше мы общались. На самом деле это смешно, ведь кажется, словно еда держит люди вместе. Неужели это так?
Таким образом, мы пришли к тому, что имеем сейчас, пускай путь куда длиннее описанного мною выше.
— Ты выглядишь уставшим, — осторожно произнес он, опустив голову.
— Я не спал сегодня. — Соврал ли я? Кто знает. В последнее время я не понимал, сплю я или бодрствую. Быть может, все, что происходит сейчас — сон?
— Я хотел спросить: как твое здоровье?
Злость начала теплеть где-то в животе. Конечно, я не хотел злиться, но… какого черта? Он хочет сказать, что нет, я не здоров, я худой, тощий и больной. Он хочет свести все к ужину, чтобы я пошел есть с ними, чтобы я побыл с семьей и съел очередную тарелку пасты.
Конечно, я не мог не злиться, потому что такой простой вопрос заставил меня ощутить голод.
— Все отлично, Майки.
Это было грубо. Я понял, что не хотел задевать брата, только сказав это.
И дальше была тишина. Голова кружилась, словно мой мозг горел в бреду собственного стыда, пьянел и должен был вот-вот отключиться от сильной встряски. Руки закрыли глаза, я громко, слишком громко сглотнул слюну сухим горлом. Все слишком сложно, слишком тяжело. Я устал думать. Мне надоело это!
Майки тяжело вздохнул и сложил руки на колени, будто бы собираясь уходить.
— С кем ты…
Не могу. Я не могу так больше. Мне нужно уединение. Это звучит так грубо, так оскорбительно и неправильно с моей стороны, но моих сил больше не хватало на то, чтобы говорить с кем-либо. Я был слишком напуган, удручен собственными мыслями и словами. Неужели я совсем… погиб? Мне нужен был сон. Мне нужен был Фрэнк. Мне нужен был кто-то, с кем я не ощущал бы себя больным.
— …разговариваешь по ночам?
И все потухло.