5 (1/2)

Очередной день после бессонной ночи, наполненной взрывными идеями, начался в три часа утра. Я понимаю, что три часа — это все еще ночь, но было бы глупо использовать тавтологию с первых же строк.

Гроза разрезала небо на кусочки, пока мое тело хаотично перемещалось по дому. Мои уши ничего не слышали, глаза — ничего не видели. Все, что было важно прямо сейчас, — привести в порядок пространство вокруг.

Для начала я сделал уборку. Проблема, стоящая на верхушке пирамиды вещей, с которыми у меня возникают трудности, — постоянство. И наведение чистоты как в доме, так и в комнате идет первым пунктом. Я относился к тем людям, которые вычищают все поверхности и углы до боли в пальцах и ожогов от средств против жира на руках, доводя себя до истерики в моменты, когда только что протертый лакированный стол вновь кажется пыльным. Однако остаток месяца я позволяю себе вытирать капли кофе с тумбочки куском футболки и мыть пол… не мыть пол. Странно, что подобные приступы возникали редко, как вспышка, но после себя не оставляли ничего. Я оставался таким же бездельником, как и пару дней ранее.

Я огляделся по сторонам, игнорируя капающий с рук на пол очиститель. Стол — пустой, без разводов кофе, без учебников, тетрадей и мусора. Кровать — большой красный плед выглажен и полностью закрывает постельное белье, ничего не свисает на пол, подушки разложены по цветам (слева темно-синяя, посередине белая, слева— бордовая), сверху лежат провода от ноутбука, телефона и наушников. Пол — под столом чисто, под кроватью тоже, но насчет ковра между ними я уверен не был, ибо воспользоваться пылесосом возможности не нашлось. Блять, нет, я забыл, что хотел сложить провода!

И на самом деле я действительно был истеричным, злым и напряженным, когда бегал по квартире в поисках грязи, от которой можно избавиться. Никакого чувства превосходства, гордости или спокойствия, только тревога.

И ведь это не слишком необычно, правда? Сколько вы видели или знали людей, которые, как пчелы, стоят на страже порядка в улье? А сколько вы видели и знали людей, комнаты которых — свалка? Это стабильность, которая заключалась в абсолютном ее отсутствии. Я привык, хотя в действительности это все — отстой.

Но проблемы со стабильностью вышли на новый уровень за последние три года.

Приготовьтесь, мистеры «От меня пахнет цветами, а мои зубы подвергаются чистке минимум два раза в день».

Я не мог мыться. Точнее сказать, я мог не мыться неделями. Странно было бы знать свой рекорд, я ведь не специально так делал, но все же я бы назвал цифру три. Да, думаю, мой рекорд — три недели.

Понимаю, мерзко даже представить состояние человека, который не приближался к ванной комнате столько времени. Надеюсь, никто не попытается представить запах? «НЕ думайте о розовом слоне».

Но в один момент вся жизнь моих волос и тела менялась, как в подростковых фильмах про зашуганных девочек, ставших королевами школы за один вечер. Наверное, кровь, запекшаяся на моем теле, доказывала, что мытье волос и тела три раза подряд — не самый верный путь, на который можно ступить в попытках быть совершенным.

К моменту спада маниакального желания избавиться от всех видов бактерий мне пора было собираться в школу, поэтому мама, открыв дверь, была удивлена, когда обнаружила меня уже собранным и бодрым на краю идеально заправленной постели.

— Сам встал? — спросила она почти шепотом, придерживая рукой халат.

Я ответил, не сводя глаз с циферблата часов на телефоне (6:55 am, она опять пришла будить меня раньше будильника):

— Да. Уже собирался уходить.

Смазанное «доброе утро» для Майки, быстро кинутое на дно рюкзака зеленое яблоко и торопливые шаги прочь от дома.

Мне иногда кажется, будто все считают меня предсказуемым. Я часто слышал слова: «Что, как обычно…» — и вставьте любое действие. Был бы я рад сказать подобное про себя, но я даже не знаю, что я точно ненавижу, а что — точно люблю. Конечно, я могу назвать несколько вещей. Например, сельдерей, долгие разговоры, облегающие штаны и громкие звуки я ненавижу, а оставаться в одиночестве — люблю. Но проблема в том, что, возможно, через полчаса я буду рыдать от одиночества и мечтать о том, чтобы с кем-то долго болтать на повышенных тонах, попутно жуя сельдерей. Я пытался думать, что есть какое-то постоянство в моих реакциях. Например, за ужином я всегда злюсь, потому что меня раздражает все, что связанно с публичным поглощением пищи. Но вчера и множество раз до этого я был абсолютно спокоен и расслаблен, поддакивая отцу на его глупые шутки. Иной раз заплачу из-за чего-то, иной — посмеюсь и дам пять.

Я не знаю, кто я такой.

Мне неясно, чем я люблю заниматься в свободное время. Кажется, я любил рисовать, когда-то собирал лего, иногда пел, несколько месяцев вел дневник. Но ничего из этого не получалось достаточно хорошо. Или, чаще, я был зол на себя в процессе.

В такие моменты я завидовал верующим. Им не надо искать себя, ведь у них чувак на небе, который сам направит их на верный путь.

Быть может, желание стать важным для кого-то стало моей религией.

Я не ел. Почти никогда, если честно. Мне кажется, что полноценные приемы пищи, —когда ты сидишь за столом перед настоящим блюдом, — бывали у меня крайне редко. В основном я просто приходил ночью к холодильнику, съедал кусок сыра с хлебом и уходил обратно в комнату, одновременно ругая себя за решение поесть. Но я действительно не знаю, как объяснить вам, что без еды живется куда комфортнее. Когда ты садишься на диету, тебе нужно думать о питании, нужно думать о рационе, калориях и часах. Когда ты не ешь, тебе вообще не нужно думать о чем-либо. Ты всегда занят чем-то, что важнее еды, и твоя голова на этот счет пуста. Ты больше думаешь о своем теле, о том, насколько оно изменилось.

Долгое время мой вес стоял на месте. Цифра пятьдесят когда-то была пределом мечтаний, но за невероятно долгий год жизни в этом весе я успел возненавидеть быть пятидесятикилограммовым, даже если когда-то мне казалось, что, достигнув этой цифры, я стану воплощением идеала. Сейчас же, спустя неделю питания раз в двадцать четыре часа, я перешел к сорока восьми, что можно считать победой, ведь на постоянном питании яблоками или жидкостях мне удавалось лишь поддерживать пятьдесят.

Мне не нравилось это тело, и я почти не видел изменений. Я видел разницу между собой два года назад, сейчас и на фото со стороны, но, смотря в зеркало, я все равно видел множество недостатков.

Гроза смолка, оставив после себя истерзанные облака. Тихо. Слишком.

Я снова шел в школу без Майки. Даже музыку не слушал.

Кровь бежала по моим жилам так быстро, что я не мог сосредоточиться на чем-либо.

Взгляд перемещался с одного предмета на другой, хотя казалось, что перед глазами только дорога. Я был вымотан, но слишком возбужден, чтобы это осознать и принять. Все тело немного подрагивало, правый глаз дергался.

Как только я пересек порог школы, последние силы покинули мое несчастное тело, и я мгновенно захотел прилечь на пол и уснуть. Вовремя, ничего не скажешь.

Сон настиг меня уже на уроке, но я не чувствовал себя спящим.

Последним, что я видел, был Фрэнк Айеро.

***

Не помню, как я снова оказался возле реки. Честно говоря, не могу быть уверенным, что находился в сознании.

Фрэнк сидел рядом и молчал, пока я удивленно смотрел на него. Полагаю, выглядел я глупо или как минимум странно. Он снял капюшон, вопросительно глядя на меня в ответ. Парень положил руки на мои плечи, его лицо резко изменилось. Он казался беспокойным.

— Так… что ты имел в виду? — мягко спросил он.

Я замотал головой, сбрасывая с волос сухие листья, а с головы — усталость. Странное чувство, похожее на внезапно снизошедшую до меня трезвость.

Что? Что я имел в виду? Я что-то говорил?

— Джерард? — вновь обратился ко мне парень, убирая руки с плечь. — Ты тут?

— Извини, — начал я, приходя в себя. Кажется, я снова сбежал с уроков. Кажется, моим родителям позвонят сегодня. — Чувствую себя странно.

— Выглядишь уставшим.

Фрэнк протянул мне сигарету.

«Ermüdung».

Мне нравилось, что парень постоянно давал мне сигареты. Если бы не мой страх задавать вопросы, я бы узнал, что значит слово на бумаге. С учетом количества никотина, потребляемого мною во время встреч с Фрэнком, я бы мог выучить немецкий.

— Разве мы поджигаем сигареты, чтобы смотреть на них? Мы выкуриваем их.

Я не знаю, что чувствовал в этот момент. Это чувство был незнакомо ни мне, ни моему мозгу или сознанию. Я был здесь, рядом с Фрэнком, но в то же время что-то было не так. Что-то было неправильно. Все было слишком гладко, слишком хорошо. Мы сидели у озера, смотря на грязную воду, я слушал, как Айеро рассказывает мне что-то. Что-то странное. Я не мог уловить мысль, не мог понять, о чем идет речь. Все было таким грязным и таким холодным, но не это заставляло меня напрячься и решить, что что-то не так.

— Дорогой, лучше сразу сгореть, чем долго тлеть. Медленно, не доставляя удовольствия ни себе, ни другим.

И тут я понял, что же не давало мне покоя все это время.

Я не думал ни о чем, кроме Фрэнка. Я не думал о школе, о чистоте, о своем теле, о яблоке в рюкзаке, о вечере, который накрывал небо черным полотном, о ветре, свистящем в ухо что-то вроде: «Тебе пора домой». Меня ничего не волновало, и ничто не было важным для меня.

Я, семнадцатилетний Джерард Уэй, не разрывался во все стороны от переполняющих меня чувств. Я был здесь, то ли один, то ли вместе с кем-то, с кем я не чувствую себя уязвимым. Я был здесь, и важным было только быть здесь.

— О чем ты думаешь? — спросил меня Фрэнк.

— О том, что моя голова пустая.

— Это хорошо?

Я повернулся к Фрэнку. Голова лежала на коленях, и глаза смотрели то на меня, то на что-то позади. Он был очень красив, но по-своему. Он был кем-то, кто нравится людям не потому, что выглядит необычно. Он был тем, кто нравится людям потому, что он есть.

— Это хорошо. Я не хочу, чтобы все это заканчивалось.

— Я тоже.

— А ты почему? — спросил я, подперев подбородок рукой.

— Мне не нравится дома. Но это личное. — Я промолчал. — Знаю, тебе тоже. И это тоже пусть будет личным.

Я улыбнулся.

— Мне кажется, я могу рассказать тебе все. Это не такое уж и личное…