2 (2/2)

Я одинок. Очень одинокий, обделённый поддержкой и заботой человек, который жаждет внимания больше, чем обрести веру. Быть может, желание стать важным для кого-то стало моей религией.

Часто представляю своего человека. Как мы горячо обсуждаем фильмы, вместе читаем книги: он одну главу, я — следующую. Он приходит ко мне домой, чтобы вытолкнуть мою тушу на улицу, и я иду за ним. Мы играем в настольные игры типа UNO или покера, где он, смеясь, показывает свои карты, а затем я свои. Мы бы гуляли ночами, смеялись над крутыми учениками школы, воровали в магазинах жвачку и кричали во все горло песни, ставшие общими.

Мне было одиноко, и это убивало меня.

Признаться честно, с общением у меня никогда не задавалось.

Так получилось, что друзей я менял часто, но всегда очень тяжело переживал расставание. В седьмом классе у меня был друг — Питер. Мы очень тесно общались, даже не пересчитать, сколько откровенных разговоров по телефону, сколько совместных потасовок и посиделок на улице до ночи пережила наша дружба. Честно, редко найдешь таких людей, с которыми хочется проводить дни напролет, без стеснения рассказывая то, что волнует (от пощёчины отца до дырки в штанах). Я привык к такому общению: открытому, честному и искреннему, когда вы не просто пожимаете при встрече руки, а горячо обнимаетесь, когда вы глубоко погружены в жизнь друг друга. Но мне не удалось опередить время, и деньги на летний лагерь уже были отданы, и я впоследствии уехал туда на весь остаток летних каникул. А как вернулся… а как вернулся — все.

Питер сел за партой рядом, послушал мои истории из поездки, а на следующий день —ближе, чем на метр от себя, я его не видел.

Как оно всегда и бывает. Ты очень боишься, что всего пара дней без напоминания о себе — и ты не нужен. Так оно и происходит.

Хотел бы я знать причины, но оставалось лишь годами придумывать их бессонными ночами.

Мы не говорили целый год, наверное. Все сошло на нет, и мы ничего друг другу не сказали по этому поводу. И чувствовал я себя весьма омерзительно, пребывая то в слепой злости, то в воспоминаниях о том, как все было здорово.

Поэтому, наверное, сейчас со мной так тяжело.

Трудно это объяснить, но я попытаюсь. Из-за подобных ситуаций мне стало сложно, — или, скорее страшно, — быть открытым, и я научился вытягивать из человека больше, чем отдавать. Мне стало страшно, что мое желание рассказывать о том, как прошел день, или писать что-то откровенное просто убивает все общение и делает меня в глазах человека приставучим и навязчивым. И нет, это не означает, что никто никогда больше не знал о жизни Джерарда. Просто… откровенничать я больше не мог. Скажем, если бы у меня убили собаку, я бы мог рассказать об этом, но вылить абсолютно все переживания и мысли по этому поводу — нет.

По-моему, дерьмовое объяснение получилось. Ладно, я попытался.

Вчера все было также весьма дерьмово. Мой друг по интернету, тот самый Филипп, резко оказался для меня совсем не идеальным и не прекрасным воплощением человека на земле. Мы переписывались несколько недель, я думал, может… может… Но это вновь оказалось ошибкой. Меня вновь обманули, заставили поверить во что-то.

Мы переписывались несколько недель. Я, кажется, рассказал о себе все. Я, кажется, выложил всего себя на стол, став уязвимым, но таким открытым.

Мы переписывались несколько недель, и я думал, что знал про него все, что можно было узнать за месяцы общения.

Я думал, что он тоже одинок, как и я. Думал, быть может… я тоже нравлюсь ему? Вдруг он сможет приехать в Джерси?

Но оказалось, что ни черта я не знал о нем. Я не знал, что Филипп ходит на вечеринки, встречается с девочками и живет так, как я не жил никогда.

Боль в голове усилилась.

Я так и лежал на кровати, смотря перед собой, пока смотреть было не на что — стемнело. Не знаю, сколько мои глаза были обращены к темноте, но она мне точно не отвечала.

Я встал с кровати и, минуя гору разбросанных карандашей и бумажек, ринулся к компьютеру.

За окном смеркалось, комнату залил пурпурно-розовый свет, а я к этому времени все еще не был готов к учебе. Еле-еле преодолевая лень, я принялся за задания, игнорируя мысли про вчерашний семейный ужин и то, что я фактически запер себя в помещении три на пять.