2 (1/2)

Вчера мы сидели за обеденным столом, поминая бабушку. Дурацкая традиция, которую я упрямо игнорировал, потому что

а) семейные ужины отвратительны. Я не ел. Не ел вместе с семьей уже два года. Это отдельный вопрос;

б) разговоры за столом всегда пустые и колкие;

в) мама постоянно вспоминала бабушку.

Я и Майки старались никогда не говорить о бабушке. Я не хотел думать о том, что она мертва.

Несложно догадаться, что смерть бабушки стала для меня, как и для моего брата, трагедией. Не знаю, как бы мы отнеслись к ее кончине, если бы это произошло, как у всех — старость не щадит никого. Старость не щадит стариков, подбрасывая им множество мучительных проблем вроде болей в коленях или чего покруче. Вроде того, как ваш дедушка поскальзывается на лестнице, ломает ногу и лежит в больнице до конца своих лет. Скорее всего, если ему восьмой десяток и он, ваш дедушка, не отличался эльфийским здоровьем, то ему осталось недолго.

Елена Раш тоже свалилась с лестницы своего дома. Было бы здорово, если бы она умерла в тот же миг. (Да, давайте, налетайте на меня со злобными оскорблениями.) Но она ударилась не ногой, а головой, и прожила не остаток лет, а остаток месяца, постепенно теряя рассудок.

Мне, как человеку, который учился с бабушкой петь и играть на фортепиано, который вместе с ней покупал комиксы и вместе с ней ездил в другой штат, покуривая сигареты и слушая Smashing Pumpkins, было неприятно видеть все это… это?

Очень быстро, оттого неожиданно, она…

Она не помнила даже название инструмента, за который я ее посадил (это было пианино). Что уж говорить, она называла меня Томасом.

Она не узнавала нас. Только Томаса — почтальона, которым внезапно стал я. Она не помнила номер дома, в котором прожила пятьдесят лет, не помнила рецепт манной каши и не знала, что давно переехала из Европы в Америку.

Было сложно, больно, вечно хотелось сбежать и не видеть ничего из происходившего. Очень хотелось, чтобы она умерла. Чтобы она просто уснула и не проснулась, чтобы я не запомнил ее такой. Я буквально засыпал, мечтая о том, как последние деньки бабули мы проводим за ненавязчивым обсуждением новостей по телевизору, пьем кофе и рубимся, как обычно, в карты. Я мечтал, чтобы конец был неожиданным, спокойным и полным приятных воспоминаний. Но ее мозг сгнивал медленно, ежедневно. А я ежедневно за этим наблюдал.

Я не хочу это вспоминать. И не буду. Этого достаточно. Я все равно не мог общаться с бабушкой. И не хотел.

В общем. Ужин был ужасен. Мы молчали минут десять. Я смотрел в тарелку с макаронами, может, пытался рассмотреть скатерть сквозь синий фарфор. Есть я точно не собирался, а эта тишина только больше подталкивала к мысли о том, что пора сваливать, и как можно скорее. Возможно, так бы и завершился тот вечер, но я совершил ошибку, потому что Майки убежал к себе, плача, почти через две секунды после того, как я произнес: «Я не голоден», посему в голове скворчали мозги, а я сам был готов убить себя этой тарелкой.

Да, я не ел. Практически.

Однако разговор про еду я бы хотел отложить на потом, если вы не против.

— Джи-джи, — осторожно обратилась ко мне мать, — ты расстроил Майки.

— Ну да. — «Она меня за тупого держит или за слепого?», — думал я.

И тут мать сказала:

— Почему ты не хочешь быть с нами?

Вот к чему это она вообще? К чему, мать его? Ее мысли настолько хаотичны, что она слетает с одной темы разговора на другую?

В общем, я тоже, скрепя половицами, ушел к себе в комнату, откуда не выходил до сих пор.