XXVII: Перемена (1/2)

В тяжёлом вечернем воздухе июля удушливо пахло пылью. Ева без единого звука шла по правую руку от Леви, чуть поодаль. Всё выглядело так, будто бы не она знала здесь каждый закуток, а он должен был вот-вот свернуть к дверям какого-нибудь дома, который он называл бы своим. Темнело всё раньше и раньше, и совсем скоро должна была перевернуться последняя страница июля. Нелюбовь Евы к осени можно было сравнить с неприязненным отношением Леви к грязи и пыли. До самого мая она могла подолгу болеть, и бывало не раз, что одинокие вечера проходили для неё в бреду горячки. То сказывалось слабое здоровье. И её настоящая жизнь укладывалась всего в несчастные два-три месяца, если осень и зима в Марлии не были тёплыми и сухими. Под её ногами уже попадались опавшие листья-одиночки, и Ева с неохотой отшвырнула в сторону их носом туфли.

Шла она с не самой спокойной душой. В полумраке нескончаемой улицы она не выпускала из виду Леви, который на её пылкое предложение ответил, что слово «любовница» ей не идёт. Больше ничего другого она не услышала от него, но то, что она шла рядом, что-то да значило.

— Мне нужно получить повязку как можно скорее и документы, — Ева притихла, пропуская мужчину, мчащегося домой со смены на заводе. Тяжёлый запах горючих материалов тянулся за ним шлейфом, и Ева чихнула. — Поэтому… поэтому езжай один, я пока разберусь со всем этим.

— Уже вздумала сбежать? — наконец-то заговорил Леви, и она почувствовала себя оскорблённой, настолько глупы были его слова, по её мнению, хотя он всего лишь пошутил.

— Почему ты думаешь, что я сбегу? — возмущённо бросила она и вложила фотографию сестры, которую утащила из дома, за воротник, прямиком к груди. В платье, к её сожалению, не нашлось ни одного кармана.

Леви, пока они шли, поглядывал на Еву из-за плеча. Непонятно, откуда в его душе возникли подозрения, что она всё ещё сомневалась. Её поступки были сродни порывистому ветру, дувшему со всех сторон. Невозможно было представить себе ситуацию, в которой Ева завтра не попытается улизнуть от него. Ему и хотелось бы прямо спросить у неё, насколько она уверена в том, что делает, но в ответ услышать её скромное молчание было выше его сил. И он, в свою очередь, пообещал себе ничего ни делать, ни бороться и ни искать встречи в случае чего, потому что Ева чётко дала понять, как назвать их противозаконный союз. Его, конечно, несколько удивляла, и даже отчасти смешила формулировка, которую она выбрала, но он хотел отдать ей должное за откровенную смелость и скромность, именно скромность, которая исходила из самого сердца. Скромность эта заключалась в слове «любовница», потому что любая другая женщина, не связанная различными обязательствами, например, треклятой повязкой на руке, клялась бы в вечной любви, любви до гроба или ещё в чём-то столь же пошлом, но представления Евы были чересчур реалистичны. И, к сожалению, её реальность была пессимистичной, поэтому она не пообещала ничего, кроме себя. Ни какой ни вечности, ни гроба.

— Я пойду с тобой в полицию, — сказал Леви, избегая вопроса. Не отвечать же ему, в самом деле, что она уже не раз делала одно, а потом противоположное? Ева слишком любила поспорить, а он слишком хотел побыстрее выбраться из этого места и разделить ужин с любимой женщиной. Его желание было закономерно, но они шли чуть поодаль друг от друга, и чем дальше они уходили из района-предгетто, тем больше между ними становилось расстояние.

— Леви, не надо, — возразила она. Хоть они только и начали, но игра в незнакомцев уже наскучила ей до омерзения. Однако, мало ли что могло надоесть, подумалось ей, она любовница, а любовницам положено озираться по сторонам, пугаться каждого шороха и в каждом взгляде видеть осуждение, и всё ради человека, что шёл впереди. Его фигура заставляла Еву улыбаться, будто она заполучила ценный приз.

— Это было утверждение, — Леви хотелось спросить, действительно ли она думала, что он отправит её в полицию одну? Но Ева не пререкалась, поэтому вопрос остался лишь пустой мыслью.

На мрачной узкой улице было совсем тихо, и только в домах кипела ещё жизнь. Дети не выходили играть, и даже бродячая кошка предпочла уйти отсюда подальше, скрывшись в щели подвала. Изредка попадались какие-то прохожие, спешившие домой с работы или с рынка, и под грузом своих тяжёлых жизненных перипетий почти не обращали никакого внимания ни на мужчину в шляпе и тёмно-зелёном пиджаке, ни на женщину в излишне вычурном для района платье. Кто-то, казалось, узнал Еву, но здороваться, а тем более вести беседы за жизнь, было невмоготу. По первому впечатлению Леви считал здесь всё странным и неуклюжим, особенно балконы, которые выходили на глухую стену следующего дома. Еву ничего не удивляло.

Совсем немного, и они бы вышли на другую улицу, с которой можно было уехать до дома Леви. И Ева не обратила внимания, что почти поравнялась с ним. Он вдруг остановился, сделав шаг ей навстречу. Ничего другого ей не оставалось, как шагнуть назад и двинуться спиной к балконам, скрытым в узкой щели между домами. Леви был до того близко, что она могла рассмотреть, каким узором был украшен его тёмный пиджак. И бежать было некуда, позади был ржавый балкон с мокрыми от обильного полива цветами, а впереди стоял Леви, задумчивый и чересчур внимательно разглядывающий её. Его руки потянулись сами собой к её талии, точно от этого зависела вся его жизнь, и Ева оказалась во властных, но бережных объятьях, затаив дыхание. Она готова была поклясться, что не слышала стука собственного сердца, настолько оно оглушило её. И на секунду могло показаться, что даже земля замедлила своё вращение. Леви, как самый бесцеремонный шулер, не побрезговал воспользоваться моментом секундного замешательства Евы и вернул ей сполна тот неуклюжий, неуловимый поцелуй, которым она не дала ему насладиться на кафедре. Не то безудержная нежность, не то всепоглощающая страсть, с какой Леви не хотел отпускать Еву, подкосила её ноги, и ей пришлось вцепиться в его плечи, лишь бы не упасть прямиком здесь. А он упивался безраздельно собственной властью над её ослабшим телом, и больше казалось, что он мстил ей за её упрямство, чем целовал женщину, в которую влюблён. Ева первая охладила пыл Леви, отшатнувшись в его объятьях, и он оставил смазанный поцелуй в уголке её покалывавших губ.

— Почему, — сделав несколько резких вдохов и выдохов, испуганно она продолжила, — почему сейчас? Другого времени нет?

Но Леви не хотел ни вдаваться в подробности, ни тратить драгоценные минуты на пустые объяснения. С Евой по-другому было никак: в любой момент она могла исчезнуть, убежать, скрыться или с видом, полным искреннего чувства вины, распрощаться с ним. И у него не было ни малейшего желания упускать любую возможность. Тем более в их положении медлить было сродни безумству.

— Могли бы и дома миловаться, что за люди пошли! — хромавшая на одну ногу старушка проковыляла мимо них, и Ева от животного страха забыла собственное имя, но Леви не ослабил хватку ни на долю и продолжал держать её в объятьях до самого момента, пока незнакомая ворчунья не скрылась в дверях соседнего дома.

— Она бы всё равно не разглядела твоё лицо, — Леви не сделал робкого шага назад, он уверенно стоял всё так же близко, как и секунду ранее, и единственное, что изменилось между ними, так это то, что его руки больше не лежали на талии Евы. Зажатая в тиски, она даже стала дышать тише.

— Я требую предупреждать меня, прежде чем заниматься подобным! — возмущённо прошептала она, поправляя платье, смятое на талии.

— Только не ругайтесь за то, что я сделаю, — попытался он передразнить её, уязвив воспоминаниями о скромном поцелуе на исторической кафедре.

— Неужели у меня правда было такое лицо? — чуть ли не вскричала Ева и, ойкнув, прикрыла рот руками. Рядом с ней всегда было о чём побеспокоиться, но, по крайней мере, она искренне отдавалась веселью, рассудил Леви. — Что тебе делать в полиции? — вдруг резко она сменила тему, и голос её стал до неузнаваемости мрачным.

— Сказать, что я твой коллега и по моей вине ты лишилась повязки, — спокойно ответил Леви, будто у него всегда находилось решение, но Ева с сомнением оглядела его. — Только не начинай опять волноваться, паника тебе не к лицу.

Здание полиции, в месте, где Ева проживала когда-то, казалось таким же безжизненным, как и вся округа. Внутри спёртый воздух давил на виски, и можно было подумать, что вот-вот от духоты начнут таять сами стены. Леви знал, что с Евой будут обращаться, как с преступницей, и собирался пойти с ней, но она, воспользовавшись секретным оружием, уговорила ждать её на улице. То оружие было самым примитивным — её очарование. И Леви, одурманенный жалостным видом её румяного лица, сам не понимал, как легко в очередной раз он мог поддаться её чарам. Если бы он был хоть как-то связан с изучением человеческой психики, то обязательно занялся бы таким феноменом. Ему со всей серьёзностью, присущей профессору, было интересно знать, как долго продлится этот «эффект». Но Ева действительно не могла теперь оставить его равнодушным.

— По какому вопросу? — круглолицая женщина со взмокшим лбом обмахивала себя какой-то газетой, сложенной в веер. Она даже не оторвала взгляда от тетради, лежавшей на её столе, заставленном всяким бумажным хламом. Ей выпало ночное дежурство, что сразу же читалось на её лице, потому радостной её физиономию назвать уж никак не получалось. На краю стола стояло также недоеденное печенье, и остывший чай в кружке покрылся тонкой блестящей плёнкой.

— Добрый вечер, я хотела бы получить новую повязку и документы, — Ева старалась говорить как можно мягче, выкинув из головы прочие интонации, что могли ей как-то навредить, но говорить особо ей не дали, полицейская изменилась в лице до неузнаваемости. Губы, и без того тонкие, превратились в поджатую полоску. Ева аккуратно присела на краешек стула и смиренно положила на колени руки, как послушный ребёнок.

— А со старой что? — обозлившаяся женщина, достав перьевую ручку и потёртую, запачканную чернильницу, прищурила глаза.

— Обворовали на рынке и, когда вырывали корзину, порвали и повязку, а в корзинке лежали документы, — придумала Ева на ходу и грустно улыбнулась так, будто всё произошло в самом деле, и теперь в груди у неё была зияющая душевная рана от пережитого горя. Полицейская медленно вытянула пожелтевший лист бумаги, не отрывая пристального взгляда от Евы, и положила его перед ней на стол. Для данного места история, выдуманная так просто, была не нова. Беспризорники, маргиналы и прочие слои населения, не вписывавшиеся в привычное понятие «законопослушный гражданин», постоянно промышляли воровством. С такими полиция уже давно не разбиралась, оставляя неоднократный произвол на суд обыкновенных людей. — Пришла, как только смогла, — с печальным видом вдохновенно сказала Ева, похлопав ресницами, словно вот-вот расплакалась бы, и принялась писать объяснительную, делав вид, что пыталась вспомнить, как всё произошло. Марлийский театр терял многое, не приглашая её на должность главной актрисы в будущих постановках.

— Фамилию, имя, регистрационный номер, — открыв исписанный журнал об утерях, женщина выхватила объяснительную у Евы. Эльдийцам не полагалось даже нормальных документов, выдавался лишь клочок картона, на котором была написана основная информация.

— Римия Ева, номер шестьсот двадцать два, — с некой гордостью произнесла она, пытаясь хоть как-то сгладить обстановку.

Представительница власти, явно недовольная прерванным бездельем, взглядом пробежалась не менее трёх раз по каждой строчке, написанной Евой. То и дело поднимая взгляд исподлобья на неё, женщина прищуривалась, точно имела какие-то неразрешимые проблемы со зрением. Что-то разыскивая в собственном закрытом рту, она водила языком с одного зуба на другой, и её тонкие губы изгибались в такие неповторимые линии, что становилось страшно от возможностей её мимики. Ева сидела не дыша, как если бы её прямо на месте пристрелили за лишнее движение. По меньшей мере прошло десять минут, и волнение начало охватывать её, как если бы она совершила что-то противозаконное и пришла с поличным.

— Здравствуйте, — раздалось за спиной Евы, и она почти что подпрыгнула на месте от непонятно откуда взявшегося голоса Леви. Полицейская перевела взгляд на вошедшего и снова прищурилась. — Я хотел бы заявить на воришек, которые пихнули меня в плечо, когда убегали, — Леви повёл якобы больным плечом и неестественно скривился. — О, я видел эту эльдийку. У неё корзинку вырвали. Она что до сих пор без повязки расхаживает? — презрительно рявкнул Леви, и Ева, потерянная и смущённая, не знала, что такого ей сделать, чтобы не смеяться очень громко и продолжить корчить печальное лицо.

— Вы собрались заявить за то, что вас кто-то толкнул? — женщина скучающе зевнула.

— Ну, с этим уж как-нибудь потом тогда разберёмся, раз тут сидит эльдийка без повязки. Можем, как-то ускорить процесс, или она так и будет сидеть тут? — Леви без приглашения прошёл дальше и уселся.

— Значит, ты возвращалась с рынка и несла корзину с помидорами и хлебом, как тебя сбили с ног, и ты упала? — спросила полицейская, заглядывая вновь в объяснительную, и Ева кивнула. — Господин, всё так и было? Вы можете описать нападавшего? — обращаясь к Леви, женщина была спокойнее, и в сравнении с тем, как она общалась с Евой, казалось, она готова была поверить ему, даже если бы он сказал, что бабочки умеют разговаривать.

— Всё так и было, — бросил Леви и скрестил руки на груди, — какой-то придурок с меня ростом. Рыжий.

— Понимаете, что по горячим следам нам уже никого не найти, — женщина поглядела на часы и повторила свои же слова, — да, не найти.

— Ничего другого я не ожидал, — сквозь зубы процедил Леви. — Тогда побыстрее этой эльдийке выдайте повязку, а то с ней даже в одном помещении находиться противно, — он поднялся с места. — Так уж и быть, плечо само пройдёт.

— Приносим извинения, господин, мы усилим патрулирование, — женщина состроила грустную мину. Леви цыкнул и, увидев, как Ева продавливала каблуком пол, вышел прочь. — Отправлю данные в архив, бери, — женщина, кряхтя и вздыхая, поднялась со скрипучего кресла и швырнула Еве помятую повязку, которую достали из ящика стола, и карточку. — Не наденешь повязку, будешь из общей миски жрать в тюрьме.

— Конечно, благодарю, — скромно улыбнувшись, Ева сразу же затянула повязку на плече и предпочла побыстрее скрыться за дверьми. Тяжёлый воздух, пропитанный фабричным дымом, после душного помещения участка показался таким приятным, что она вдохнула его полной грудью. Пройдя от участка ещё немного вперёд и оглянувшись по сторонам, чтобы ни с кем не столкнуться, она вновь развязала повязку, стянула её с плеча и положила за воротник к фотографии сестры.

— Стоять противно, значит, — пробубнила она укоризненно и скривила лицо, словно откусила половинку лимона. Леви, конечно, хотел сказать, что стоять тошно, потому что он предпочёл бы лечь, но решил промолчать.

— А где же повязка? — поинтересовался он и вышел из тени дерева, под которым ждал Еву.

— Боюсь потерять второй раз, поэтому решила снять, — с ласковым сарказмом ответила она и приложила к сердцу руку. Леви не был удивлён её способности всё обернуть в свою сторону и придать любой новости шутливый тон.

Сегодняшний вечер был наделён какой-то особенной свободой, спокойной и непоколебимой, будто их никто не мог обвинить в излишнем ребячестве. Они были в районе, в котором до них никому не было никакого дела, в котором никто в приветствии не вскидывал шляпу при виде Леви. И Ева была совершенно другой, как и он сам. Казалось, что ещё чуть-чуть, и она обхватит руками фонарь, чтобы закружить его в весёлом танце. Она шла немного впереди, но то и дело останавливалась, чтобы посмотреть на Леви. Можно ли было назвать их бесконечную прогулку свиданием? Или нужно было сделать что-то особенное? По полупустой улице медленно тянулись люди, погруженные в собственные мысли, изредка проезжала какая-то гужевая повозка с полусонным водителем, и за всё время проехали лишь одна бедно украшенная карета и почтовый дилижанс.

— Спешу вас расстроить, господин Аккерман, — поставила руку над бровями, как если бы отдавала честь, и посмотрела вдаль на удалявшийся экипаж, исчезнувший за углом, — на автобус мы опоздали и будем теперь ночевать под открытым небом.

— Тогда я сплю на вот той скамье, — безынициативно бросил Леви и указал на лавочку на другой стороне улицы, словно его вообще не интересовала сложившаяся ситуация и он морально был готов к ней. Ева с наигранным возмущением вскинула бровями.

— Подкинем монетку! — возразила она, и Леви слабо улыбнулся на её выходку.

Между ними было больше метра, и грязно-жёлтый свет поцарапанного фонаря освещал их лица так, будто они стояли на сцене, а весь мир был их зрителями. Они не отрывали взгляда друг от друга, и ничего лишнего не хотелось говорить, потому что казалось, что слова могли испортить всё. Цокот копыт за спиной Евы ворвался в тишину полупустой улицы как метроном. На повозке, на половину нагруженной сеном и трещавшими по швам мешками, на козлах сидел ссутулившись полуседой старик и клевал носом, пока его лошадь медленно тащила на себе груз.

— Не подбросите? — спросил Леви у старика, который вздрогнул от чужого голоса и дёрнулся в сидении.