XXVI: Противоборство (1/2)

Ева проснулась поздно. За тяжёлыми портьерами не поймёшь, который уже час, но, оказывается, в спальне Леви стояли часы прямо возле изголовья кровати. Вчера она даже не обратила внимания на их размеренное тиканье. Позолоченные или из натурального золота маленькие фигурки детишек держали тяжёлый циферблат, под их ногами расстилался ковёр из золотых роз размером с пуговицы, и не всякий поверил бы сразу, что хозяин квартиры мог сам приобрести такие часы. Продрав глаза, Ева пыталась разглядеть, куда ползли стрелки, и, удостоверившись, что за окном уже давно полдень, она снова приникла к подушке и подтянула ноги к груди. Немудрено, что намного приятнее лежать на дорогом матрасе с нежными простынями, чем на старой скрипучей пружинистой кровати. Она с неохотой вспомнила вчерашний пожар, наверняка к этому часу всё было потушено. Прикрыв глаза, она снова почувствовала тяжесть где-то под самым сердцем. Тревога тянула за собой, давила на виски, и стянутое от высохших слёз лицо только и делало, что не давало забыть о том, насколько всё случившееся было по-настоящему.

Уснуть снова Еве никак бы не удалось: за дверью слышались возня и незнакомый женский голос. Казалось, что за стеной старались специально разговаривать как можно тише. Голос незнакомки был спокоен, по интонации было понятно, она задавала вопросы. Со своего места Ева ничего не могла расслышать, но, даже подойдя на цыпочках к дверям вплотную, она не могла уловить хоть слово. Испуганно вернувшись к кровати, она присела на самый краешек. Спина её держалась ровно, словно между лопаток привязали палку, а босые ступни встали одна к одной. Похолодевшие руки легли на подрагивающие коленки, и Ева вся замерла. Никаких предположений о том, кто мог бы находиться за дверьми, кроме Леви, в её светлой пухнувшей от боли голове не возникало.

От невозможности пошевелиться Ева переводила взгляд с предмета на предмет. За широкими шторами, падавшими от самого потолка, наверное, притаилось огромное окно. На полу лежал приятный мягкий ковёр с необычным рисунком, а стены были отделаны настоящими шёлковыми обоями. После захвата Марлией восточных земель среди богатых слоёв населений появилась мода на использование шёлка в качестве отделки всего, чего только можно, в доме. О шёлковых обоях Ева знала лишь из чужих рассказов. Бра над изголовьем кровати были сделаны из прозрачного хрусталя, а вся остальная мебель — высокий шкаф, кровать, банкетка и тумбы по бокам — из дерева, выкрашенного в белый благородный оттенок. Ева ощущала себя не в своей тарелке. Четыре захудалые стены её сгоревшего чердака со старой, местами поржавевшей мебелью, скрипучими половицами и маленьким окошком не шли ни в какое сравнение с тем местом, где она была сейчас. И когда голоса утихли, она ещё с минуту посидела на кровати, затем почти бесшумно подошла к двери и, медленно толкнув её за ручку, приоткрыла себе небольшую щель для обзора. В неё ей была видна только часть дивана и стены, яркий свет ослеплял. Казалось, что там, за дверьми, никого не было, но в самый неподходящий момент дверь перед Евой распахнулась, заставив её испуганно отступить.

— Ты можешь ещё поспать.

Леви, возникший как из ниоткуда, стоял перед Евой при полном параде, отчего она почувствовала себя смущённой, ведь он точно заходил в спальню за вещами, пока она спала. Блестящие серебряные запонки никак не поддавались его желанию побыстрее разделаться с ними и повязать уже галстук, и руки Евы сами собой потянулись к рукаву. Ловким движением застегнув их, она отпрянула.

— Простите, — прошептала она, подивившись ужасным метаморфозам своего охрипшего голоса.

Выглядела Ева хуже некуда, словно проплакала она не одну ночь, а многие-многие десятки. Волосы, растрёпанные и спутанные, беспорядочно торчали в разные стороны так, что вряд ли их удалось бы причесать с первого раза. Там, где несчастным прядям пришлось столкнуться с неудержимым потоком слёз, они слиплись и превратились в колтуны, как если бы Ева не причёсывалась с неделю. Губы ссохлись и походили больше на две бледно-розовые полоски. Серые выплаканные глаза покраснели, опухли, и всё лицо было бледного, нездорово-оливкового цвета. За одну ночь Ева лишилась не только крова и пожитков, но и самой себя.

— Я не думаю, что имеет смысл и дальше праздно отлёживаться в кровати, — возразила она, и слова, которые она подобрала для нормального, здорового сна, покоробили Леви. Разве остаться без сил после пожара и отсыпаться — праздность? Но он не стал переубеждать её.

— Как понимаю, ты уже собралась идти. По крайней мере, мысленно, — Леви не смог удержать укор в голосе, и дураку было понятно, что при ближайшей возможности Ева отправится вновь на пепелище теперь уже в поисках хозяйки чердака. Она же, в свою очередь, не сильно была удивлена, как просто Леви обращался к ней на «ты», хотя всё, что он вчера ей говорил, стёрлось из памяти. — Во-первых, завтрак. Элисон оставила его на столе, — Ева подумала, что Элисон — абсолютно точно горничная или кухарка, и наверняка именно её голос она слышала ранее. — Во-вторых, на кушетке лежит одежда и обувь.

— А вы завтракали? — спросила Ева, ей так сильно хотелось сказать, что всё это лишнее, что ей ничего не надо, но было глупо себя вести так, когда всё, что у неё осталось, — это домашнее платье, протёртая на локтях кофта, домашние тапочки и наручные часы. Нужно было брать, и, если бы вместо неё стояла её мать в молодости, она бы не постеснялась спросить с марлийца ещё что-нибудь. Но Ева не была её копией.

— Двенадцать часов дня, — констатировал Леви, и у Евы сконфуженно опустились плечи, она же сама видела, который час. — Я не смогу составить тебе компанию. Но я вернусь к обеду.

— Господин Аккерман, — обратилась она к нему, как будто он должен был вот-вот исчезнуть навсегда, и собственная фамилия резанула его слух неуместностью, — подождите. Я не хочу задерживаться.

— Мой дом настолько плох? — перебил её Леви. Его терпение было не безграничным: он делал шаг навстречу ей, а она делала три назад и почти что вприпрыжку.

— Нет, вы не так поняли, — начала она оправдываться, и её голос стал ещё тише. — Мне нужно связаться с хозяйкой, я должна решить вопрос с оплатой, объясниться, в конце концов! К тому же бессмысленно обманывать вас. Мне есть куда идти.

Леви тяжело вздохнул. Если бы перед ним стоял кто другой, он бы смотрел на этого человека с глубоким разочарованием, как мог смотреть только Леви. Но на Еву он смотрел с непониманием. Слова, которые она подбирала, не имели ничего общего с действительностью, не имели вообще никакого смысла.

— Ты должна объясняться, потому что ты эльдийка? Или ты обманула меня, и пожара не было? — начал Леви с напором, и Ева растерялась. Голова работала плохо, но язык был словно без костей, ей хотелось сказать ещё много чего, однако по итогу получалась одна бессмыслица. — Я улажу всё.

— Это лишнее, не надо, — забормотала Ева устало и рассеянно. — Мы не в таких отношениях.

— Мы перешли черту былых отношений, когда ты меня позвала в постель, когда ты меня поцеловала и когда я впустил тебя в свой дом.

— Я сделала это, потому что хотела. Легкомысленная, ни на что не рассчитывающая женщина, — с сожалением произнесла Ева, будто раскаивалась. — Свобода перемещения напрочь выбила из моей пустой головы, кто я есть.

Отчаяние, которое снедало Еву, было знакомо Леви с недавних пор, и всё же он не мог прочувствовать его до конца. И чем дальше заходил их разговор, тем сильнее он хотел остаться с женщиной, стоявшую перед ним и сжимавшую стальной хваткой собственное запястье после каждого неуверенного слова. Тем сильнее он презирал всё, что так было близко его нации.

— Поговорим об этом потом, — закончил Леви и, поправив галстук, собрался уже уходить.

— Почему потом? — взмолилась Ева ещё отчаянней. — Давайте поставим точку прямо сейчас!

— Не хочу, — бросил он.

— Что? Почему? — она никак не ожидала такого прямолинейного ответа и, растерявшись окончательно, вышла вперёд.

— Не хотеть — это и есть ответ на вопрос «почему». Оставайся здесь и жди меня. Я улажу вопросы с хозяйкой, — поправив галстук, он направился к выходу, но Ева поспешила за ним, шлёпая босыми ногами по полу.

— Я не собираюсь ждать вас, — сказала она первое, что пришло в голову.

— Хорошо, — он остановился. — Можешь идти куда хочешь, — Леви подошёл ближе, почти вплотную. — Но я не хочу, чтобы ты ходила по кострищу, — Ева опешила от небывалого порыва нежности. — Есть что-то, что я должен знать перед тем, как увижусь с соседкой?

— Я представилась ненастоящей фамилией. Розенкранц, — тихо ответила она. — Вы должны понимать, я пытаюсь исправить то, что натворила по глупости, а вы не даёте мне это сделать.

Леви не стал ничего отвечать, так как хотел сказать лишь одно: я влюблён в тебя, что тебе ещё нужно? Он хотел, чтобы она приняла эту несправедливость человеческого разума, с таким же отчаянием, с каким она пыталась оттянуть момент признания. Но оставить её наедине со столь тяжёлой мыслью было бы совсем бесчеловечно, к тому же Леви искренне не знал, с какой интонацией нужно произнести подобные слова, чтобы звучало нежно и красиво, а не пугающе. Дверь за ним захлопнулась, и Еве стало одиноко от тишины, наступившей чересчур неожиданно. Голос Леви не терпел возражений, но она и сама бы никуда не пошла. Делать всё наперекор заумному Аккерману было приятно, конечно, но не имело под собой никакой логики: она всё-таки в чужом доме, чужом районе и как-никак за ночь не сделалась марлийкой.

Просеменив безмолвно до гостиной, Ева принялась рассматривать приготовленные для неё платья, но не с воодушевлением, что присуще светской красавице, а с трепетом, точно перед ней лежали не платья, а что-то не столь ценное, сколько дорогое сердцу. Два комплекта одежды были словно списаны с её гардероба, и Ева восхищённо осмотрела сначала одно платье, пыльно-розовое с жемчужным воротничком, и второе, бледно-жёлтое с полупрозрачными рукавами. Конечно, в размер ни одно, ни другое немного не попадали, но Еве подумалось, что у Леви, собственно, и не было возможности вдаваться в такие подробности, как параметры её фигуры. Первое платье было немного короче в рукавах, чем предполагалось, второе же было велико в талии.

Выбрав для себя розовое платье, Ева с ужасом заметила своё отражение в зеркале серванта и поспешила в ванную комнату. Сегодня она уже обращала внимание на детали, и на то, какая красивая и необычная мозаика шла по периметру всей комнаты. Гигиенических принадлежностей у Леви было не так много, но всё стояло в чётком порядке. Посмотрев на себя поближе в большое зеркало над раковиной, Ева тяжело выдохнула струйку тёплого воздуха. Волосы никак не хотели поддаваться её пальцам, которыми она попыталась прочесать пряди за неимением гребня, и ей пришлось снова мочить волосы, чтобы хотя бы под водой разобраться с этой неурядицей.

Физическая боль неожиданно превратилась в душевную, и, стоя над раковиной, со спутанной прядью между пальцами и заслезившимися от неприятных ощущений глазами Ева начала плакать по-настоящему. Большими, неуклюжими, спешащими вниз, чтобы встретиться на подбородке, слезами. Выпустив прядь, Ева растирала слёзы, умывалась, смотрела на себя в зеркало и вновь плакала. И так по кругу.

— Ну, и что ты плачешь теперь? — возмущённо сдавленным от распухшего носа голосом обратилась она сама к себе. — Ну, сгорели твои платья, всё равно в них в приличное общество не пустят! А кисти, краски, да! Были дорогими! И что? На кафедре найдёшь ещё! Соберись! — но собраться не получалось, и чем больше она говорила себе перестать хныкать, тем горячее становились её слёзы. — Что ты ревёшь, дура! — с остервенением она плеснула в лицо холодной водой и начала тереть его так, будто хотела захлебнуться. — Успокойся!

Сев прямо на пол, Ева прикрыла лицо руками. Слёзы уже не текли, но что-то горящее где-то под рёбрами ещё долго разрывало ей душу.

Распутанные волосы к тому времени даже успели высохнуть и выглядели теперь намного аккуратнее, как если бы у Евы был её гребень. На кухне Леви было просторно, и с такой же педантичностью, как и в ванной, каждый предмет имел своё место, и в воздухе витал еле-еле уловимый аромат чистоты. Она и хотела что-нибудь испечь в качестве благодарности, но без разрешения Леви не могла позволить себе прикоснуться хоть к чему-то, что могло запачкаться во время готовки. Его кухня с белыми шкафчиками и огромным окном, прикрытым тонкими занавесками, было всё равно что святилище. На большом столе, который вчера она даже не заметила, хоть и сидела за ним, стояла тарелка, прикрытая салфеткой. Завтрак для неё был слишком плотным, но ела она с удовольствием. У Элисон были золотые руки, подумалось ей. Но больше всего ей понравились персики, которые она ела до этого всего однажды. Тщательно вымыв после себя приборы и тарелку, Ева даже несколько раз проверила возле окна на свету, хорошо ли она отмыла посуду. Не хотелось лишний раз оставлять после себя следы.

В гостиной она приметила большой шкаф в углу, возле входа в спальню. Ева заранее принесла извинения за то, что потревожила вещи Леви, но книга, приглянувшаяся ей, взволновала её любопытство. Она много была наслышана об авторе детективных романов, но из-за высокой цены на его книги никак не могла насладиться ни жанром, ни стилем самого автора. Аккуратно сняв с полки книгу, она медленно открыла её, и корешок слабо хрустнул. Детектив был совсем новым. Волосы мешали обзору, лезли в глаза и щекотали щёки, и ничего лучше она не придумала, как взять два карандаша с письменного стола и заколоть ими пряди в привычную причёску.

— Простите, господин Аккерман, я их обязательно верну на место, — сказала она так, словно Леви и вправду стоял перед ней, и уселась поудобнее в кресло. Карандаши давили на кожу, и Еве вспомнилось, как она писала картины дома. Истрёпанные кюветы, кисти, перевязанные сотни раз, мольберт с прибитой лично Евой ножкой. Она всегда убирала волосы повыше, чтобы они не мешались, а в безумном порыве вдохновения не раз втыкала в них и карандаши, и кисточки… Но теперь всего этого не было. Ева прикрыла книгу, так и не начав читать, и хорошенько проморгалась. Посмотрев скептично на название, Ева прочла его вслух, — «Без вариантов». Иронично.

Не так много времени тому назад она подумывала покончить с университетом, возможно, даже вернуться в гетто и устроиться в какую-нибудь местную школу или на крайний случай подметать улицы. Но теперь же, оказавшись без крова, вещей и денег, она элементарно не имела даже представления о том, как можно осуществить свой изначальный план. Все принципы Евы касались только её сестры, во всём остальном она пыталась подстроиться под требования того, что окружало её. И перед ужасом настоящих лишений нежелание своим присутствием финансировать военный факультет, который косвенно был причастен к истреблению её нации, казалось теперь ничтожным принципом. Ничтожным было всё, если даже на кусок хлеба неоткуда было наскрести денег. К тому же она со всей искренностью желала отплатить Леви за помощь. И как только её мысли возвращались к нему, Ева думала рвать на себе волосы. Она хотела бы назвать его искусителем, дьяволом, что захватил её душу, но эти роли безраздельно принадлежали ей. И хотелось бы его ненавидеть за одно существование, за его принадлежность к этой проклятой машине пропаганды, что перемалывала виновных и безвинных, но, к сожалению, любовь отравила её сердце быстрее ненависти.

Поддавшись собственным размышлениям, она смотрела в большое окно, которое открывало чудесный вид на парк. Казалось, что только вчера высадили деревья, украсили клумбы, настолько чистым и ухоженным был двор. Мечтала ли она когда-нибудь жить в таком роскошном доме? Носить дорогие платья? Есть каждый день деликатесы? Не то чтобы. Ей хотелось спокойствия больше, чем чего-то другого. Ева желала закончить каждодневную борьбу, игру в кошки-мышки с государством, желала отпустить сестру и не видеть её больше во снах, желала, возможно, наконец-то простить мать. И роскошный дом, дорогие платья и деликатесы были более осуществимым желанием, чем то, что она желала в действительности.

Ева погрузилась в чтение. В доме Леви не было часов с кукушкой, поэтому тишина растянула время до неопределённых масштабов. И дав глазам немного отдохнуть, Ева задремала, положив книгу себе на грудь. За дрёмой она совершенно не заметила прихода Леви, хотя очень ждала его, не зная толком, зачем. Он же пришёл, как и обещал, к обеду и застал восхитительную картину: задремавшая в кресле Ева с карандашами в высоко убранных волосах. Такое не могло не рассмешить, но Леви сдержался.

— Простите, — она вдруг очнулась, почувствовав чьё-то присутствие прямо над собой. — Я взяла вашу книгу и карандаши.

— Ты можешь брать что угодно, — Леви спокойно отнёсся к тому, что Ева трогала какие-то вещи, тем более столь незначительные. — И почему бы тебе не обращаться ко мне на «ты»? Или для этого ты слишком стеснительна?

Конечно, после всего, что Ева совершила, глупо было продолжать выкать.

— Так ты… ты встретился с хозяйкой? — неуверенно спросила она и поднялась на ноги, чтобы не смотреть на Леви снизу вверх.

— Да. Значит, эту коморку для тебя подыскала Анастасия? — Ева кивнула, и Леви поставил перед ней коробку. — Здесь расчёска, шампунь и прочее по мелочи. Если тебе что-то понадобится, спрашивай либо у меня, либо можешь оставить записку для Элисон.

Ева неловко поблагодарила, не заглядывая внутрь, и подумала, что горничную нужно будет попросить купить вату, марлю и немного персиков. Но отвлёкшись от собственных мыслей, она вновь обратилась многозначительным взглядом к Леви.

— Я представился родственником её мужа, — Леви сел на диван, раскинув руки в стороны на изголовье и положив ногу на ногу. В его позе читалась лёгкость, уверенность, и Ева снова присела на кресло, только теперь уже на край. — Она не сильно переживала, потому что эта коморка на чердаке не была в её собственности, она больше переживала за какое-то кресло. Я сказал ей, что ты не можешь встретиться с ней, потому что надышалась угарным газом. И попросил, чтобы она не распространялась полиции о тебе. Она как раз собиралась давать показания.

— И она так просто отреагировала? — недоверчиво спросила Ева. Леви никак не ответил, и ей без этого было всё ясно, как белый день. Просто так ничего не делается.

— Есть предварительная версия пожара, — перевёл резко тему Леви. — Замыкание в квартире твоей соседки снизу. Она рано ушла спать и не обратила внимания на пожар в другой комнате. Что было потом, ты знаешь.