XXII: Письмо в конверте (2/2)

Однако, как то и бывает, всё придуманное не то забылось под утро, не то просто по глупости не воплотилось, но Ева вошла на кафедру, как и входила до этого. И только пальцы, безумно холодные, будто и впрямь за окном разбушевалась зима, и сердце, пульсировавшее где-то чуть ли не у самого горла, выдавали её волнение. Университет пустовал, или Еве толком никто не встретился, но тишина пустых коридоров казалась зловещей. Больше всего нужно было страшиться, как бы в такой тишине не было слышно её пульса. Ева пришла слишком рано. Леви нигде ещё не наблюдалось. Но то было ей даже на руку. Она могла со спокойной душой оставить на его столе пиджак и конверт и удалиться восвояси, но уйти казалось большой ошибкой, а остаться и вовсе было ещё хуже. Решение оказалось простым: она подождёт его ещё пять минут, и, если он не появится, она оставит вещи и уйдёт домой.

Согласившись с самой собой, она принялась разглядывать окружавшую её обстановку, то и дело поглядывая на настенные часы в конце кабинета. Всё было таким же, каким и тогда, когда она в первый раз очутилась на пороге кафедры. Единственное, что разительно меняло обстановку, то, с какими чувствами она сюда пришла. Ева пробежалась взглядом по обложкам книг, которые лежали на столе, принадлежавшим Леви, и подивилась, насколько он был разносторонней личностью. Сама бы она в жизни не прикоснулась к таким книгам, какие лежали здесь. Затем её взгляд зацепился за чайные коробочки, стоявшие уже в другом месте. Внимательно пересчитав их, она с какой-то необъяснимой радостью отметила для себя, что чая, который она купила для Леви, здесь и в помине не было. Такая мысль, что он просто выкинул чай, прийти ей в голову никак не могла.

— Я забрал его домой, — будто прочитав искреннее самодовольство на её лице, Леви поймал Еву с поличным, и она еле-еле слышно пискнула от испуга, как пугалась всякий раз чьего-то резкого появления. Леви стоял перед ней в клетчатом сером костюме такого фасона, будто вернулся с прогулки с какой-то прелестной барышней. И его растрепавшиеся волосы от ветра непременно хотелось поправить. Совсем уж без задней мысли Ева приосанилась и поправила складки своего простого сиреневого платья, будто хотела покрасоваться, но тут же, опомнившись, приняла какую-то странную напряжённую позу. — Вы же сказали, что просто оставите на кафедре.

— Я пришла только что, — нагло и глупо соврала она, смотря ему прямо в глаза. Она и не пыталась добавить своим словам хотя бы капли правдоподобности. — А говорили, что увидимся только осенью, — с доброй усмешкой протянула она.

Возникла пауза, долгая и мягкая. Двое в безмятежной июльской тишине смотрели безотрывно друг на друга. И взгляд их был похож, как были похожи их чувства. Ева первая прервала этот трепетный момент и отвернулась в сторону.

— Вот ваш пиджак и вот конверт, — наконец-то вымолвила она почти шёпотом, скудным, не похожим ни на что, и зачем-то похлопала по вещам, точно боялась, что их не будет видно.

— Приношу извинения, ваш зонт я забыл, — Леви прошёл к другому столу, на котором лежали бумаги, и взял один из списков.

— Как? — возмущённо вскрикнула Ева и сделала шаг вперёд — А если пойдёт дождь, что прикажете мне делать?

— Не ходите под дождём? — предложил он беззлобно, но Еве его идея не пришлась по душе. Она и сама забыла уже про зонт, но то, как Леви легко оправдался, разозлило её, пусть и совсем на чуть-чуть.

— О, тогда я заберу ваш пиджак, раз вы такой безответственный, — она развела руками в стороны, но замерла, и от осознания чего-то её лицо будто просияло. Ей подумалось, что он достаточно поиздевался над её сном вчера, потому непременно нужно было взять реванш. И пусть напрямую вины Леви не было в том, что она не могла прекратить размышлять над природой собственных чувств почти до утра. — Могли бы сразу сказать, что вам просто хочется увидеть меня ещё раз, — сказала она довольно тихо и не так уверенно, как хотелось.

Но Леви прекратил бессмысленное изучение списков и замер с листом в руке. В самом деле проклятое сердце, которое, как оказалось, не такое уж и чёрствое, хотело увидеть Еву. Однако зонт он действительно забыл по оплошности. И оплошность та называлась «голова, забитая мыслями о госпоже Римия». До её звонка его вечер протекал совершенно спокойно. Он думал о ней всего-то раз в несколько часов, но её голос, вдруг возникший из ниоткуда пасмурным вечером, довёл его не до бессонницы, конечно, но до диких странных снов, которые до сих пор жили в его памяти. И сны те были весьма смущающими.

— Скажите мне, — Ева решила перевести тему хоть на что-то, чтобы не задержаться ещё на чуть-чуть, раз её слова, как ей показалось, не возымели должного эффекта. Благо вопросов у неё накопилось предостаточно, — а в каких отношениях вы были с госпожой Северлин? Не подумайте, я не хочу лезть к вам в душу, просто её дневник был у вас на руках…

— Её муж был моим опекуном, а затем моим наставником, — Леви повернулся к Еве лицом, и она почувствовала, как его размеренный голос пробирается до самых дальних уголков её сердца, а сказанные им с необычайной лёгкостью слова поразили её до глубины души. Как настолько тесно судьбе удалось сплести пути совершенно ничем не похожих людей? — Я не был близок с Анастасией. И наши отношения нельзя было назвать отношениями матери и сына, но она была тем, кто многому научил меня. К сожалению, после того как они развелись, я больше не пересекался с ней.

— Тогда зачем вы отдали мне её дневник? — Ева почувствовала какую-то необъяснимую тоску, когда речь зашла о разводе, поскольку ни из дневника, ни лично от Анастасии ей не было известно о таком грустном обстоятельстве. — Это всё-таки личное.

— Андре Северлин хотел, чтобы его отдали вам, — спокойно ответил Леви и почувствовал, как Ева заволновалась. Он не стал, конечно, объяснять, что это было сказано не напрямую, однако кому ещё должен был достаться дневник, кроме как ей? Его наставник никогда не делал что-то без оснований на то и не бросал слов на ветер. Нельзя было упускать из виду его состояние, но Леви хотелось верить, что Андре был хоть немного, но в своём уме, когда передал дневник сиделке.

— Он жив? — спросила она с каким-то испугом. Человек, которого она никогда не видела, казался ей слишком далёким, почти что выдуманным. Леви кивнул. — Вот как, — прошептала она. — Тогда я могу задать ещё вопрос?

— Вы уже их задаёте, — Леви пожал плечами, и Ева помолчала с минуту, не зная, как лучше подобрать слова, чтобы уж совсем не выглядеть дурой, но вопрос возник сам, словно вышел прямиком из глубины души. Рано или поздно она всё равно бы высказала свои мысли, а сегодня как никогда был подходящий момент. Их свидетелями были лишь тишина вокруг и еле уловимый влажный запах пышно-цветущих роз под окном.

— Я хочу спросить вас, почему вы себя так ведёте? — она сделала ещё шаг вперёд и теперь даже могла дотянуться до него рукой, стоило ей поддаться желанию. Леви будто ожидал этого вопроса. — Разве вы не марлиец? Разве не стоит сдать меня в руки полиции? Вас не берёт злость оттого, что я кручусь постоянно где-то рядом? Я ни разу не слышала ваших речей, но за что-то же вам жмут руку видные политики? За что-то вас же зовут гордостью университета? И за что-то вы не последний человек на историческом факультете? Так почему? — Ева перешла почти на шёпот, сокровенный, почти невесомый. Ей казалось, что Леви должен воскликнуть что-то грозное и выгнать её, но он внимательно вслушивался в каждое её дрожащее слово. Она прекрасно понимала его вчерашний поступок, но не хотела верить своим домыслам. — Почему не сдать нахальную эльдийку в полицию? Посмотрите, я столько раз нарушала закон, что даже забыла сегодня надеть повязку, — она повернулась чуть в полбока. — Скажите, вы ненавидите меня за моё эльдийское происхождение?

Леви ничего не отвечал. Всё в напряжённом воздухе изменилось, не было больше той лёгкости и игривости, что присутствовала поначалу. Ему нужно было соврать, само провидение подкидывало такой удачный шанс остановить всё на корню. Но когда она смотрела на него таким вопрошавшим взглядом, полным смутной надежды, он колебался. Ева не могла ждать, нетерпеливо она хотела получить ответ за свои чувства, услышать то, что могло бы облегчить её отяжелевшее сердце.

— Вы хотите, чтобы я сказал «да»?

— Вы не ответили ни на один вопрос, — ей хотелось засмеяться или дать ему пощёчину, но ни то, ни другое она не в силах была сделать. — Если я скажу, что запуталась, будет ли это звучать банально?

— Вы можете говорить что угодно, кроме того, что нарушает закон, — сухо ответил Леви, видя её смятение.

— О, всё, что я скажу, ещё как противозаконно! — она усмехнулась, завидуя его спокойствию.

— Я уже закрывал глаза на то, что вы нарушали закон.

— Тогда позвольте мне сделать кое-что безрассудное, за что я сразу хочу попросить прощения, — вздохнула она, будто дальше без того, что она хотела сделать, невозможно спокойно жить. Из тоскливо-серых облаков на минутку вышло солнце и ударилось ей в спину. Запушившиеся от влаги волосы на макушке превратились в причудливую корону, заблестев бронзой на свету. Ева выглядела как нечто неземное, спустившееся с небес.

— Что ещё такого вы хотите натворить кроме того, что уже делали?

— Совсем немного. Только не ругайтесь.

Ева сделала шаг вперёд, который казался ей невыносимо долгим и тяжёлым, и ноги её будто вмиг превратились в камни, увитые ветвями, что их ни поднять, ни сдвинуть. Но тело само, точно подталкиваемое ветром, качнулось вперёд. И она заботливо обхватила несмелыми руками лицо Леви, едва касаясь его кожи, и, не смотря ему в глаза, прильнула осторожно к его губам. Неторопливый, неуверенный поцелуй был так похож на сновидение. Так целуют только те, кто по-настоящему испытал муки опрометчивой влюблённости. Ева прощалась с самой собой, и её жизнь теперь представлялась ей совершенно другой, разделённой на две части. И та, что была до этого нежного движения, казалась ей немыслимой, неправдоподобной, и вообще она не жила до сегодняшнего дня.

«Если он не оттолкнёт меня, что делать? Если обнимет — это конец?» — подумалось ей со страхом лишь на секунду.

И Леви неспешно положил ей руки на талию, всё крепче удерживая её. Эти трепетные чувства были не иначе, как болото, что затягивало всё глубже и дальше, и ни одна душа на всём свете не могла помочь выкарабкаться. Леви не хотел отпускать Еву, как не хотел отпускать ощущение нежности от поцелуя с женщиной, к которой он был всем сердцем неравнодушен.

А Ева была напугана. Ни на грамм она не сожалела о содеянном и простояла бы так до самой смерти, но страх — главная из человеческих эмоций — возобладал над ней, и она схватилась за руки Леви, убрала их со своей талии и задышала тяжело, точно пробежала километры, отступив. Спешным шагом она вышла прочь, оставив после себя только глухой стук хлопнувшей двери.

— Довольно безрассудно, — сказал он в пустоту, будто оценивал её действия как строгий судья. Невозможно ощутимо всё ещё было касание её губ, и он стёр его тыльной стороной кисти, но проклятая близость напоминала о себе лёгким покалыванием. Весь день пошёл насмарку, потому что превратился в день имени её.

Взяв со стола конверт, что оставила ему Анастасия, он распотрошил его одним движением и выудил обычный белый лист, сложенный напополам. Прямо посередине красовалась нелепая кривая мордочка не то человечка, не то какого животного, улыбавшаяся и будто подмигивающая, и неаккуратный рисунок венчала надпись размашистым почерком.

— Не грусти, — прочёл Леви и тихо засмеялся.