XXI: Занавес (1/2)

Ева восторженно закрыла руками лицо и раздвинула пальцы в стороны, чтобы бесстыдно счастливыми глазами ещё разок взглянуть на себя в зеркало. Свет трепыхался от залетевшего мотылька и ложился жаркими мазками на её лицо. Весь день, чуть ли не со вчерашнего обеда, ощущался ею таким сказочным, таким чудесным, и работать казалось неправильным, потому она не корила себя за то, что за всё это время так и не взяла в руки кисточку. Споткнувшись о собственный холст, она побранила несчастную незаконченную картину, будто та и впрямь была в чём-то виновата, и плюхнулась на кровать. Точно нецелованная девица, что впервые испытала на себе все прелести своей первой влюблённости, Ева не могла скрыть ликования, такого откровенного и непременно детского. Посматривая на билет, гипнотизируя его, прожигая восхищённым взглядом, она бы точно расцеловала Ханджи в обе щёки, если бы та стояла перед ней. Ей только хотелось знать, кого бы благодарить за то, что в её жизни появился такой чуткий и добрый друг. Несомненно, она была благодарна и господину Аккерману и очень надеялась, что чай, на который она отдала половину своих накоплений на месяц, ему понравится. Не из тщеславия или горделивости она потратилась, как можно было бы подумать, а лишь из искренней благодарности, которую она испытывала к нему, когда он не язвил.

Вскочив с кровати, она перевернула ещё один холст на своём пути, но тот, в отличие от первого, Ева тут же подняла и аккуратно поставила возле другой стены. То помещение, что могло называться её домом сегодня, было ещё и художественной студией, в которой стройным рядом один за другим стояли законченные и недовершённые холсты, вышедшие из-под руки Евы и студентов. Лежали вымытые кисти и обломанные карандаши, на подоконнике сохли размалёванные тряпочки, и к стеклу скучавши прислонялась палитра, повидавшая виды и умудрённая таким опытом, что не позавидуешь. Напротив кровати стояло дешёвое кресло из прошлого века, доставшееся от хозяйки квартиры и почти всегда остававшееся нетронутым. Оно больше служило как пылесборник, который было совестно выкинуть.

У глухой стены на импровизированной кухне стоял высокий стеллаж, закрытый чем-то наподобие шторы. За ней скрывалась литература, которая была не то чтобы запрещена, но очень не приветствовалась государством. То была простая земная поэзия, далёкая от воинственных идеалов Марлии, скучные рассказы о деревенской жизни и недопечатанные романы о нежной любви. Книги можно было выудить на самых дальних рядах рынков, в тонких тёмных переулках, которые и не заметишь сразу. Чаще всего перепродажей занимались беженцы, ещё не схваченные полицией. Их последняя надежда на заработок. Читала Ева в этот год не так часто, больше отрывками глупо открывала книгу где-то на середине или совсем уже конец, читала вслух и с интонациями, какими герои могли бы разговаривать прямо перед ней. И вот она уже истая красавица, что бежит в ночь со своим возлюбленным, а в другой раз иссохшая старушка, пересказывающая легенду внукам, а завтра так вообще яростный предводитель культа, верующий в какого-то всемогущего бога. Но после того, как госпожа Северлин покинула стены университета и отошла в мир иной, вечера Евы стали однообразны и скучны. И только последние два месяца, можно сказать, жизнь наполнилась хоть какими-то красками.

Смерть Анастасии не стала для неё таким ударом, как смерть младшей сестры. То были неравнозначные потери: человек, покинувший мир в самом расцвете сил, будет всегда вызывать больше жалости, чем тот, кому смерть обязана самим естеством жизни. Ева, несомненно, скучала, но была окутана той светлой печалью, когда радуешься за то, что страдания человека закончились. Последние полгода Анастасия страшно мучилась из-за больного лёгкого, и врачи лишь разводили руками. Поэтому, когда она увидела, какой прекрасной и спокойной казалась усопшая после таких тяжёлых времён, Ева отпустила эту боль. Отпустила так же, как и былые дикие мечты о большом уютном доме с широкой верандой и огромным окном в сад, в котором она бы учила местных детишек рисованию. По-своему уютной она считала и эту квартиру, за которую платила скромную сумму, и потому была спокойна. По крайней мере, убеждала себя в своём спокойствии.

Вновь взяв билет в руки, Ева несколько раз сверила надпись на нём и часы, чтобы точно не ошибиться со временем выхода. Пора было одеваться и приводить себя в порядок. Она мало что знала о театральном этикете, к тому же не имела в своём распоряжении какие-либо платья, которые казались ей подобающими для такой вылазки. Отбросив сразу же в сторону наряды, в каких она ходила в университет, она выцепила из шкафа два: пышное розовое, в котором рисовали почти что её портрет, и тёмно-синее, в котором она имела честь озарить своим присутствием «Широкие ворота». Первое полетело прямиком в шкаф, а вот второе Ева достала с трепетом, ничуть не переживая о том, что оно повидает «свет» уже второй раз. Приглядевшись, она прикусила губу в волнении и попыталась рассмотреть, отстиралось ли на нём проклятое пятно, которое она получила от какого-то пьяного мужлана с соседнего столика в «Широких воротах». Тот так увлёкся рассказом, что расплескал всё шампанское направо и налево. Пятна не оказалось, и Ева с восторгом принялась снимать с себя домашнее платье, совсем позабыв о распахнутых ставнях. Но, к её счастью, в этот час под окнами её дома было ни души. Распущенные волосы радостно вторили своей хозяйке и подпрыгивали на плечах от весёлых шагов Евы. Сначала она подумала убрать их по привычке наверх, но свежих цветов дома не имелось, а нацепить шляпку было смерти подобно. Поэтому она оставила всё как есть, лишь заправив по пряди с каждой стороны за уши.

Напоследок Ева выглянула в окно: тучи сгущались над марлийской столицей, тяжёлым грузом ложась на чуть похолодевший вечерний воздух. Каждая травинка была в предвкушении, что с минуты на минуту начнётся дождь. Ева снова полезла в шкаф, на этот раз за зонтиком, и успела вновь побранить то нелепое розовое платье, что мало того, что занимало половину гардероба и мешало найти зонт, так ещё и заставило её краснеть из-за туго завязанного шнура. Наконец-то большой длинный чёрный зонт с острым наконечником, когда-то давно приобретённый ещё отцом, выудили из чертогов платяного шкафа, и дело осталось за малым.

Она посмотрела на повязку, лежавшую на подоконнике рядом с потрёпанными, испачканными красками тряпочками. Ей показалось, что там этой дряни самое место. Опустившись на кровать, Ева решительно задумалась. Надеть на себя повязку означало навлечь гнев всех, кто попадётся по пути, и даже, возможно, в театр её не пустят. Не надеть значило нарушить закон, который она и без того нарушала уже довольно часто. Её пугала собственная беспечность, но соблазн мнимой свободы был слаще. Она поднялась и поглядела на себя в зеркало: разве кто-то мог без раздумий сказать, чем она отличалась от марлийки? Может, у неё какая-то другая линия челюсти или как-то по-особому выпирает лоб? Взяв новенький простецкого вида клатч, который она приобрела на радостях вчера, она положила в него повязку и захлопнула его. По крайней мере, наполовину закон она соблюла: повязка была при ней.

Потратившись на такси и прикидывая в уме, как придётся ужаться в бюджете в следующем месяце, она растеряла все свои тягостные мысли при одном волнении рядом с билетёром. Указав ей на её место и ряд, он, высокий мужчина с седыми бакенбардами, но густой чёрной бородой, ещё и умудрился объяснить Еве, куда ей нужно было идти. Слово «партер» ей мало о чём говорило. Театр для неё был совершенно новым местом, она, словно золотая аквариумная рыбка, была выброшена прямиком в огромный чёрный океан. И само здание внушало ей неподдельный трепет от ощущения своей ничтожности. Белые колонны смотрели гордо вверх, тяжёлые портьеры обрушивались на мраморную плитку, и огромные зеркала насмешливо приветствовали вошедших, провожая их до самого зала. А зал был ещё роскошнее, чем Ева могла себе представить. Бархат и блеск хрусталя кружили во влюблённом танце, и невольно хотелось зажмурить глаза от богатства обстановки. Дамы в дорого украшенных платьях играли с веерами, о чём-то шепчась, а их кавалеры с серьёзным видом обсуждали последние политические успехи Марлии. Ева как можно непринуждённее присела на кресло и хотела постучать себя по лбу, чтобы успокоить непроходившее волнение, но не стала и лишь с неспокойным сердцем замерла на месте. Зал постепенно наполнялся будущими зрителями.

В это же время Леви только приехал на такси к главной площади и довольно неспешным шагом направлялся к зданию театра. В воздухе тяжелело, и уже накрапывало, но он своего шага не ускорял, всем видом показывая, что бежать и спешить ему точно некуда. Посмотрев на огромные, утопавшие в золотом свете окна и белевшее в вечерней синеве помещение, Леви подумал, что корить себя и отнекиваться бесполезно. Он совсем пропал, иначе как ещё можно объяснить то, что он стоял здесь, а не почитывал спокойно какую-нибудь книгу или газету у себя дома?

— Шестнадцатое место в партере, тринадцатый ряд, — безучастно проговорил билетёр. Он заметил, как Леви смотрел в зал, словно искал что-то, и подумал, что тот не знал, куда ему идти, поэтому подсказал простейший способ. — Рядом с дамой в синем платье, блондинка.

Леви не испытывал ни грамма благодарности услужливому билетёру, хоть сам всячески и пытался разглядеть ту, из-за которой все планы пошли прахом. К его несчастью, на их ряду пока почти никого не было, и его приход точно не останется незамеченным. Хотя ему и без того не ускользнуть из виду. Третий билет был на руках Леви, и теперь между ним и Евой пустовало одно место. Без всяких слов он прошёл к нужному ряду, словно их встреча была не запланирована, но и удивляться было нечему. Сразу же сложив руки на груди, Леви уставился на сцену, на которой совершенно точно ничего не происходило, но заинтересованно наблюдал за полётом пыли, кружившей в воздухе на свету. Выражение лица Евы было необъяснимо.

— Что вы здесь делаете? — природа её возмущения самой Римия была совершенно непонятна, но она отчего-то чувствовала себя обманутой.

— Ответ очевиден. Или вам всё нужно объяснять? — Леви продолжал наслаждаться великолепными пируэтами пыли, парившей над креслами.

— Как понимаю, Ханджи купила три билета? — усмехнулась Ева, взглянув на пустующее сидение между ней и Леви. Было бы странно, что из всего огромного количества мест его выбор пал бы именно на то, что совсем рядом с ней. Их места ничем особо примечательным не отличались, к тому же зал был наполовину пуст: непривыкшая к нежным историям любви марлийская публика обошла стороной сегодняшний спектакль. Леви никак не ответил на поставленный вопрос.

Тишина, возникшая по обыкновению, и молчание между ними были пропитаны неловкостью, такой давящей и неприятной. Леви как мог избегал любого зрительного контакта с Евой, которая, напротив, будто не могла усидеть на месте, рассматривала его беззастенчиво и настойчиво. Даже успев оценить его сегодняшний внешний вид, она с неумолимой досадой позавидовала его пиджаку и подивилась портфелю, который обычно он брал на работу, на его коленях.

— Прелестное жабо, — подметила она и улыбнулась то ли ехидно, то ли кокетливо, Леви и сам толком не понял. Но ей на самом деле хотелось либо разговорить его, либо пересесть куда-то, потому что сидеть в полнейшей оцепеневшей тишине рядом со знакомым человеком всё равно, что идти по тонкой леске между двумя зданиями. Мучительно и глупо.

— Сейчас начнётся спектакль, — почти загробным, натянутым голосом объявил Леви, и Ева смутилась, метнув чуть ли не безумно испуганный взгляд на сцену. На ней появился низкорослый мужчина с редкими чёрными волосами, которые были щедро измазаны в воске. На его плоском круглом лице выделялся только вздёрнутый нос, который он, неестественно улыбаясь, потёр, будто бы забыл, какой текст хотел произнести. Узкие глаза хитрым взглядом обогнули собравшихся, и раздалась трель, от которой Ева очаровательно вздрогнула и почти подпрыгнула на месте. Леви стоило немалых сил удержать себя от смешка. Прочистив горло, служитель театра начал картавить своё приветствие:

— Дорогие дамы и господа нашей прекрасной столицы. Марлийский государственный театр открыл для вас сегодня свои двери, чтобы впервые показать совершенно новую постановку. Потрясающая история любви, что пришла к нам с юга. Последний спектакль в этом сезоне!

Мужчина оборвал свою речь и поклонился занавесу, скрывшись где-то в темноте. На соседнем ряду шёпотом одна дама в довольно вычурном платье обратилась к другой:

— Я слышала, что этот спектакль допустили к постановке, потому что любовнице кого-то из Комитета Цензурирования до жути понравилась пьеса.

Другая дама ничего не ответила, лишь многозначительно кивнула. Ева не придала особого значения этому слуху, её приводило в восторг одно лишь нахождение в театре. И она пообещала себе обязательно зарисовать внутреннее убранство зала, поэтому с упоением она разглядывала каждую деталь, которую могла запомнить. И пока она любовалась люстрами, пушистыми кисточками на завязках портьер, Леви наблюдал за ней. Украдкой, по чуть-чуть, как наблюдают несчастные травоядные за притаившимся охотником. Ему бы впору мнить себя хищником, но в случае с госпожой Римия никак не получалось почувствовать своё превосходство. Лишь потому что, наверное, из них двоих только он единственный испытывал недвусмысленный интерес. Ева была красива в своём откровенном и пылком восхищении. Со всем вниманием она вслушивалась в каждое слово, брошенное артистами, и в особо значительных моментах она немного приподнимала голову и вытягивала шею, а пальцами впивалась в свой клатч, словно тот непременно собирался ускакать куда-нибудь из её напряжённых рук.

Когда объявили антракт, Леви, ни на секунду не задерживаясь, вышел в фойе и чуть-чуть ослабил жабо. Комично и нелепо смотрелось между ними пустующее место, но ещё смешнее выглядела его попытка избежать Евы, потому что нет-нет, но он вновь столкнулся с ней, когда она рассматривала одну из картин на стене, что была высотой с саму Еву. Пшеничные волосы живо блестели в переливах хрустальных люстр, и яблочки щёк очаровательно порозовели от духоты. Он подумал, что она почти неузнаваема и непривычна с распущенными волосами. Ева шагала медленно, придерживая клатч на уровне живота, плыла от одной картины к другой. Леви впервые обратил внимание на её рукав, на котором не было повязки. Ева бессовестно нарушала закон. И он стал её сообщником.

— Если я вам настолько противна, то я могу пересесть. В зале достаточно мест, — не одарив его и крупицей своего взгляда, она продолжала рассматривать картины и обращалась к нему тихо, только так, чтобы он мог расслышать. Леви опешил.

— Ваши фантазии не имеют ничего общего с реальностью, — возразил он и принялся также рассматривать картины, всё равно делать во время антракта было нечего. Ева ухмыльнулась и закивала.

— Тогда не выскакивайте так из зала, — назидательно произнесла она свои слова и наконец-то посмотрела на Леви.

— Ещё какие пожелания? — съязвил он, но Ева ничего не ответила и, улыбаясь, хмыкнула. Неугомонная трель созывала всех вновь в зрительный зал.

Второй акт совершенно не понравился Леви. Напыщенные реплики героев оставляли после себя смешанные чувства, и их мотивация казалась полной чушью. Актёры второго плана переигрывали, и он мог бы разнести постановку в пух и прах, но рядом восторженная Ева с благоговением внимала каждому жесту главных героев. И Леви не удержался, спросив, действительно ли нравится ей это действо. Слово «чепуха» он решил опустить.

— Мне не с чем сравнивать, — спокойно и откровенно ответила она и продолжила изумляться происходящему на сцене. Главный герой терпел лишения из-за главной героини, и причиной тому была глубокая и всепоглощающая любовь между ними. Так и Леви терпел этот дрянной спектакль. Ханджи ему на глаза лучше не попадаться.

Когда постановка закончилась, Ева и Леви вышли на ступени театра с совершенно разными эмоциями. Её искренний восторг сильнее выделялся на фоне его опустошающей мрачности. Сама атмосфера заворожила её, а он жалел о потраченном времени. Однако небольшое облегчение ему приносила она: Ева, которая влюблённо смотрела на величественное здание театра. И даже начинавшийся дождь казался лишь фантазией.

— Если хотите, я поделюсь зонтом, пока ваше такси не приедет, — заговорила она. Оба стояли на ступенях, словно каждый не желал расставаться с другим и боялся уйти первым.

— Не стоит утруждать себя, — бросил Леви безразлично.

— Можно было просто сказать «нет, спасибо», — холодно отозвалась Ева и рукой в воздухе проверила, открывать зонт или ещё можно подождать. Перед театром была огромная пешеходная зона, поэтому до такси нужно было дойти через переулки.

— А вы что? Пойдёте пешком? — Леви нахмурился. Безжалостно темнело. Друг марлийского спокойствия — полицейский патруль — для Евы мало чем был полезен, если не наоборот. Тем более даже днём можно было наткнуться на карманника, а уж ночью подавно. Волновался ли Леви о ней? Он стал признавать, что да.

— Я решила прогуляться, — скучающе ответила она и принялась раскрывать зонт.

— У вас нет денег? — Леви вспомнил про дорогой подарок, на который Ева потратила крупную сумму.

— Конечно нет! — ей, как и ему, вспомнился чай в бархатной коробочке, но она не стала винить в этом Леви, поскольку по-настоящему хотела отплатить ему. — Не переживайте, я буду просить милостыню, но у вас не попрошу. Всё равно бесполезно. Мои чары на вас не действуют, — она пошевелила пальцами в воздухе, словно колдовала, и Леви, не сдержавшись, усмехнулся.

— Да уж, — он подёрнул плечами.