XIX: Предрассветное чудо (1/2)

Леви уже второй раз за последние полчаса подходил к подоконнику и распахивал окна спальни настежь. В комнате становилось то непримиримо душно, то до невозможности холодно. Всё, что касалось его собственных чувств, в эти хрупкие рассветные часы, когда розовое небо словно припорошено пеплом, ощущалось несоразмерно острее. И даже безвкусно пышные красные розы в гостиной, принесённые прошлым утром горничной, дотягивали свои лапы до спальни, и Леви мог поклясться, что ощущал их аромат так, как стояли бы они прямо у его лица.

От Евы он ехал чересчур медленно, что даже привлёк внимание патруля, который отпустил его почти сразу. Его довольно правдоподобная причина о бессоннице вкупе с серьёзным презентабельным видом убедила одного из полицейских в «невиновности» Леви, и тот, пожелав хорошей ночи, побрёл с коллегой дальше. Уже дома Аккерман тщетно пытался вспомнить хоть что-то из обстановки квартиры Евы, но всё зрение будто само сузилось лишь до женщины, калачиком свернувшейся на своей постели. В комнате, конечно, было тускло, но не настолько, чтобы не разглядеть хоть что-то, однако Леви всё упустил из виду, хотя всегда брезговал чужими квартирами, потому что редко найдёшь людей чистоплотнее его. Фантазия пыталась сама дорисовать детали, но ничего, кроме злосчастной женщины, не лезло в голову.

Добравшись до дома в лишь в третьем часу ночи по собственной прихоти, он принял ванну, даже попытался скинуть с себя наваждение давно известным способом, но всё равно зачем-то возвращался мысленно к ней. К её рыже-золотым волосам, разметавшимся по подушке и ставшими серебристыми в темноте ночи, к её плечам, подрагивавшим от лишних движений, к её губам, которые она прикусывала, силясь что-то сказать. Конечно, он не мог забыть и то, как заплетался её язык в самых простых фразах, и уж точно нельзя было позабыть пивной амбре. Не расстилая кровати, он улёгся, и белый потолок никак не желал убаюкивать его. Старое доброе кресло, столько раз заменявшее ему прохладную постель, не принесло того уютного покоя, и тогда, как только начало светать, Леви ушёл прочь из квартиры, одевшись так, словно собирался на работу.

В парке под окнами было ни души. Ивы спали мирным сном, стоя строгим рядом, и шелест листьев был почти незаметен. Леви вдохнул полной грудью. С завтрашнего дня всё должно было вернуться в своё русло. Начиналась пора переводных экзаменов, и ему предстояло прослушать огромное количество студентов, хорошо подготовленных и тех, кому учиться дальше было ни к чему. Он с облегчением подумал, что мысли его опять вернулись к чему-то полезному: его журнал давненько пустовал от важных заметок, да и литература, с которой он хотел поработать, пылилась на кафедре. Ему не нравились мысли о чём-то неопределённом и чересчур людском. Казалось, что планировать что-то было не в его власти, поэтому он никогда не оставлял места ни для простых развлечений, ни для любовных интриг или помыслов о создании семьи. Так или иначе, думать о женщине, которой его душевное состояние было невдомёк, считалось для него бесполезным. А вот мысли о работе стали приятны и важны. Бредя вперёд, он занимал себя созерцанием того, что не видел раньше в парке, будто то, сколько опало листьев, имело не то, что большую, а хоть какую-то ценность.

Недалеко показалась глубоко пожилая женщина, выгуливавшая собаку. Она диким зверем посмотрела на Леви, словно ему было запрещено приходить в этот час в парк, который безраздельно принадлежал ей и её развеселившемуся псу, прыгавшему между клумб. Её внешний вид был простоват для такой уточнённой внешности: острые скулы выпирали, как будто были нарисованы, и в губах бантиком навсегда была увековечена малиновая помада. Странное, из ниоткуда взявшееся опасение за сохранность собаки вынудило старушку подойди поближе к своему питомцу. Леви переменил дорожку и взглянул повнимательнее на женщину.

Она напомнила ему чем-то Анастасию Северлин, но он толком и сам не знал, чем именно. Внешне схожести почти не наблюдалось, но вот в движениях чувствовалась такие же сила и элегантность. Ему отчего-то из всей долгой истории их знакомства вспомнился эпизод, как она переучивала его читать.

Ни о каком посещении школы вместе с другими детьми в приюте никогда не шло и речи. Каждое подобное заведение своими силами организовывало обучение сирот. В приюте, где не посчастливилось оказаться Леви, не сильно задумывались над тем, чтобы учить детей хоть чему-то. Одна из нянь, молодая женщина высокого роста, редкими вечерами усаживала детей вокруг себя и учила их алфавиту и счёту. Леви хорошо запомнил её густые, длинные волосы морковно-рыжего цвета, торчавшие из-под косынки, и мелкие бегающие глаза, выискивавшие непослушных негодников, которые не соизволили выучить, что после двух идёт три. Её широкое круглое лицо краснело от чужих ошибок, и маленькие губы самодовольно вытягивались в трубочку, если кто-то правильно читал предложение из потрёпанной годами книжки. Он помнил эту душную атмосферу тусклого помещения, где в редком случае детские голоса заглушали капанье воды из поржавевших труб. Нужно было сидеть в этом кругу без права уйти и ждать своей минуты славы, чтобы зачитать одну-единственную строчку, смысл которой слабо был понятен сидевшим. Леви научился читать простые тексты из нескольких предложений к одиннадцати годам, и ему хватало умений понимать написанное на вывесках магазинов и считать украденную выручку.

Но когда в его жизни появилась чета Северлин, учиться пришлось в три раза больше. Небольшой промежуток времени Леви совсем не хотел корпеть за книжками и обучаться чтению заново, упорно боролся с желанием сделать из него человека. Но, когда то одного воспитанника приюта, то другого находили либо утопленным в канаве, либо повесившимся на дубовой ветке, либо вообще случайно убитым в ходе драки, он взял себя в руки и поклялся, что никогда не забудет милости его спасителя.

Анастасия была строга, она по несколько раз заставляла колючего, с выкрученным до предела юношеским максимализмом подростка, коим был Леви, вновь и вновь перечитывать разного рода тексты. И как же мучительно было сидеть за широким столом, чувствовать запах наваристого мясного супа, но не иметь возможности вкусить хотя бы ложечку, пока не будет прочитана страница. И Леви читал, с каждым разом всё больше и больше. С каким-то нелепым остервенением, словно желая показать своё превосходство, он зачитывал к ряду двадцать страниц. Вслух, с интонацией, с расстановкой! А Анастасия лишь громко хохотала, хлопая в ладоши, и к большой тарелке супа для Леви добавляла ещё много разных вкусных блюд, аромат которых стоял перед ним, как будто то было прямо сейчас.

У четы Северлин никогда не было детей. Все их попытки были омрачены ужасными выкидышами, приносившими Анастасии не только физические, но и невыносимые моральные страдания. Когда время было упущено для того, что воспитывать ребёнка с самого его рождения, Андре увидел в неприступном холодном взгляде мальчика-подростка что-то такое, что заставило его немедля просить опеки. Полностью забрать проблемного мальца им не дали, поскольку он должен был отрабатывать ущерб, который несли из-за него лавочники, но разрешали забирать его на выходные. И Леви хранил воспоминания о первой встрече с Андре как нечто драгоценное. Потому ему ещё сложнее было навещать каждый раз своего наставника, стоявшего на пороге смерти. Леви не хотел признаваться себе, что боялся. Страшно боялся, что единственный, почти что родной человек, позабыл его, что он, тот, кто всё ещё помнил о его настоящей личности, о том мальчишке-беспризорнике, не по своей воле стёр его из памяти. Леви переводил каждый месяц крупную сумму на содержание старика и на сиделку и постоянно пытался заглушить муки совести.

Но ноги сами привели его к тому месту, которое он упорно избегал. Дом старика Северлина выглядел так же, как и десять лет тому назад. Здесь будто в каждой травинке остановилось время. Двухэтажное имение со строгим и скромным садом перед входом выглядело как картинка с подарочной открытки. Всё те же фонари, угрюмо опустив свои головы, стояли над пышными кустами, с которыми Леви когда-то давно был одного роста. Та же плитка, грязно-серая с белыми крапинками, вела к тёмной дубовой двери, и даже у дверного звонка была та же самая мелодия, что и в тот раз, когда он впервые перешагнул порог этого дома.

Замерев на месте, как замерло всё в погрузившемся в сон доме, Леви посмотрел на чёрные окна второго этажа. Для других профессор Аккерман был непоколебим, хладнокровен и силён духом, но слабость, что давала о себе знать тихими вечерами, грызла его изнутри уже многие дни. И эта слабость сидела сейчас там, куда он смотрел. Ступеньки лестницы, что вели до входа, казались бесконечными, и каждый шаг давался с таким трудом, словно ноги вязли в раскалённом песке, затягивавшем всё глубже и глубже.

Позвонив один раз, Леви подумал, что, если не откроют через десять минут, он уйдёт прочь, ещё на месяц похоронит в себе мысли о посещении этого дома да как-нибудь заглушит угрызения совести белым шумом исторических книг. Но дверь открылась ровно через четыре секунды (он считал), словно его ждали, как преступник поджидает жертву. На пороге стояла низенькая женщина лет сорока пяти, очаровательно полноватая. Опешив, она провела руками по курчавым чёрным волосам, собранным в тугой хвост, и расплылась в радостной улыбке так, что её курносый нос подёрнулся. Леви сам нанял её когда-то давно, и она была очень рада каждый раз видеть его, когда он имел настроение или совесть появиться здесь вновь. Ей чудилось, что появление Леви оказывало положительный эффект на старика Северлина, но то были лишь её предположения, которые она строила исходя из своего оптимистичного нрава.

— Хорошо, что вы пришли! — хлопнула она в ладоши и пропустила Леви вперёд. Он сразу двинулся уверенно на второй этаж, и сиделка тяжёлым шагом засеменила вслед ему. — Мы планировали пойти на прогулку, — женщина не была удивлена приходу Леви в такой ранний час, он всегда был странным гостем.

Последние силы как будто покинули его, и беспомощно рука ухватилась за дверную ручку, словно ничто другое не могло удержать его более на этом свете. Дверь распахнулась, и Леви увидел большое кресло, повёрнутое к окну, а из-за массивной спинки виднелась седая голова. В кабинете всё было так, как и много лет тому назад, только казалось всё выцветшим, пожелтевшим, как со временем желтеет бумага, лежавшая на солнце. Старик сидел неподвижно, и только утренний солнечный свет дребезжал в его редких седых волосах.

— В последнее время совсем плохо, — с грустью отметила она, и Леви взглянул на неё через плечо. — Не думаю, что он вас узнает теперича. Вас давно не было, — без какого-либо укора сказала она.

Леви прошёл вглубь и обошёл кресло. Смотреть на кого-то, ранее настолько бодрого, настолько любившего жаркие слова и порывистые действия, и видеть перед собой не́мощного молчаливого старика, уставившегося куда-то в недосягаемую даль, было невыносимо. На его коленях лежали фотографии, а возле ножки кресла ютились стопкой померкнувшие альбомы. Старик безмолвно держал в руках лишь одну фотографию так, как держат цветы на могиле усопшего. В костлявых пальцах фото выглядело ещё старее, чем могло быть. Леви мельком взглянул на то, что было изображено на потрёпанной карточке, и увидел Анастасию, которая так же не смотрела в кадр, как старик не смотрел на Леви.

Сиделка тяжело вздохнула и, вперив в пол помутнённый от жалостливых слёз взгляд, вышла из комнаты. Дверь закрылась, и Леви опустился на колени перед стариком. Таким взглядом, как Аккерман смотрел на своего наставника, таким душераздирающим, полным недосказанных искренних слов взглядом мало кто смотрел когда-либо. Сама печаль, тягучая, бесконтрольная осела в каждой складке его лица. Леви взял в руки несколько фотографий, на них всех была изображена только Анастасия, и он положил их сверху на альбомы за ненадобностью. Андре помнил только ушедшую из жизни женщину.

— Я познакомился с той самой эльдийкой, — наконец-то вымолвил хоть что-то Леви. Но Андре никак не реагировал. Не было в нём больше того огня, той ненависти, которой горели его глаза, когда он слышал об эльдийцах. То был просто дряхлый старик с кучей невыносимых болячек. — Её зовут Ева, — Леви знал, что Анастасия ничего не рассказывала Андре, и он тщетно ждал, что старик взревёт, выскочит из своего кресла и начнёт крушить комнату. Но тот сидел всё так же. Что ещё нужно было говорить, не лезло в голову. И Леви поднялся, поправил рубашку, как его учил господин Северлин, и направился к выходу. И с каждым шагом его грудная клетка надламывалась от груза сдержанных когда-то давно слёз. Он остановился лишь на секунду, когда взгляд сам собой зацепился за предмет, который был в новинку. На большом комоде, на котором всегда ровными стопками лежали старые газеты, освободилось место для фотографии в рамочке. Леви не подошёл ближе, ему и без того было видно, что с фото на него смотрел он сам, но ещё совсем юный, и то был его первый день рождения в семье Северлин. Сжав кулаки, Леви вышел прочь.

Не помня, как он преодолел лестничный пролёт, длинный коридор и гостиную, почти у самого входа Леви столкнулся с сиделкой, заметно омрачённой скорым уходом Аккермана. Она попросила задержаться его всего на минутку и скоро вышла с большой толстой книжкой, походившей на ежедневник. Женщина с неловкостью передала Леви предмет и сцепила перед собой руки в замок. Она имела мало смелости смотреть стоявшему перед ней прямо в глаза.

— Господин Андре долгое время упрашивал меня отдать эту книгу ей. Как я поняла, это дневник госпожи Анастасии, — растерявшись от собственных слов, женщина потёрла лоб и поспешно добавила, что она, дескать, прочла только первую страницу, чтобы понять, кому нужно передать книгу.

— Ей? — пропустив мимо ушей её бесполезный лепет, Леви внимательно разглядывал увесистую книженцию с разных сторон.

— Наверно, её нужно отдать госпоже Анастасии? — неуверенно прошептала женщина, но Леви считал по-другому.

Добравшись до дома на такси, обессиленный, он, лишь коснувшись подушки, заснул крепким сном и проспал бы так до самого утра, но беспощадная трель телефона решила всё иначе. Время близилось к четырём часам дня. Леви, открыв тяжёлые глаза, подумал было проигнорировать бесцеремонного абонента, но всё же, напяливая на себя кое-как халат по дороге, добрёл до разрывавшегося трелью телефона. На том проводе его радостно оповестили, чтобы он ждал гостя. Звонившим была не кто иная, как Ханджи Зоэ. И в действительности она пришла ровно через полчаса, и всё это время Леви прождал её в кресле, растеряв последние остатки сна. Как-никак ей в визите он отказать не мог.

— Выглядишь, честно говоря, не очень, — скромно поделилась Ханджи своими мыслями насчёт внешнего вида Леви и присела на диванчик под окном в столовой. Со стороны он и правда был мрачнее тучи, да ещё и в помятом халате. — Но, торжественно заявляю, я здесь, чтобы спасти моего драгоценного друга из пучины страшной тоски, которую он сам на себя наводит, и отплатить ему за его тяжкий труд, которым он спас вчера наши бренные души!

Пережившая похмелье и полная энергии, Ханджи закончила свою поэтическую мысль, Леви молчал, как рыба, лишь заливая кипяток в небольшой заварочный чайничек — первое, что он купил на стипендию с десяток лет тому назад. Поморгав, она вперила свой удивлённый взгляд в спину друга. Ей стало ясно как белый день, что она разбудила его, но поворачивать обратно уже не было смысла: Леви не заснул бы второй раз.

— Ты заболел? — обеспокоенно поинтересовалась она и подошла ближе, через его плечо уставившись на гостеприимные приготовления, затем вернулась на место. Не сказать, что она была большим поклонником чая, но ей очень нравилось, как Леви из любого, даже самого противного чая мог сотворить шедевр.

— С чего такие выводы? — прохрипел он и достал белые фарфоровые чашки с цветочными узорами из того же набора, что и заварочный чайник.

— Да так, — Ханджи присела за стол, и Леви поставил перед ней чашку. Светлую, просторную столовую наполнил аромат терпкого чая с фруктовыми нотами, и Ханджи сделала глоток, посмаковав его на губах. Леви сел напротив, закинул ногу на ногу и отпил немного чая. — Пойдём на танцы? Сегодня в центре так весело.

— Я не хочу, чтобы ты отдавила мне ноги, — возразил он и накрыл чашку ладонью.

— Так и знала, что откажешь, — насупилась Ханджи и как бы невзначай бросила — я, между прочим, уезжаю.

— Что? — Леви отставил чашку и уставился на подругу, которая отвела виноватый взгляд в сторону.

— Собственно говоря, потому такая спешка, — она напомнила ему его вопрос об их с Евой походе в бар ни с того ни с сего. — Я хотела ещё раз съездить на море, но теперь уже приеду только к сентябрю. Мне предложили хорошее финансирование, поэтому я не могу отменить экспедицию. Не ожидала, конечно, что она будет такой долгой и что дату перенесут. Я думала, у меня в запасе ещё неделя…