VIII: Ненависть, рождённая в любви (2/2)
При небольших разговорах с Леви по делам факультета её голос не дрожал, и она не опускала в смущении глаза. Но, когда они оставались наедине, он замечал, что если она отрывала карандаш от бумаги, то её рука сильно подрагивала, а правая нога обязательно совершала стопой какие-то волнообразные движения. Всего на раз он задумался, насколько же ей было не по себе в тот вечер, что она вообще помыслила предложить такое незнакомому мужчине. К сожалению, теперь только Леви смог относиться к ней если не положительно, то хотя бы нейтрально.
На кафедре, на которой ранее обсуждались лишь новые успехи Марлии на поле боя или документы, попавшие на факультет, стало немного оживлённее. Историки и искусствоведы общались душа в душу, однако их общение никак не касалось Евы, с которой даже её прямые коллеги с того вечера общались довольно прохладно. Она же старалась делать вид, что не замечает столь отстранённого отношения. Стадное чувство, которое вело других за собой, претило Леви. Он не мог приказать своим коллегам прекратить эту всеобщую отстранённость от Евы, его поведение бы точно привлекло внимание. Поэтому он продолжал держать напускной нейтралитет, который сдерживал открытую агрессию остальных.
Ева всё понимала и приняла поведение людей, окружавших её, как за что-то должное, то, к чему всё шло. Облегчение ей приносили лишь ужасные воспоминания минувших дней, когда презрение и пренебрежение выливались в открытую ненависть по отношению к ней. Такие игнорирование и отстранённость она могла вынести без потерь. Больше всего ей было неприятно понимать, что лучезарный, добрый и отзывчивый Чезаре почти не разговаривает с ней. И думать не хотелось о том, как быстро мнение людей поменялось, стоило им один раз увидеть на её рукаве злосчастную повязку. Она врала себе, что её не душила обида на коллег. Страх, что тебя причислят к врагу нации, был выше, чем какие-то дружеские отношения с эльдийкой.
— О, господин Грегори, я хотела обсудить занятия с вашей внучкой, — улыбнувшись, Ева встала при виде только что вошедшего старика. Он окинул её странным нечитаемым взглядом и поближе притянул к себе книги, которые покоились в его руках. Прокашлявшись, он ухватился рукой за пиджак в районе сердца и одёрнул его. Улыбка, пропитанная дружелюбием, медленно сползала с лица Евы. Кажется, она всё поняла.
— Прошу прощения, госпожа Римия, за то, что не сказал ранее, но, поразмыслив, я пришёл к выводу, что мы поищем другого преподавателя. У вас наверняка много дел.
Да, она всё поняла. Голос старика был строг, чуточку надменен и не позволял никаких возражений. Его не было в баре в тот вечер, но ему уже всё доложили. Ева с извинениями пробубнила что-то невнятное и села на место, как ученица, которую отчитали. Страницы книги, которую она читала до прихода Грегори, плыли перед глазами. Если описать тот непрекращающийся позор, который ей приходилось испытывать, то его можно было бы сравнить с ведром, полным ледяной воды, которое каждый раз на неё выливалось. Стоило согреться хоть немного, дождаться, когда капли перестанут стекать с её замёрзшего тела, на неё снова выливали то же самое ведро ещё более холодной воды. Всё можно было стерпеть, кроме того факта, что её сестра не имела больше возможности ходить по этой проклятой земле ради того, чтобы её семья не столкнулась с ненавистью в свой адрес. Но вот к чему пришла Ева.
Грегори положил книги на стол Леви, взял поспешно какие-то тетради и покинул помещение, не обращая внимания на Еву, словно воздух был здесь пропитан ядом и нужно было скорее уйти. У Леви в этот день были только консультации к экзаменам, поэтому его рабочий день должен был закончиться довольно быстро, но он, как всегда, решил подзадержаться. На кафедре была только Ева, неподвижно сидевшая за столом, она странным образом держала книгу. Казалось, кто-то усадил куклу и вложил ей в руки первый попавшейся томик. Если нужно было, он мог поклясться, что она даже не вчитывалась в текст. Её глаза оставались неподвижными, изредка прерываясь на моргание.
Он было что-то и хотел сказать ей, но его слова остались лишь мыслями, поскольку на кафедру вбежала одна из студенток Евы и попросила ту пройти к ректору. Леви видел то мимолётное содрогание, прошедшее по её телу, и растерянный вид побледневшего лица. Она пролетела мимо него, словно увидела уходящий поезд, и только мимолётный запах свежей выпечки, наверняка купленной где-то за углом университета, остался в воздухе. На столе остался лежать маленький холст. Леви обратил на него своё внимание: тёмные штрихи карандаша прерывались, было видно, что их стирали несколько раз.
Цоканье каблуков оседало в ушах мерзким звоном. За все три года работы разговоры в кабинете ректора если не просто разочаровывали, то приводили в отчаяние. Несмотря на большое помещение, атмосфера, царившая в этом огромном кабинете, была удушающей. Ева, постучав, вошла. Чем ещё её могли разочаровать?
— О, госпожа Римия, — приветственная улыбка превратилась в хищный оскал, и Еве стало не по себе. Последние полгода в руководстве университета происходили постоянные изменения. Одни люди заменяли других, и политика нового руководства становилась почти противоположной тому, что было ранее. Мужчина перед Евой был ректором чуть больше, чем она работала здесь. Университет Марлии зиждился на трёх факультетах: военном, историческом и естественных наук. Когда-то факультетов было больше, но так или иначе их переводили под управление этих трёх. Военный факультет включал в себя теорию ведения войны, тактическое страноведение, на котором изучалось устройство стран-соседей, их слабости, армия и ещё много разных направлений, связанных с ведением успешной войны. Факультет естественных наук занимался военной и гражданской медициной, здесь были разрешены разного рода эксперименты над личностью и не гнушались изредка использовать пленных в качестве подопытных кроликов. Такое давно не происходило, но этот чёрный след в истории факультета естественных наук был и забыть про него нельзя, поскольку официального запрета на такое бесчеловечное действо не поступало. Самым разросшимся оказался факультет истории и культурологии. Здесь было и направление журналистики, которое обучало не только написанию статей, но и искусству пропаганды. Также здесь занимались внимательным анализом литературы и изучением и древних эльдийских текстов и писаний, занимались и раскопками. Теперь сюда относился и факультет искусств, задачей которого стало возвышение народа Марлии в живописи и музыке. Каждый факультет подчинялся одному правилу: наука во имя Марлии. И новое руководство всячески старалось следовать этой идеологии, даже если где-то получалось перегнуть палку.
— К нам поступила жалоба в отношении вас, которую нам необходимо было рассмотреть, к сожалению, — ректор невзначай взялся за документы и с надменно скучающим видом стал рассматривать их. — Это касается ношения повязки в стенах университета, — он отложил документ и взглянул на Еву исподлобья. Его голос был полон омерзительного холода.
— А что с повязкой? Мне кажется, мы решили этот вопрос ещё тогда, когда работала госпожа Северлин, — слегка возмутилась Ева. Она поняла, к чему он клонит. Анастасия всячески добивалась того, чтобы Еве было позволено не носить в стенах университета «этот позорный кусок тряпки» — так она называла повязку наедине с Евой.
— Но госпожи Северлин здесь уже нет, — тонко подметил ректор, и в душе Евы поднялась новая волна раздражения. — А жалоба есть, и, к сожалению, мы больше не можем выполнять ваши прихоти. В нашем университете есть небольшое количество студентов-эльдийцев, и все они носят повязку, так чем вы лучше? Поэтому с этого дня вам запрещено снимать повязку в стенах университета, — ректор всем своим видом дал понять, что любые возражения приведут к большим проблемам.
Ева в молчании вернулась на кафедру. Через распахнутые окна входил горячий июньский сквозняк. За столом, отведённым для её направления, сидел только Чезаре и перебирал какие-то материалы. Он взглянул на неё, и его испуганный от неожиданного прихода Евы взгляд опустился куда-то вниз. Сегодня он забыл с ней поздороваться. Возле стеллажа с книгами стоял Леви, выбирая какое-то издание. Ева прошла невидимой тенью до стула, на котором покоились её вещи. Невидящим взглядом она копошилась в сумке, чтобы найти самую ненавистную вещь в своей жизни. Когда повязка оказалась в её руках, ей стало тошно и противно от самой себя.
— Зачем? — из Леви вырвался неожиданно для него самого вопрос.
Ева не ответила. Повязка затянулась на её рукаве.