IV: Последнее напутствие (1/2)

Леви с ноткой тонкого, еле заметного презрения обошёл коробку, стоявшую прямо на проходе, медленно двинулся к окну и выглянул в университетский двор, сделав глоток терпкого чая. Пар приятно лизал ладонь, обдавая её теплом. Фигура Евы выскользнула из-под стройных колонн университета, и её неудобные для забега по кабинетам каблуки зацокали по мощенной плиткой дороге. Она крепко прижимала к себе сумку, и в её шагах чувствовалось сдержанное напряжение. Леви неожиданно для себя усмехнулся, издав какой-то неловкий звук.

Каким-то странным извращением стало его желание увидеть ещё раз то возмущённое до колик в животе лицо Евы, когда он отказался провожать её куда-либо, выдержав перед этим многозначительную паузу. Она ведь серьёзно подумала, что он куда-то пойдёт? Ева яростно запихивала в свою сумку какие-то записи, ручки, карандаши. Несколько раз злосчастная повязка сползала с шёлкового рукава, и Ева снова насильно возвращала её на место. Повязка мяла нежное платье, оставляя уродливые заломы, но всё же снова и снова пригвождалась к идеологически правильному месту.

Леви знал Анастасию Северлин, бывшую коллегу Евы и человека, которого она очень уважала, лично. Эта женщина приходилась бывшей женой его научного руководителя. Сам, будучи студентом, он был завсегдатай дома семьи Северлин, поскольку глава семейства, господин Андре, больше любил работать из дома, чем сидеть в холодных стенах университета. Там он обустроил удобную и обширную по научным областям библиотеку, и в ней Леви засиживался допоздна вместе со своим преподавателем. Они вдвоём корпели над секретными документами, находками с последних раскопок, обменивались идеями, писали трактаты и просто обсуждали политику.

Анастасия была достаточно прямолинейной и упрямой натурой. Ей ужасно не нравилось, что муж, больной ревматизмом, проводил огромное количество времени в закрытом помещении, забывая о еде и сне. Но больше всего ей не нравилась его работа: постоянное выискивание какой-то истины в угоду политике государства. Андре как сумасшедший искал подтверждения кровожадности эльдийцев и ужасной ошибки самого их существования. Он смаковал каждый исторический факт, наслаждался идеей сегрегации в обществе и всецело был за ужесточение политики государства по отношению не только к эльдийцам, но и представителем любых других наций и государств.

Ей же претила любая идея превосходства одних над другими. Она категорически отказывалась признавать, что всё, что делается империей, приносит только положительное в жизни граждан. Их споры переходили в ужасные крики. Андре кричал, что она предательница, и если бы он не полюбил её когда-то тридцать с лишним лет назад, то сдал бы полиции прямо сейчас. Анастасия же лишь парировала, что он негодяй. А потом Андре резко становилось плохо, и его жена-предательница хлопотала над ним, чтобы он не умер прямо в библиотеке. Она была белой вороной в обществе гордых чёрных воронов.

Леви оставалась лишь роль немого наблюдателя, анализировавшего аргументы и одной, и другой стороны. И самое главное — он не мог выбрать виноватого из них двоих, потому что со стороны логики аргументация и у Андре, и у Анастасии была превосходной. Их мысли и возражения, не доходившие до оскорблений, были весьма интересны. Но больше Леви нравилась та непринужденная атмосфера, когда всё только начиналось, и господин Северлин спрашивал его, похлопывая по карманам брюк, на чём они остановились, а госпожа Северлин приносила ароматный чай и апельсиновый джем, сделанный из фруктов, которые росли в их усадьбе.

Но эта непринужденная атмосфера всегда разбивалась вдребезги, стоило одному из них выразить свои сомнения насчёт правильности действий другого. Леви уходил только после того, как все успокаивались, потому что ему просто не давали уйти. Потом госпожа Северлин приносила извинения, а её муж говорил, что в следующий раз нужно будет обязательно сделать больше, чем получилось в этот. И девятнадцатилетний Леви брёл домой, думая о том, как же эти двое с диаметрально противоположными установками и стандартами прожили так долго в браке. В его голове не укладывалась эта мысль ни вдоль, ни поперёк. Он считал, что, если подобное недоразумение произойдет в его жизни и ему придётся выбирать между отношениями и собственными ценностями, он просто оставит этого человека.

Всё изменилось, когда после очередной перебранки Леви немного задержался. Выходя во двор, он увидел в тусклом свете керосиновой лампы, стоявшей на веранде, фигуру Анастасии. На удивление, керосиновые лампы остались в его памяти прочным воспоминанием, пропитанным уютом и теплом, которое он впервые ощутил именно в доме семьи Северлин. Сигаретный дым упорхал прочь от её лица, сгорбленная спина подрагивала от холодного октябрьского ветра. Женщина пустым взглядом смотрела куда-то перед собой, забывая стряхивать пепел с сигареты, и он сам падал ей под ноги, иногда пачкая туфли. Леви зачем-то остановился рядом с женщиной и сам не понял, нужно ли было задерживаться.

— Это в последний раз, — заговорила Анастасия, то ли обращаясь к Леви, то ли говоря просто потому, что нужно было.

— Последний раз? — Леви удивлённо повёл бровью. Поразительной чертой этой пары было то, что они никогда не обещали больше не ругаться. — Вы имеете в виду ваши перепалки?

— Нет, — холодно бросила она. — Я имею в виду абсолютно всё. На моём направлении появилась одна девчушка. Я её ещё на отборочных заметила. До безобразия одарённая в рисовании, но у неё существенный минус.

Леви не переспросил, ожидая, что она сама всё расскажет.

— Эльдийка по происхождению. Она, конечно, получила почётное гражданство, но для моего мужа она всё ещё проклятая эльдийка. А мне всё равно, — Анастасия с остервенением затушила сигарету о перила и кинула окурок куда-то в сад.

Леви сначала удивился её словам. В государственном университете Марлии ещё никогда до этого момента не было эльдийцев среди обучавшихся. Такая мысль казалась ему неправильной и странной. Эльдийка с талантом к рисованию, с тягой к искусству? Могли ли эти «чудовища» вообще иметь какой-то эстетический вкус? Но затем удивление сменилось усмешкой. Рано или поздно что-то такое Анастасия Северлин учудила бы. Почти половину жизни шестидесятилетняя женщина отдала университету и теперь хотела получить от него всё, что ей причитается. Поэтому то, что эта «поганая эльдийка», по мнению Андре Северлина, будет обучаться наравне со всеми остальными студентами, не было для Леви больше ничем удивительным.

— Он сказал, что уйдёт из дома, если я приму её на факультет. Ну куда пойдёт этот старый дурак с его болячками? — Анастасия раздражённо цыкнула. — Я уеду уже завтра. Ты, когда будешь заходить, — теперь она повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза Леви, — можешь брать любой чай, какой понравится. Я оставлю его на кухне, в верхнем шкафчике справа.

— Госпожа Ана… — Леви не успел закончить. Анастасия замахала у него перед лицом указательным пальцем в знак, чтобы он не перебивал её.