Часть 6. Глава 5 (1/2)

Море неспокойно сегодня.

В городе солнце, а за его стенами будто скопился весь отогнанный неведомыми мне силами мрак. Будто давит на камень, но пробиться за него не может и потому пенит воду, потому толкает её на песок и о камни бьёт.

Волна за волной рушится, но неизменно накатывает снова.

Вал вдребезги.

Я весь солёный.

Мокрый уже насквозь, но всё никак с места не сдвинусь.

Будто там, вдали, у беспокойного горизонта, меня что-то ждёт, если получится это самое «что-то» высмотреть. Поймать зрачками. Но взгляд улавливает только далёкие вихри и всё то же неспокойное море, покоробленное ветрами.

Взгляд улавливает только серое, опустившееся почти что на макушку и придавившее её небо и чёрные воды. И больше ничего.

Ничего, кроме слипшегося до грязи, мокрого песка, каменного крошева и холода. И всё это меня не беспокоит.

Ничего не должно и помимо этого, но шкатулка, которую я зачем-то прихватил с собой вместе с чужой сумкой, будто бедро жжёт.

Меч бросил там, в рабочем доме, а эту дрянь деревянную зачем-то взял. Вот что мне с неё теперь? Какая разница? Внутри всё темно, и ни одно из чувств, что поселилось в груди, уже не изменится.

Разве что ненависти стало больше, и та будто снова оттаяла. Перестала быть расчётливо-холодной, когда разрослась. И бесит меня.

Бесит тем, что скребётся и раздражает.

Бесит тем, что, оказывается, не такой я и равнодушный. Что всё ещё прорывает.

Думал, что насмотрелся уже, привык ко всякому, а тут вдруг зацепило такой ерундой. Незначительной совсем на фоне всех моих прочих дел и скопившихся проблем. Зацепило… И не один час уже не отпускает.

Зачем мне это? К чему теперь?..

Сам не знаю.

Знаю, зачем вернулся к берегу, и пора бы уже перестать таращиться на воду и заняться делами. Решать то, что ещё можно решить.

Поворачиваю к спрятанному за поворотом дороги гарнизону и одёргиваю рукой ворот не застёгнутой до конца куртки. Не стал возвращаться в господский дом за плащом, и, должно быть, теперь похож на чучело.

Волосы мокрые и, как не зачёсывай пальцами, упорно топорщатся, а лицо посинело от холода. Да уж, видок тот ещё. Как у порядочного мертвяка, которого забыли известить о том, что он уже отошёл и должен лежать смирно.

Не ровен час, ещё и выстрелит кто-нибудь из дозорных, если, конечно, они выставлены на стенах.

Это и собирался проверить, когда обнаружил себя уже за Западными воротами, да так и застрял около кромки моря.

Решил, что гляну на гарнизон, может, переброшусь парой слов со служивыми, если последних из них не скормили припрятанным где-то тварям, и вернусь уже кладбищем, пройдя под землёй.

Такой себе маршрут для прогулки, но лучше, чем торчать в доме, где даже слуги с утра судачат о предстоящей свадьбе и том, какие салфетки госпожа Июлия и господин Штефан выбрали для гостевых столов за сегодняшним завтраком.

Любопытно, если он сам на ней женится, то и Июлия умрёт? Может, это кто-то из призраков душит его несчастных жен, карауля их у постелей?

Безобидны только слабые духи, а вот обиженные вполне могут и на то, чтобы обрушить крышу, наскрести сил. Правда, рывок скорее всего выйдет посмертным, ну да кто же мелочится, когда дело касается мести? А этим, бестелесным, что, они уже умерли и только и ждут, когда же уже исчезнут окончательно, чтобы избавиться от оков этого гнилого, серого, как затянутое тучами небо, мирка.

Глядишь, там, куда они попадают, окажется получше. Или не окажется никак, что тоже вполне достойный вариант. Небытие после всей грязи этого мира кажется подарком, а не наказанием.

Думаю об этом, и мне даже как-то странно то, что иные призраки опасаются растаять, а не стремятся сделать это поскорее, чтобы бросить уже свою жалкую, давно прожитую жизнь.

Мне тоже следует дрянь в сумке бросить.

Может быть, сейчас — в воду.

Выбросить и сделать вид, что ничего не находил, и пускай всё идёт, как идёт. Пускай, по прямой, потому что старый слом уже ничем не закрыть, но почему-то не избавляюсь от этой идиотской зацепки из прошлого. Даже зная, что она мне ни черта уже не даст.

Даже не желая, чтобы что-то изменилось, всё равно забрал её с собой и думаю о содержимом теперь. Думаю о том, что мог и ошибиться, и тут же одергиваю себя, наказывая за секундное малодушие.

Знаю, что никакой путаницы нет. Знаю, что и так нахожусь слишком низко, для того чтобы себя жалеть.

Волны становятся выше, и небо заметно чернеет.

Ветер уже штормовой, и именно он заставляет меня очнуться. Затолкать поглубже все свои меланхоличные настроения и, на ощупь проверив, на месте ли поясные ножны, двинуться навстречу гарнизону не в развалку, пиная песок и камни, а быстрым широким шагом.

Скалы мелькают по левую руку, море всё бушует, обещая вот-вот и на город обрушить самую настоящую бурю, не чета той, которая закончилась одной ночью.

Уже вижу каменные стены гарнизона, как позади раздаётся топот копыт. Далёкий сначала, стремительно приближается, и, надо же, когда посторонился, пропуская запряженный тройкой экипаж, тот остановился, вместо того чтобы пронестись мимо.

Возница на козлах в глубоком капюшоне, и, должно быть, для того чтобы оказаться услышанным, хозяин упряжки нехило пнул его в спину прямо через тонкую стенку этой тесной коробки.

С интересом жду, когда же откроется дверца, и не испытываю никакого удивления, когда в не зашторенном окошке показывается круглая, как блин, физиономия.

Кого ещё нелёгкая может нести в такую погоду за стены.

Да ещё и так «незаметно».

Высовывается на улицу и, неприязненно глянув на затянутое небо, с куда большим энтузиазмом отвешивает мне сдавленный его же подбородками поклон.

— Не лучший день ты выбрал для прогулки, а?

И улыбается. Как же мерзко наигранно улыбается, изображая радость от встречи скорее по привычке, а не потому, что ему нужно произвести впечатление именно на меня. Такие, как он, улыбаются всем. У них скулы так поставлены. Прикажет убить — и то не забудет сверкнуть зубами.

— На моей памяти встречались и куда худшие.

Возвращаю его оскал, куда более сдержанно изогнув губы, и спокойно смотрю вверх, ожидая, скажет ещё что или унесётся, посчитав, что все церемониалы соблюдены? Понимаю, что не помню уже, как тут положено. Сколько фраз нужно бросить до того, как с чистой совестью убраться восвояси?

Кёрн, видно, решил пренебречь этим правилом.

— Надо же, какие мы важные, — отвечает так же весело и вдруг, неожиданно резво для мужика своей комплекции, двигается, коротко махнув рукой. — Залезай.

— Я весь мокрый. — Не знаю даже, дежурная вежливость это, или мне действительно сейчас не собраться для того, чтобы вести какие-то важные разговоры. — Не хотелось бы испачкать обивку ваших сидений.

Бархат как пить дать.

Куда уж мне такое задницей обтирать.

— Ой, да перестань. — Кёрн даже краснеет немного от удовольствия, приняв моё нежелание переходить к более приватной беседе за излишний трепет перед его величием. — Для чего нужны слуги, если они вечно сидят без работы?

И глядит выжидающе из глубины обитого, видно, модным сейчас синим экипажа. Ждёт, соглашусь или нет. Соглашусь или предпочту и дальше дожидаться бури. Но что я, в конце концов, могу потерять? От силы час своей жизни?

— Так уж и без работы.

Бурчу себе под нос и принимаю приглашение. Заталкиваю себя внутрь и, оказавшись напротив Кёрна, который, как и в прошлую нашу встречу, предпочёл обрядиться в светлое, вопросительно вскидываю брови, показывая, что готов слушать.

— А ты с деловым визитом или…

— Гуляю? — подсказываю и, дождавшись, пока стукнет локтем в тонкую перегородку, подавая знак вознице, уточняю, доверительно понизив голос: — Я похож на того, кто просто гуляет?

Оглядывает меня с ног до головы и особенно долго задерживается взглядом на щеке, изуродованной шрамом. Будто она о чем-то говорит ему, эта щека. Не загнутая к низу царапина на левой стороне лица и не ломанный нос, а именно рассечённый рот. Щурится, сужая и без того маленькие на круглом лице глаза, и, будто очнувшись, стряхивает с себя уже проступившую подозрительность:

— Кто знает. Что только не врут люди, оказавшись не в том месте не в то время.

Намекает на то, что ещё могу выкрутиться, но одно из колёс наезжает на припорошенный песком валун и лежащая у меня на коленях сумка подскакивает вверх, гремя своим содержимым. Содержимым, возвращаться к которому я не имею никакого желания. Пока — никакого.

— Я в том месте и в то время.

— Вот как?

Выдыхаю и собираюсь быть вежливым настолько, насколько хватит. По крайней мере до того, пока не остановится экипаж, я ему не двину. Обещаю себе, что точно нет.

Ни за кривляния, ни за то, что делает вид, будто забыл, как мы разошлись в прошлый раз. Ни за то, что просто хочу ему вмазать. Просто так, потому что раздражает.

— Разве не вы искали кого-то, кому можно поручить какое-то важное дело? — Чем мне нравятся селяне, так тем, что не расшаркиваются. Говорят, чего требуется, и спешат захлопнуть дверь, чтобы убрался побыстрее. Благородные же сначала хребет своими любезностями весь выкрутят, а уже после, намеками, обозначат, чего изволили требовать. — Будем считать, что я здесь исключительно ради встречи с вами.

— Мы не сошлись со Штефаном в этом вопросе. — Выражение его лица меняется на обеспокоенное, и пухлый кулак подпирает гладко выбритую в отличие от моей щёку. — Он считает, что ты слишком юн и ненадёжен для серьёзных поручений.

Вот как.

«Юн», значит. Снова я им вчерашний мальчик, едва оторвавшийся от юбки. Так иронично, что на языке горчит. И это вовсе не морская соль.

— Не думаю, что его мнению стоит доверять. — И что стоит проверять, насколько хватит моей вежливости, тоже не думаю. Но пока именно мне приходится постоянно помнить о том, что далеко не всегда можно просто отрезать чужую голову и закинуть её в мешок. И очень зря. Крайне весомый бы вышел аргумент. — Сам он только и видел, что свой кабинет и пару-тройку чужих домов.

Да и те не дальше просторных бальных залов, предназначенных для того, чтобы пускать пыль в глаза удостоенным визита. Может, навестил ещё пару спален, но разве это добавляет ему именно понимания? В чём-то, что может касаться дел такого скользкого типа, как Кёрн? О нет, мой папаша острые предметы видел только завёрнутыми в салфетку, а тварей из стальных клеток — разве что размытыми тенями в ночных кошмарах.

И кому, как не этому прозорливому, умудряющемуся держать свой огромный зад в столь важном кресле, господину, об этом не знать. Конечно же, он знает. Может и вовсе ляпнул нарочно: поглядеть, как я отреагирую, и уже после решить, стоит со мной связываться или нет.

Вот же чёртов стратег.

И впрямь с полминуты, если не больше, глазами лупит, а после, когда экипаж в очередной раз наезжает на камень, усмехается и выглядит так, будто вот-вот погрозит мне пальцем.

— А я сразу заметил, что вы не в ладах.

И кажется таким довольным, что, чтобы не погасить этот прилив энтузиазма, мне приходится отвести руку в сторону и сжать ручку сумки. Просто занять их, а то мало ли.

— Это и безглазый бы заметил.

— И не страшно тебе вот так, в открытую, дерзить? — Интересуется с мнимым участием, но выражение глаз тут же становится иным. Пытается уколоть меня зрачками, не понимая, почему все его угрозы заведомо провальные. — Знаешь же, где можешь закончить.

Хочется уточнить, где же, очень хочется выспросить про все страшные места, которые он может пообещать, но вместо этого одёргиваю себя и, выпрямившись, наклоняюсь вперёд, приподняв брови:

— Так ты испуганного ищешь или с руками из правильного места?

Разом отбрасываю все расшаркивания и жду, качнёт его в какую-то из сторон или так и будет, как та корова, что никак не отелится. Кёрну бы неплохо уже родить какое-нибудь предложение или попрощаться со мной.

Должно быть, думает о том же и потому, пожевав свои губы и ещё раз оглядев меня с ног до головы, вдруг решает сыграть в покорность.

— Верно, — соглашается и, сцепив кисти в замок, пристраивает их на своём животе. — Правильно растущие руки ценнее любого языка. Но можно ли тебе доверять?

Спрашивает и глядит якобы с грустью, прижавшись ухом к опушке своего светлого плаща. В пору уже поинтересоваться, почему и это я должен решать.

Выдыхаю и, поглядев вниз, на сумку, заставляю себя вспомнить о тварях, что бродят где-то под городом, и о призраках, которым благодаря чужим голубым глазам я тоже что-то пообещал.

Заставляю себя вспомнить о том, что если вдруг что-то пойдет не так, если допечёт меня окончательно, то, несмотря на ширину шеи, у меня и её провернуть сил хватит.

— Я много лет как наёмник, а не наследник чьих-то трухлявых садов, — проговариваю странно даже для себя, глядя на брошь-застёжку, удерживающую его плащ. После поднимаю взгляд и жду, пока изволит встретится со мной своим. — Скажи, что нужно сделать, и назови цену. Будем считать это началом наших деловых отношений.

Как много слов.

Как много ничего не стоящих слов… Всегда ли их было так много, или всему виной то, что моё прежнее терпение к церемониалам и уверенность в том, что так и надо, прилично пооббились? Как куски глазури с уродливых чайных чашек.

— Ты уже был в гарнизоне. Зачем?

Наконец-то не увиливает и спрашивает в лоб. Глядит тоже твёрдо, без кривляний и дёрганий, и кажется, будто пытается прочитать меня. Узнать загодя, собираюсь врать или нет.

Что же.

Я не собираюсь. Только устроит ли его это?

— Приходил проверить, всех ли воющих тварей вы успели спрятать, или, может, кто ещё вырвался и дожрал остатки твоих вояк. — Так и смотрит напрямую, но взгляд на миг становится ошарашенным. Брови приподнимаются, и рот, прорезанный в большом трясущемся куске студня, искажается. Отчего-то моя правда ему не понравилась. И повисшая в экипаже тишина только в доказательство. Но мне она ни к чему, мне нужно, чтобы врал и изворачивался как раз он. Мне нужно, чтобы он пытался запутать меня и, может, болтнул что-нибудь между делом. Поэтому я хмыкаю, показав, что вполне насладился произведённым эффектом, и пожимаю плечами, — Мой наниматель сказал именно так.

Кёрн оживает спустя секунду. Вздрагивает, будто птица, на которую упала капля воды, и к моему удивлению не спрашивает имени. Его интересует другое.

— И что ты ответил своему нанимателю?

Не важно, кто меня нанял. Важно то, что тот теперь знает. И, должно быть, ему абсолютно наплевать на то, что знаю я. Я — никто во всей этой игре. Так, мелкая фигура где-то у края. Вот чем отличаются жители больших городов от тех, кому доить коров и укреплять забор вокруг своего селения.

Уверенностью в своей полной неприкасаемости.

— Пока ничего. — И пускай не знает пока, что богатые мрут абсолютно так же, как и бедные. Не прихватив с собой ни кошеля, не утащив ни сантиметра шёлка. — Мы не встречались.

Снова не вру. Когда бы мне успеть заскочить к надзирателю над книгами? Но является ли он моим нанимателем — тот ещё вопрос.

— Кто-нибудь помимо него знает?

Кёрн становится более деловым и даже не замечает очередной ямы на дороге, из-за которой его голова мотнулась назад и ударилась об изголовье сиденья. Куда там до таких мелочей, когда речь идет о его делах. Или о каком-то особенном детище, с котором лучше не встречаться впотьмах и без меча.

— Может, и так.

Не отрицаю, что есть ещё заинтересованные, и он кивает, показывая, что его удовлетворит и такой ответ. Что не собирается больше выспрашивать, погрузившись в глубокую задумчивость.

Дорога поворачивает, и до гарнизона остаётся совсем ничего, когда он, молчавший всё это время, обращается ко мне снова:

— И к чьей стороне склоняешься ты?

Постановка вопроса цепляет.

Выходит, что он знает, кто мог меня подослать. Знает тех, кому может быть всё это интересно. И вряд ли сейчас перебирает в уме имена мелких магов-канцеляристов и полусбрендившего библиотекаря. О нет, он подозревает своих «друзей» по тому самому столу, за который так не терпится усесться моему папаше. И как же мне не нравится то, что приходится иметь всё это в виду.

Просто выслеживать и рубить у меня выходит куда лучше.

— К своей. — И потому, по иронии, я самый выгодный союзник. А может, и нет. Смотря с какой стороны глядеть. Оставлю ли я их всех умирать, если так выйдет, что голодная нечисть, наслонявшись, бросится к хозяйскому порогу? И растащит половину Голдвилля на части? Не моргнув. — Меня не интересуют ни ваши распри, ни город. И Штефан тоже не интересует.

Пролезет в совет — так и чёрт с ним. Но, возможно, с тобой у нас могут быть общие дела. Как считаешь?

Я редко говорю так много и уже устал от этого. Устал танцевать вокруг него и выгадывать, какое слово использовать, а какое не подойдёт.

Мотнёт своей круглой башкой ещё раз — выйду прямо на ходу. Хватит его с меня. И увёрток этих идиотских хватит.

— Вполне. — Соглашается сразу же, будто бы почуяв мои настроения, и тут же перестаёт надувать щёки и изворачиваться. Отгибает край занавески и, увидев за оконным стеклом каменные стены, досадливо цокает языком. — Только вот с монстрами ты перегнул. В гарнизоне держали пойманного оборотня и по дурости подстрелили, когда тот начал выть на новую луну. Кто же знал, что от боли зверюга станет сильнее и вырвется?

И глядит, досадливо поджав губы. Будто бы раскаиваясь в том, что не прервал чужие идиотские развлечения, а махнул на них рукой. Но я сам видел минимум три клетки. С такими тяжёлыми решётками, что те удержали бы не только волка. Врёт, думая, что если выдаст мне кусок истины, то до оставшейся её части мне не будет дела.

Как и любому наёмнику, который никогда не стремится делать больше оплаченного.

Я бы, может, и сам не лез, если бы и меня толкала вперёд лишь совесть.

— И только?

Спрашиваю не без насмешки, и он возвращает мне её сторицей. Даже, не удержавшись, сочувствующе хлопает по колену.

— И только, мой мальчик. — Медленно убирает руку, понимая, что перегнул, но прятать за спину не спешит. Напротив, рассматривает свои пухлые пальцы так, будто раньше никогда не видел. И голос становится негромким и задумчивым. — Поступок некрасивый, никто не спорит, но что теперь поделать?

Разве что руками не разводит, и мне даже говорить о том, что можно было придумать что-нибудь покрасивее, не хочется. Оборотень так оборотень. Пускай ещё кого-нибудь накормит этой сказочкой, а после удивляется больше всех и требует самых решительных мер.

— Вижу, ты разочарован? — Истолковывает моё молчание по-своему, и я киваю, не добавляя, что разочарован уже очень давно и почти во всём человеческом роде. — Не стоит, и думаю, что всё-таки смогу дать тебе одно поручение.

Не веря своему счастью, приподнимаю бровь, но он отворачивается и, что есть сил, лупит по тонкой стенке. Возница тут же натягивает поводья, и лошади останавливаются в каких-то десяти метрах от уже распахнутых ворот, мимо створок которых прохаживаются запрокидывающие головы вверх стражники.

— Я слушаю?

Оборачивается, снова садится ровно и, подумав, задумчиво начинает, будто сам ещё не знает, что стоит говорить, а что нет.

— У меня украли одну важную вещь около двух недель назад. И не просто стащили из кабинета, а запечатали его заклинанием, так, чтобы я ещё несколько суток не мог войти и понять, что же именно увели.

А я-то рассчитывал, что перестанет заливать про оборотня или на ходу вывернется, рассказав о покусанных им служивых и той небольшой обратившейся армии, что необходимо выследить. О нет, рвущие людей голодные твари его не интересуют. Но он готов подрядить меня под абсолютно никчёмное, может, и вовсе выдуманное дело. Почему тогда остановил экипаж?

— Хитро. — Не говорю ему, что пара дней — это так, издёвка, и любой, разбирающийся в колдовстве, мог внушить ему, что он размахивает саблей, а не ночным горшком. Жду, будут ли ещё какие-то подробности, или мне предстоит просто погулять по городу и вернуться в итоге ни с чем. — Могу я спросить, что это за предмет, или нужно искать вслепую?

Старательно скрываю проскользнувшую насмешку, но Кёрн её и не замечает. Слишком задумался, потирая подбородок.

— О, ничего особенного на вид. — Отмахивается и тут же, до того как я успею заявить, что тогда делу никогда не выгореть, всё-таки уточняет: — Вырезанный из кости тролля ящик.

Перестаю допускать, что всё это вымысел. Где бы ему вообще увидеть такое, если не хранить самому? А главное, какая необходимость повелела ему завести магическую клетку из настолько крепкого тела?

— А внутри?

Сам ящик неказистый, страшный и жёлтый, от него могли и избавиться по незнанию. Да только не крадут такие вещи по незнанию. Разве что после того, как сгребут все камни и монеты, из банального любопытства, чтобы попытаться открыть после. В безопасности.

— Реликвия. Артефакт, многие годы принадлежащий моей семье. — И внутри такой клетки. Что же за магию он притягивает или творит, если для того, чтобы обуздать его, нужны мёртвые кости? — Безделица, но я хочу, чтобы она вернулась.

Снова врёт мне, улыбаясь в глаза, но я проглатываю, не моргнув. Пускай говорит, что хочет, главное теперь понять, что у него свистнули и не связано ли это с проклятым гарнизоном.

— Тогда предупреди прислугу. Я загляну на днях.

Обещаю, и он снова стучит в стену. Лошади трогаются с места, для того чтобы протянуть ещё несколько метров.

— И я буду премного благодарен, если этот разговор останется между нами. — Только что миновали ворота и въехали во внутренний двор. Потому говорит быстро, и то и дело поглядывая в окно. — Такая глупая кража — огромное пятно на моей репутации. Что скажут люди, узнай они, что некто смог так легко меня обокрасть?

Согласно киваю и двигаюсь ближе к двери.

— Я понимаю. Репутация превыше всего. — Не протягиваю руки для прощального рукопожатия, но и он не спешит раскланиваться, ни единым словом не обмолвившись о том, что мне не стоит быть здесь и лезть в чужие дела. — Если это всё, то…

Не всё. Понимаю это, когда, едва нажав на дверную ручку, высовываюсь на улицу. Упираюсь взглядом в чужую кожаную маску, и мне даже чудится, что тот, кто её носит, усмехается.

Может, только чудится. Чёрт знает, что там с его лицом. Через прорези не разглядишь.

— Моё почтение. — Держится правой за запястье левой и почтительно склоняет голову. А после, вскинув её, обращается уже ко мне. — Не могу сказать, что успел соскучиться.

— Взаимно.

Спрыгиваю с подножки, и оказываемся друг напротив друга. И снова это ощущение: будто знакомы уже. Где-то я его видел раньше. Точно видел, и вряд ли это был какой-то захолустный трактир или дальняя бухта в Штормграде.

— Готовы?

Оборачиваюсь к спешивающемуся куда дольше моего Кёрну, и он шагает между нами. Отмечаю, что к человеку в маске он не обращается ни по имени, ни по званию.

— А этот тут зачем?

К человеку, который, указывает на меня с тщательно сдерживаемой неприязнью, и мне против воли становится спокойнее, что ли. Привычнее. Когда не играют в расположенность, а кривятся в лицо, а не затылок.

— Пускай идёт с ними.

Не прояснилось, но, мельком осмотревшись, замечаю, что стало куда люднее. Не то новых понабрали из окрестных деревень, не то старые, сопроводив свой важный груз, вернулись. Кто б их разобрал. Все одинаковые — в легких доспехах и шлемах. Кто тренируется, разбившись на пары, под присмотром более опытного командира, а кто отдыхает, праздно подпирая собой одну из стен. Запрокинув голову, замечаю, что и на стене появился тяжелый арбалет, и рядом с ним минимум трое. Прохаживаются, помахивая пустыми руками.

— При всём моем уважении… — А главный над всеми этими людьми чуть ли не закипел. Того и гляди, маска оплавится и прилипнет к щекам. — Не стоит.

Тон его голоса становится давящим, но нависать над невысоким Кёрном он себе не позволяет. Напротив, старается отодвинуться и взвешивает каждое слово. Ещё бы: за руку, которая кормит, лучше не кусать.

— О, ещё как стоит. — Круглолицый и раскрасневшийся Кёрн, напротив, так и лучится добродушием и разыгрывает доброго дурачка. И улыбается, растягивая рот. Как же наигранно он улыбается. — Лишний меч никогда не помешает, так?

Оборачивается ко мне и, глянув на пояс, немного теряется. Потому что меча у меня с собой как раз нет, что, почему-то, только раздражает обвешанных оружием вояк вместо того, чтобы успокаивать.

— Подо что ты меня подряжаешь?

Спрашиваю почти весело, и Кёрн становится нарочито озадаченным. Этого, в маске, и вовсе, должно быть, нехило косит из-за того, что тот вообще со мной разговаривает.

— Есть основания полагать, что один из наших отрядов дезертировал по подземным ходам. Должен был нагнать и добить сбежавшего зверя, но никто так и не вернулся. Ты же не откажешься пройти и посмотреть?

О, конечно. Как я могу отказаться от такого заманчивого предложения, за которое мне не предложили хоть какой-то платы? Иные сильные мира без сомнений уверены, что служить на благо их целей — уже высшая награда.

Но стоит ли его осуждать, если служивые и умирать бы бросились, прикажи лично он? Как же, быть замеченным столь великим.

О том, что вся эта история с оборотнем и вовсе бред собачий, даже не думаю. Я это знаю.

Но вслух только коротко соглашаюсь и поправляю ворот куртки. Уже жалею, что прихватил с собой сумку. Не хотелось бы вот так запросто подарить кому-то её содержимое. Но если ударят в спину, выбора у меня не останется. Что ж, вот и гляну, судьбой мне положено было что-то раздобыть или клала эта судьба на меня большой хер.

— Поэтому явился совсем безоружный? — Носящий маску злится, что не предупредили, и я его даже понимаю. Ещё бы, к чему ему лишний нос в его делах? — Где же обещанный меч?

Демонстративно оглядывает меня, и в ответ я только развожу пустыми руками. Ни меча, ни даже сколько-то приличного кинжала нет.

И в его взгляде, в единственном целом зрачке отражается столько презрения, что, несмотря на то, что собирался, не смолчал.

— Если там, куда вы собираетесь, действительно окажется голодный раненный оборотень, то я позаимствую его у одного из трупов.

Щурится и, заложив руки за спину, снова обращается к Кёрну, которому всё это мерянье саблями кажется если не забавным, то занимательным по крайней мере. Иначе почему так внимательно смотрит и молчит?

— И всё же, я настоятельно прошу вас подумать ещё раз, господин.

И тот, отняв руку от лица, снова улыбается. Добродушно и радостно. Совсем также он будет скалиться, когда отправит своего искалеченного верноподданного в отставку. Я уверен.

— Я подумал.

Тот только кивает, поправляет почти сорванный ветром с его головы капюшон и, забыв о Кёрне, резко разворачивается на мокром песке и кивком приглашает меня следовать за собой.

— Безопасности не гарантирую.

Отрывисто бросает, не оглядываясь, и я, нарочно держащийся позади, чтобы ещё раз осмотреться, не знаю, стоит ли мне уверить его, что и не нужно, или не подначивать.

— Чудно. — Огибает один из бараков, и, мельком глянув в приоткрытую дверь, отмечаю, что и он полон людей. Откуда столько? И где они были? Ещё вчера — где? — Так куда мне и с кем?

Молчит, предпочитая думать, что тем самым нервирует меня, но спустя ещё с пол сотни шагов никаких ответов уже и не требуется.

В отдалении около покосившегося сарая стоят трое. В плащах с вязью и накинутых на голову капюшонах. И держатся так знакомо, один ближе и позади двое. Пониже, и, несмотря на свободные балахоны, заметно хилее. Юные, должно быть, совсем. Вчерашние зубастые дети, которым суждено умереть молодыми.

Но не первый.

Первый, у которого из-за поднятого шейного платка видны только глаза, явно не ребенок. Может быть, мой ровесник. Может, чуть моложе.

— Ну надо же.

Слова вырываются изо рта против воли. Слова, которыми я не собирался ни с кем делиться, но именно они заставляют человека в маске обернуться.

— Уже доводилось сталкиваться?

И не уточняет ни имен, ни конкретных людей. Зачем? Они же все одноразовые. Один не вернулся — купили двух новых, и так до бесконечности. Зачем запоминать лица или имена тех, кто уже мёртв?

— В общем и целом.

Небрежно бросаю в никуда и отмечаю, что эта тройка как раз вооружена до зубов.

И мечи при них, и арбалет из тех, что не стыдно и отобрать, и наверняка куча рассованных по складкам одежды ножей. Хоть за ноги переворачивай и тряси.

Никем не званое чувство тоски обрушивается мне на голову куда стремительнее, чем продолжающий противно моросить дождь.

Особенно сильным оно становится, когда приближаюсь вплотную и замечаю на шее первого из этой тройки поблескивающую серебром цепочку. Во внутреннем кармане моей куртки лежит точно такая же. И чем леший не шутит, я бы хотел ее отдать. Хотел бы вернуть тому, у кого забрал, и видеть его в этом проклятом плаще. Знать, что снова может задирать нос и позаботиться о себе.

И я буду.

Вопрос лишь во времени.

Все трое бегло осматривают меня, но ни слова не произносят. Даже когда тот, кто привел меня сюда, вполголоса объясняется с главным, передаёт ему слова Кёрна, Второй лишь равнодушно опускает подбородок, показывая, что понял.

Вот и все переговоры.

Буквально с десяток слов, и я остаюсь с этой тройкой лицом к лицу. Гадаю, насколько хороши и сколько дырок успеют во мне сделать, если вдруг что.

Подростков, что ростом едва ли выше Йена, почти не беру в расчёт. Меня интересует Первый.

Такой же безликий, как и прочие, в своем платке и капюшоне.

Чуть ниже и с заметным шрамом, тянущимся от виска вниз, за кромку задранной по переносицу тряпки.

Обмениваемся короткими взглядами, и он кивает куда-то за свою спину. К дальней, почти что прижимающейся к каменной скале стене гарнизона.

Послушно иду, куда указали, и замечаю что двое помладше задерживаются, для того чтобы оказаться за моей спиной.

Не то замкнуть стандартное построение, не то…

— Любопытства ради: я должен вернуться?

Ориентируется этот первый более чем хорошо, и вряд ли это его врождённый талант. Должно быть, шныряет тут с завидной регулярностью и на Кёрна работает не первую неделю. Может, и не месяц.

Отвечает мне, не оглядываясь, и круто сворачивает, зарывшись каблуками своих сапог в мокрый, перемешанный с рыхлой землёй, песок.

— Понятия не имею.

Отвечает отрывисто, но достаточно равнодушно для того, кто не привык таскать с собой лишний балласт. Должно быть, он из тех, кто делает, что приказано.

Убить так убить.

Охранять, значит, охранять.

В каком-то смысле, идеальный наёмник. Может, и в бою неплох. Наверняка неплох, раз работает на таких важных шишек и всё ещё не закончил в какой-нибудь яме.

Я бы и начать не успел, если бы тёмная сила упорно не выдергивала назад. У этих же, в плащах, нет права на ошибку. И никакого второго шанса тоже нет.

— Зависит от того, насколько будешь лезть под руку.

Хмыкаю против воли и тут же отступаю в сторону, позволяя двум держащимся позади парням показать мне свою спину.

— Я собирался наблюдать издали.

Беру влево, и теперь в центре оказывается один из молодых, я, забавляясь, рушу привычное для них построение и демонстративно помахиваю пустыми руками.

— Так вряд ли выйдет. — Надо же, мне даже отвечают. Тот, который оказался ближе других. И да, судя по голосу, он куда моложе своего временного командира. — Двенадцать человек не вернулось. На самом деле, никто не думает, что они сбежали.

— Значит, их всех задрал оборотень?

Спрашиваю сразу у троих, и двое, снизошедших до того, чтобы поговорить со мной, переглядываются. Третий просто отводит взгляд, делая вид, что его куда больше прочего интересуют каменные стены. Сразу становится ясно, кого бросят в случае необходимости. Того, кто не вписался в эту случайную, а может быть, что вовсе и нет, тройку.

Фаворитизм — явление редкое лишь для тех, кому не из кого выбирать. Этому, который старше прочих и куда опытнее, явно есть. Может быть, сам и выбирал, кого взять на очередное дело. Кого следует поднатаскать получше, а кого можно будет бросить, если вдруг что.

Вот он, здоровый прагматизм в самом низменном своём проявлении, о котором не раз и не два упоминал Лука. Иногда коротко, иногда пускаясь в длинные пьяные россказни, но одно из них я понял чётко: если выходят трое и больше, то кто-то должен умереть. Сыграть роль живого щита и не путаться больше под ногами.

— Я верю в то, во что велено верить.

Добрая минута прошла, прежде чем Первый, мысленно так и обзываю их по номерам, отвечает мне и, обернувшись назад, останавливается. Деловито осматривается, находит взглядом второй, не замеченный мной раньше колодец, прикрытый пустыми холщовыми мешками, и, наскоро оттащив их, снимает и деревянную крышку.

Заглядываем вниз одновременно и обнаруживаем лишь пустоту и сухие камни на дне.

Метров шесть вниз, не больше. И похоже, что воды там никогда не было. Просто ещё один запасной выход. Очередная подземная тропка, ведущая и в город, и ещё чёрт знает куда.

Что же…

Не спрашивает, кто первый, но кивком указывает на зияющий чернотой провал именно тому третьему, который по моим прикидкам не очень-то им и нужен. После лезет в свою прикрытую плащом сумку и, вытащив из неё тонкую веревку, быстро обвязывает её вокруг пояса.

Бросает свободный конец вниз, в темноту, и Третий, ни слова не обронив, наматывает её на своё запястье и спускается, опираясь о стены колодца.

Должно быть, так прикрывают друг друга на всякий случай.

Мало ли, сорвётся.

Но ожидаемо не падает, а, спрыгнув, осматривается и свистит, давая понять, что сожрать его там некому.

Оставшиеся сверху двое выжидают с пару минут и тоже исчезают в темноте.

Я спускаюсь последним и, вижу только их спины.

Что же, пускай, ждать вовсе не обязательно. Как раз выйдет оглядеться. По эту сторону ходов я ещё не был. А может, и был, да только сам не знаю об этом. Бродил рядом, но не нашёл, где здесь можно повернуть и подняться. Слишком перепутаны эти ходы, и, как один, похожи друг на друга.

Слышу, как впереди черкают огнивом, и спешу нагнать до того, как зажгут факелы или что там у них. Оказывается, что запертое в стекле магическое пламя. Чёрный порошок, который от искры вспыхивает синеватыми всполохами и бьётся внутри вытянутой бутылки.

Зачарованной, судя по тому, что не обжигает наёмникам голые пальцы.

Хитро.

И дорого для простого путника. Но эти — совсем иное дело. Эти привыкли не считать монеты и жить одним днём. Что им какой-то порошок? Так, мелочёвка на размен.

Подземный коридор такой же, как и все прочие, узкий и неровный, петляет, уводя прочь от гарнизона, но, судя по моим прикидкам, ведёт не в город, а куда-то за его пределы. Может, заканчивается где-то посреди болот. Может, тянется до самого пыльного тракта, уводящего много выше по карте, к Пустошам.

Держусь позади всех. Слушаю их шаги и редкие односложные переговоры и думаю, не зря ли впутался, рискнув потратить целый день в никуда. На то, чтобы обдумать, хватило бы и утра, но под чужим сапогом вдруг звонко хрустит сломавшаяся тонкая кость, и я перестаю сомневаться.

Может быть, это уже мумифицировавшаяся, давно высохшая крыса или… Чьё-то треснутое и сколотое ребро.

Определенно человеческое и крайне недобросовестно обглоданное.

Наёмники переглядываются, и двое вынимают длинные ножи. Третий стаскивает с плеча арбалет, и тем самым вызывает у меня непрошеную короткую ухмылку.

Посмотрел бы я, как он собрался стрелять в полумраке, в таком узком коридоре.

Молча качаю головой и, послушав, не стучит ли кто когтями по какому-нибудь из боковых ответвлений, так же, не открывая рта, прибавляю шага и боком обхожу всех троих, выбиваясь вперёд.

Хочется им красться, играя в прятки с темнотой — пожалуйста.

Я посмотрю, что там впереди, и назад, в город.

Идём долго, не скрываясь, и то и дело натыкаясь на чьи-то останки. То кисть мелькнёт, то остатки уже подсохшей и сморщившейся человеческой кожи.

Замечаю и ухо, и даже чьё-то оторванное и, видимо, сплюнутое на стену, веко.

Должно быть, сделавшая это тварь была одна, но поужинать особо не торопилась. Сначала закончила с преследователями, а уже после неторопливо разделала их и утащила.

Может, кто-то не сильно крупный? Или всё-таки двое?

И крови нигде нет. Выпили?

Догадки лишь прибавляют вопросов, и когда нахожу пару уложенных друг к другу глазницами черепов, решаю, что оно ещё и разумное.

Играло с ними. Может, глумилось.

Наёмники следуют за мной словно тени, и пару раз я даже забывал о них. Когда сильно уходил вперёд и когда они останавливались, вслушиваясь.

Да только без толку.

Никого тут нет. Не в тоннеле.

Вода капает, бегают крысы, собирая остатки чужого пиршества, и на этом всё.

Тварь была здесь да давно скрылась.

Может быть, охотится неподалеку? Не бросилась подальше, как остальные, а смекнула, что еда сама придёт, если остаться?

Наконец, вижу белый дневной свет впереди и, прищурившись, чтобы не ослепило после темноты, замедляю шаг.

Спустя пару десятков метров уже знаю, куда выводит этот колодец. Мог бы догадаться и раньше, что если в нём когда-то была вода, то ведёт он к старым озёрам, которых и на картах-то уже нет.

Теперь только грязь.

Грязь, да труднопроходимые, топкие болота перемешанные с… Другой грязью.

Вонять гнилью и сыростью начинает задолго до того, как выберемся. Несёт тиной и веет холодом.

Не морозным или солёным морским, а затхлым и будто застрявшим здесь, в низине.

Выбираюсь наружу и тут же отступаю на пару шагов в бок и назад, взбираясь повыше. Выход из тоннеля пещеры ещё каменистый, а вот дальше… Дальше простираются топи, которые прилично разнесло после вчерашнего дождя. Да и новый, сегодняшний, должен нехило добавить.

Перед глазами всё буро-зелёное и местами подёрнутое красным цветом. Так, с ходу, ещё и не сразу разберёшь: мхи или кровь.

Всё-таки мхи.

И чудится, будто вся эта грязь тянется до самого горизонта.

Не заканчивается вообще.

Деревьев почти нет, только кусты-переростки, облепленные грязью и ряской, и изредка встречающиеся сухие островки. Но безопасны ли они?

Может, молчаливые парни в плащах первые проверят?

Слежу за ними, только появившимися снаружи, и понимаю, что мне интересно. Действительно интересно глянуть, что же теперь они будут делать.

Нет, в деле одного такого я видел не один десяток раз, но эти… Чем они отличаются? Насколько окажутся хороши, если выдуманный Кёрном оборотень всё-таки появится?

Оборотень, живущая где-нибудь неподалеку водяная баба, разросшаяся до неприличных размеров, или хотя бы вечно голодные, охотящиеся стаей пиявки?

Подтягиваю ремень сумки, поднимая её повыше, и оборачиваюсь к своим вынужденным спутникам.

И, даже несмотря на платки и капюшоны, вижу, что их Первый хмурится.

А после и вовсе ругается и стягивает тряпки со своего лица, обнажив длинный, загнутый к низу шрам.

Подбородку тоже досталось. Видно, спасал горло.

— И что теперь?

Второй, который разговорчивый, тоже одёргивает платок и оказывается совсем юным. Ещё не тронутым ни сталью, ни огнём. Может, и семнадцати нет. Такого же я убил прошлым летом, сопровождая из Аргентейна в Камьен свою юную княжну.

Кажется, что чуть ли не в прошлой жизни было, а ещё и года не минуло. Ироничное оно, это время.

Первый осматривается, глядит вперёд, поднеся к глазам ладонь, оборачивается назад, к темноте пещеры, и, поджав губы, негромко цедит:

— По кочкам. — Тут же нахожу взглядом предложенную им тропу и гляжу чуть в сторону, заприметив в воде лежащий почерневший ствол какого-то дерева. — Цепью.

И тут же, будто разобрав его слова, вода в этом месте мутнеет и наверх поднимается несколько лопнувших пузырей. Дойдут они, как же.

— До того края болота?

Второй вполне справедливо сомневается. Третий уже готов сделать первый шаг.

Один оспаривает приказы, другой хочет выслужиться.

Занятные. Только Первого это никак не трогает. Первый тихо злится и уже готов подпихнуть другого в плечо.

— Шагай. — Сталкиваются взглядами, и более молодой протестующе поджимает губы. В открытую не идёт против, но и умирать не стремится. Наблюдаю за ними в открытую и в шаге от того, чтобы начать тихо веселиться. И не то чтобы пытаюсь это скрыть. Тогда Первый, видно, нарочно затягивая паузу, резко оборачивается уже ко мне. — Есть какие-то возражения?

Надо же. Я, оказывается, тоже попал в список счастливчиков, обязанных прыгать по воде. Это что же, уже можно лезть под руку?

Решаю, смолчать или дать пожить ещё немного. Решаю за несколько секунд и с выдохом спускаюсь назад, к выходу из тёмного тоннеля.

— Этот, который Третий, провалится через пару метров и уже не вылезет, а Второго сожрёт притаившаяся под тем трухлявым бревном рыбина.

И гляжу прямо ему в глаза. Жду, пока задерёт подбородок повыше и.

— Знаешь что?..

Делает шаг вперёд, а у самого уже локоть отходит в сторону. Той руки, в которой он так и вертит свой длинный узкий нож. Делает всего шаг, а сам уже готов ударить.

Внешне довольно спокоен, но внутри, должно быть, сильно нервничает. Не по нраву ему это место. И выслеживать, чёрт знает что, тоже не по нраву. Но видно и инструментом быть давно привык.

А инструменты не имеют своих мнений.

— Наазир… — О, оказывается, у него и имя есть. И младшим позволено окликать его, отвлекая от потенциального убийства. Младшим, почти синхронно отодвинувшимся от воды и вернувшимся на крепкий камень. — Там действительно что-то есть.

И голос у него напряжённо шипящий. Голос у него предупреждающий и заставляющий Первого тут же обернуться к кромке чавкающей грязи, перетекающей в мутную из-за толстого слоя ила воду.

Как раз вовремя, для того чтобы третий, так и не убравший свой арбалет, успел выстрелить в показавшуюся на поверхности круглую голову.

Не попал.

Утопленник тут же нырнул опять и прижался ко дну.

Поди подбей его теперь в такой грязи. А он, напротив, ещё как может. Схватить за ногу и потащить вниз, в склизкую топь. Он и прочие твари, заскучавшие без человечины.

Первый молча отодвигается и лезвие возвращает в ножны.

Можно сказать, что только что обозначил, что так и быть, ещё меня потерпит. Отвечаю ему равнодушным взглядом и, оглядевшись ещё раз, решаю, что стоит попробовать продраться вперёд по левому краю. Забраться повыше и поискать тропу или хотя бы её подобие.

Кто-то же закусил в тоннеле. Вряд ли он был настолько глуп, чтобы сунуться в воду напрямик.

Жаль, что дожди давно уничтожили все следы.

Ухожу, и снова они тянутся следом. Против своей воли, но, как и в темноте, решают пропустить вперёд чужака, которого не жаль.

— Мы не встречались раньше?

Вопрос Первого нагоняет меня в спину. И, судя по его задумчивому голосу, размышляет об этом всерьёз. И в спину мне глядит как-то слишком уж пристально.

Не оборачиваясь, мотаю головой. Не помню. Этого вроде не видел. Этот же живой, а, значит, не попался под руку, когда пытался отделить мою голову от тела. А иначе где бы ещё?

— Есть какие-нибудь предложения?

Видно сцепил зубы и засунул подальше свою гордость. Или надеется ещё пожить. Как знать, может, в душе труслив, и если собирается броситься на меч, то прежде пихает панцирь под одежду?

— Что же ты их не спросишь?

Обернувшись, прохожусь взглядом по держащемуся позади Второму и так и не опустившему платок Третьему и получаю только отмашку вместо ответа.

— Молодые ещё. Не опытные.

Но нагоняет и становится со мной рядом. Признал, что ли?

Киваю, показывая, что услышал, и снова осматриваюсь.

Болота выглядят бескрайними, но то тут, то там мелькают целые прогалины из лысой сухой земли. А где-то вдалеке, среди наползшего перед ливнем тумана, мне и вовсе чудится желтоватый огонёк.

— Костёр?

Выходит, что не одному мне. Да только не выдержит никакое пламя такой сырости. Разве что их, магическое, спешно убранное в сумки.

— Сомневаюсь.

— Но проверить стоит.

Соглашаюсь с ним, потому что, толкаясь на одном месте, мы вряд ли что-нибудь отыщем. Они — свой потерянный отряд или что им тут нужно на самом деле, а я пойму, кто его сожрал.

И, может быть, после перестану тянуть время и разберусь с данным призраку словом.

— Я пойду первым. Ты — в конец. Эти двое пускай держатся в середине.

Коротко кивает и, дождавшись, пока спущусь, пропускает и свою двойку за мою спину. Все трое теперь с мечами, а меня это заставляет улыбнуться в воротник против воли. Безумно знакомо. Вот это желание вооружиться до зубов знакомо.

Как-то я насчитал только пять ножей на чужом теле. А когда спросил, зачем столько, едва не получил шестым, ради этого, я уверен, и спрятанным за воротником.

Видимо, они все такие.

Одинаково выученные.

И у меня при себе только короткий охотничий нож. Будто в насмешку над всем грозящим искалечить меня миром. Подумаешь, не сберегу пальцы. Одна из двух кистей всё равно уцелеет, а если нет, то что тогда? Заставят таскать меч в зубах или смилостивятся и позволят отрастить новые?

Ступаю на тропу, и уже после первых пяти шагов подошвы начинают месить чавкающую грязь. Особо не таюсь, зная, что все, кто рядом, уже давно нас заметили, но и не тороплюсь, глядя себе под ноги.

Утонуть не боюсь, но выбираться буду долго, если угораздит провалиться.

Вперёд и вперёд, в гнетущей кладбищенской тишине, которую едва ли можно рассеять звуком чужих шагов.

Виднеется высокий, поросший чем-то красным куст, и тут же подле него из воды торчит давно проржавевшая железяка. Полуторник, оставшийся без хозяина.

Чуть дальше плавающие перья какой-то речной птицы и поодаль её же отскочившая на тропу лапа. Должно быть, жрали слишком жадно, для того чтобы её заметить.

И туман… Туман всё ближе.

Туман, к которому лучше не соваться без приличного оружия, но я упорно лезу вперёд и сам не знаю зачем.

Обвиняю во всём шкатулку, но даже досады не чувствую. Одну только усталость. Вышло как вышло, теперь-то что?

Что теперь?..

— Эй?

Окликают из-за спины, и я останавливаюсь. Смаргиваю и понимаю, в чём дело. Ближайшая заводь зашевелилась.

По воде пошли мелкие, быстро растворяющиеся круги.

Что-то очнулось от дрёмы и вот-вот выберется поприветствовать гостей.

Что-то, что, резко бросилось вверх и, показавшись, оказалось толстой, лишённой удочки-приманки пиявкой. Она добирается до суши и тут же остаётся у кромки воды, зарубленная Вторым.

Взмах меча — и из одной чёрной мерзости получается две.

Только запищала и развалилась.

Наёмники переглядываются, а я иду дальше и, теперь даже не щурясь, вижу пламя впереди.

Окруженное туманом, но на высокой кочке.

Ближе и ближе.

И тревога нарастает. Внутри будто ворочается всё.

Вот здесь точно кто-то есть. Кто-то, грозящий вцепиться не в голенище и не хитростью пытающийся затащить в воду. Кто-то… Голодный и быстрый. С сильными дробящими кости челюстями.

Пронесшийся за моей спиной!

Разомкнул цепь, заставил наёмников остановиться, отшатнуться назад всех троих, и тут же исчез в тумане.

Пячусь теперь, будто по верёвке иду, балансируя пустыми ладонями — и снова! Теперь дальше мелькает размытым серым пятном.

Пронесся, волнуя воду, и исчез! Скрылся, бросившись на глубину.

Щурюсь и ступаю быстрее. Спиной вперёд ступаю, кручусь на месте, отодвигая за спину сползшую на бедро сумку, и надо же, действительно, оказывается, горит пламя.

Костёр на пригорке, и подле него чья-то сгорбленная фигура, обхватившая себя за притянутые к груди ноги.

Не сразу понимаю… А когда понимаю, нахожу взглядом Первого из этих трёх.

— Кто-то умудрился начертить защитный круг, — проговариваю негромко, всё оборачиваюсь и, убедившись, что зверюга, кем бы она ни была, не собирается броситься из-за качающегося на воде выгнившего куска коры, перестаю пятиться.

До костра не более пяти метров.

Двойка за мной теряет терпение и переходит на бег. Двойка за мной срывается с места так же синхронно, как это было у воды, и Третий успевает заскочить за едва заметную на грязи, но не разомкнутую черту.

Второму везёт меньше.

Его валит на землю прямо перед линией. Тяжело рушится сверху и втаптывает в грязь это самое, бегающее кругами, нечто.

Серое, когтистое и прямоходящее.

Впившееся сильными задними в чужую спину. Наёмник пытается биться, поднять голову, но обмякает и вытягивается окончательно после того, как зверюга прожимает правой его хребет.

Давит ею до хруста, а после, не оборачиваясь, хватает ещё тёплое, но уже не живое тело за лодыжку и стремительно утаскивает в колючие невнятные заросли неподалёку.

Тогда и пересекаю черту, запоздало обернувшись на так и не опередившего меня Первого.

И ничего на его лице.

Совсем ничего. Никаких эмоций.

Сразу же шагает к лежащему на боку и, присев, переворачивает его на спину.

Переворачивает посиневшее тело, которое пробыло здесь не один день. Тело, облачённое в уже знакомые мне латы и прижимающее к своему животу короткий, так и не покинувший ножны клинок.

Видно, надеялся переждать, да так и умер около магического пламени, что по странному стечению обстоятельств до сих пор не угасло.

Какой-то особый вид магии?

— Откуда у простого служивого магический порошок?

Спрашиваю в пустоту, но присевший на корточки Первый вскидывает взгляд и медленно качает головой. Как если бы он не был уверен в том, что собирается сказать.

— Не простого. Если я правильно запомнил его лицо, то он был командиром отряда. И, видимо, выжил потому, что скармливал тварям остальных.

Оглядываюсь ещё и не нахожу причин сомневаться.

Внутри ни чужих вещей, ни одежды нет. Что там вещей — даже следы только свежие, наши.

— Может и так. Круг довольно широкий. Кто-то должен был обороняться, пока другие чертили.

Но после-то что? Неужели и впрямь единственный, кто успел укрыться? Или другие оказались немного смелее и попытались вернуться назад, к пещере? Но где же тогда отпечатки их ног?

Стоит скинуть на дождь или подумать чуть лучше? Повертеться ещё вокруг костра, поглядеть повнимательнее…

— Думаешь, кто-то ещё мог выжить?

Так и не поднялся с земли и на уцелевшего Третьего почти не смотрит. А тот будто и рад. Тот замер почти напротив меня, у края черты, и словно застыл, выпав из реальности. Больной он какой-то? Может, с головой не особо дружит?

— В этом и есть ваше задание? — спрашиваю, пребывая в глубокой задумчивости, и почти не надеюсь на ответ. Увильнёт как пить дать. Такие, даже находясь в шаге от смерти, не теряют хладнокровия. — Убедиться, что никто не откроет рта?

И, наконец, толкнувшийся от своего колена, чтобы выпрямиться, Первый не разочаровывает меня.

— В общих чертах.

Уклоняется, но я уверен, что угадал. Да и что тут гадать? Всё прозрачнее некуда. Отряд пропал, и власть имущие забеспокоились. Не ускользнуло ли что, для того чтобы разрастись и поползти дальше уже чем-то большим, чем досужие домыслы?

— Кёрн уже отправлял тебя убирать неугодных?

Уверен, что и тут смолчит, но чужие реакции порой красноречивее слов. И этот наёмник только подтверждает это не хитрое правило.

— Ещё один подобный вопрос, и я решу, что за тобой он тоже пошлёт.

А я думал, изящнее обойдёт. А он, злой и уставший, даже не стал, предпочтя выдать вот такое незамысловатое предупреждение.

— Скорее всего. Но позже.

Охотно соглашаюсь и вижу, как они оба напрягаются. Даже Третий быстро оглядывается назад и словно невзначай проверяет, легко ли вытаскивается кинжал из ножен. Арбалет вернул за спину.

— Есть что-нибудь, что мне стоит знать до того, как это произойдёт?

Первый становится осторожнее в выражениях и, видимо, напрягается. И то, как руку отводит назад, раздвигая полы плаща, мне очень знакомо. Может, просто перестраховывается, а может, вот-вот нож бросит.

Если не глупый, то не станет. Кто же убивает забесплатно, да ещё и не спросясь у господина?

И совет, которого не просили, вырывается сам собой:

— Не стоит соглашаться.

— Я уверен, что справлюсь.

Возвращает мне фразу будто любезность, и я, сам того не желая, улыбаюсь порезанным ртом. На правую сторону и улыбаюсь. Чудится на миг, что куда-то назад откинуло.

— Я это уже слышал.

Отворачиваюсь, давая понять, что довольно обмена любезностями, но он вдруг обходит меня и снова становится перед лицом.

— От кого?

Даже брови хмурит, но мне слишком плевать на его любопытство и возможные знакомства. Да и не верю я, что он помнит всех не вернувшихся в Орден.

— Скажи мне лучше другое, наёмник. У тебя есть серебряный нож?

Киваю за черту, на верхушки едва виднеющихся в тумане кустов, и он тут же кривится будто от пронзившей скулы боли.

— Только стальные. — Если и удивляет меня, то лишь тем, что так долго прожил. Или он из тех, кто выполняет всю грязную работу при свете солнца? Предпочитает отсиживаться ночами? — Мы не охотимся на таких.

И снова косится на кусты.

Занятно выходит. Хотя бы потому, что «такие» охотятся на всех. И последнее, до чего им есть дело, презирает их возможный ужин или нет.

А Третий всё молчит и молчит. Ни разу не одёрнул от лица своей темной тряпки и, даже осматриваясь, только щурится. Не вскрикнул и не выругался, когда зверь повалил Второго, и вряд ли это можно списать на железную выдержку.

Скорее всё куда проще.

— Он что, немой?

Не знаю, к чему мне это сейчас, но тот, о ком идёт речь, тут же оборачивается и глядит на меня в упор, показывая, что прекрасно слышит. И никак не опустит руку, которая замерла над рукоятью кинжала.

— Немой, — спокойно подтверждает Первый, и мне чудится, что его голос странно теплеет. Его голос на миг выдает заинтересованность, и я понимаю, что ошибся. Ошибся, посчитав, что зверь задрал его фаворита. — С детства не говорит. Весьма полезное оказалось качество.

Как же.

Удобно, должно быть. Когда ты единственный, кто говорит, а второму позволено лишь слушать.

Всегда он такой был, этот Наазир или…

— Сильно же тебя обидела чужая болтливость.

Замечаю вслух, и он коротко отмахивается, показывая, что мои замечания не настолько уж и едкие.

— Что ты умеешь? — Возвращается к нашей маленькой проблеме, и когда уже я разведу так и остающимися пустыми руками, насмешливо утверждает: — Кёрн бы не послал тебя просто так.

— Не послал бы, — соглашаюсь с ним и решаю, что этот улыбчивый кусок дерьма знает куда больше, чем говорит. Возможно, и про меня знает. Возможно, умнее прочих высокородных богачей, которые уверены, что грязные барабашки и прочая погань водится только в бедных домах. Может, он давно в курсе, что тот, кто убивает чудищ, вовсе не должен походить на одного из них. Мысль интересная, но отходит на второй план. Потревожившее верхушки кустов движение её оттесняет. — Слушайте.

Выпрямляюсь и, оглядевшись, замечаю, что то же делают и остальные. Кружат на месте, заглядывая за черту. И бесполезные мечи наготове, да только что от них толку. Что бы там ни было, его башку ни одному из уцелевших наёмников не снести. Разозлят только, да, может, подкровят тяжёлыми болтами. Но я бы не стал стрелять. Не по такой твари.

— Возвращается?

Скупо киваю и забываю про наёмников на какое-то время.

Сейчас главное — тварь.

Снова пробежал, чавкая грязью на мелководье. Полукругом обогнул пригорок и застыл где-то в тумане. Замер, готовясь к броску.

Подхожу к черте и, опустив взгляд, слежу за тем, чтобы не коснуться её края носом сапога. Меньше, чем полшага ещё, и вплотную.

Жду его.

Рассчитываю на то, что не выдержит и покажется.

Бросится на преграду, надеясь достать. Что ему какой-то тощий мальчишка? Совсем мало мяса. До ночи доглодает. Я — другое дело. Меня хватит на дольше. И поэтому он не выдержит.

Секунды идут, и ничего.

Секунды идут, а мне нужно, чтобы он показался до темноты, и пока горит разведённое мертвецом пламя. Не осторожничал а…

Прыжок!

Слышу, как отрывается от земли, и спустя миг уже вот он.

Напротив.

Морду скалит по ту сторону невидимой черты.

Изуродованную, кривую, с прорезанной куда глубже волчьей линией широко распахивающегося рта.

Замер напротив, и тяжело, будто этот воздух ему не подходит, дышит.

Рвано и неглубоко.

А сам на четырёх лапах на уровне моей груди покорёженным носом. А если выпрямится… Будет куда выше моей головы. И лапы размером с мои кулаки.

Глядит снизу вверх и подрагивает весь.

Трясётся, будто стараясь не то отряхнуться, не то шкуру сбросить, и переступает с одной ноги на другую.

Всеми четырьмя топчется.

И, как и ругару в подземелье — неправильный.

Изуродованный.

Только тот так и не смог жрать людей. Этот, напротив, не в силах остановиться и перекинуться обратно.

Перекинуться и сжаться до человеческих размеров.

— Оборотень?

Судя по голосу, наёмники так и не сдвинулись со своих мест. Замерли оба, кто где стоял.

— Перевёртыш.

Отвечаю куда громче, чем нужно, для того чтобы быть услышанным, но зверюга не дёргается. Не пытается броситься вперёд и пробиться за линию.

Не швыряется, даже когда махаю рукой прямо перед его носом. Только зрачками следит и даже не скалится. Только верхняя губа у него дрожит будто в беззвучном рычании.

— И в чём разница?

Голос стал ближе. Видимо, Первый решился на осторожный шаг, заметив, что мои примитивные провокации совсем не тревожат тварь.

— Оборотни разумны и людей жрут крайне редко, — отвечаю ему без особого желания, надеясь, что дальнейших расспросов не последует. Без толку они все. Всё равно умрёт, если бросится на того или другого. — Разве что луна запутает.

Или кто-то слишком ретивый первым метнёт топор. Но об этом вслух уже не говорю. Если так долго прожил, до таких нехитрых истин дойдет и сам.

Меня куда больше интересует перевёртыш напротив.

Замечаю, что на его правой передней лапе болтается что-то, смахивающее на замызганный, покрывшийся грязью кусок ткани.

Видимо, оставшийся рукав, а раз он ещё не разгрыз, то и перекинулся недавно. А если взять в расчет и кривые уши, и огромные, заметные залысины на боках и груди… Должно быть, он был среди тех, кто пошёл за «волком». И, перекинувшись, начал жрать своих же.

Таскал их по одному, и поэтому рядом с кругом нет других тел. Только до последнего не добрался. Не смог его выскрести, но ещё с прошлой жизни запомнил, что тот чем-то его обидел.

А на меня теперь смотрит почти осмысленно.

Остался ли там внутри человек?

Отступаю назад и, наклонившись, забрасываю посиневшего мертвеца на своё плечо. Мог бы протащить волоком, да тогда нарушу линию круга. Придётся так.

Возвращаюсь вместе с телом и, дождавшись, пока зверюга отпрыгнет, выбрасываю его.

Перевёртыш сначала нелепо, по-собачьи отпрыгивает, а после, толкнув лапой чужую голову, вгрызается в неё.

Рвёт именно лицо и с воем, ухватившись за чужой коротко стриженный череп, утаскивает его в туман. Затихает за первой же порослью и я, решая проверить появившуюся догадку, медленно переступаю через линию круга. Сначала одной ногой, после уже двумя и, помедлив, оборачиваюсь.

— В ближайший час не вернётся.

И затянутая сизым туманом тишина будто подтверждает мои слова. Ни прыжков, ни торопливого бега, ни даже глухого недовольного рычания не доносится.

Слышу только, как жуёт, клацая зубами, завалившись в воду примерно в пятнадцати метрах от круга.

— Ты с головой не дружишь?

Наёмник не разделяет моей уверенности. А я тихо забавляюсь его подозрительности. Решил, поди, что я собираюсь и его выманить и скормить.

Только одного он не учёл, пока хмурил лоб.

— А ты хочешь ждать, пока догорит огонь?

Указываю глазами на пламя, которое и сейчас-то держится чудом, а после смотрю вверх, на серое тяжёлое небо. Выдержит ли порошок ещё один ливень? Я бы не стал проверять. Он, проследивший за моим взглядом, снова кривится.

Надо же: даже те, кто носит плащи со знаками отличия и серебряные кресты, испытывают страх. Трясутся за свои жалкие, выкупленные ещё в детстве, жизни. Мнутся перед тем, как сделать шаг.

— Ладно. — В итоге тяжело соглашается и, надо же, оборачивается на Третьего. Зовет его кивком головы и, коротко сжав его плечо через куртку и плащ, выдыхает. — Идём.

Вчерашний мальчишка с прикрытым ртом быстро опускает подбородок, а после возвращается взглядом к чужому лицу.

На секунду или две.

После переступает через линию и уходит вперёд, даже не пытаясь задержаться, чтобы прикрыться мной.

Должно быть, не только немой. А ещё и битый по голове. Очень часто битый.

— А я думал, в любимчиках был тот, которого сожрали.

Замечаю, когда и Первый наконец двинется вперёд и он, раздраженно дёрнув край ткани, возвращает капюшон на голову.

Ускоряет шаг, оставляя меня последним в этой кривой короткой цепочке и всё-таки отвечает спустя время: