О мальчиках и мужчинах (1/2)

Весна ещё не совсем, но почти.

Весна уже здесь, но будто сонная, будто не отряхнулась до конца, и потому с дождём всё ещё иногда пробрасывает липкий, тут же тающий снег.

Даже в кашу превратиться не успевает.

Сразу разваливается в ничто.

И добавляет серости и без того серым пока улицам.

Ни тебе цветных палисадников, ни зелёных горшков на окнах.

Не самое приятное глазу зрелище.

Удручающее для горожан, уже уставших от зимы.

Анджей эти самые зимы как таковые и не помнит. Начало — когда грязно и чавкает под подошвами сапог, и конец — когда снова грязно.

Для него это время года перестало полноценно существовать.

Так из девяноста дней осталось по десять с каждого края, да и то насчёт вторых он не уверен.

Он сейчас вообще мало в чём уверен.

Вокруг него всё слишком шатко, и главная ирония в том, что он молчит об этом.

Не договаривает и наблюдает со стороны.

Во всех смыслах наблюдает и ждёт чего-то.

Ждёт, как иные ждут ту же весну, а после — лето. После лета — осень, а следом и зиму.

Дурная бесконечность.

Анджей верит, что это не про них и что-нибудь или кто-нибудь разорвёт этот круг. Может быть, он сам и разорвёт. Попозже.

А пока просто смотрит и молчит.

Оценивает.

В переносном и самом что ни на есть прямом смысле.

Сидит на выходящем на задний двор крыльце и, привалившись к перилам боком, наблюдает за тем, как Лука больше дурачится, чем всерьёз пытается поставить маленькой щуплой княжне удар.

У магии плюсов всё-таки больше, чем минусов, и поэтому, в отличие от всего прочего города, здесь, за высоким забором, почти настоящее лето. Зелёная трава с ладонь высотой, и редкие одуванчики желтеют шляпками у забора.

Идиллия.

Если бы не сердитые выкрики и смешки.

Йен натурально бегает за пятящимся Лукой и, сколько бы ни замахивался, всё никак не ударит.

То решимости не хватает, то кулак оказывается отбит о выставленное ребро чужой левой.

Анджей смотрит на них и только и может что покачать головой. Смотрит уже долго, может, с полчаса, и не знает, стоит ли прикрикнуть и растащить их, или не мешать дурачиться и дальше.

— Зря ты это сделала, — говорит это уже не в первый и даже не в третий раз. Говорит много спокойнее, чем раньше, но всё равно никак не может смириться с тем, что его не то что не спросили, а не поставили в известность. Подумаешь, какой-то магический замок. Разве важная тема для разговоров? — Очень зря.

Он даже не поворачивается к сидящей рядом ведьме, когда говорит это, и она отвечает ему так же. Ни на секунду не переставая разбирать и перекручивать сложенные на коленях нити. Анджей не знает, что там у неё, — ему все эти премудрости не особо интересны.

— Он бы мне весь дом разнёс на куски. — Её голос спокоен и будничен. Они обсудили всё это уже раз двести, и оба устали орать ещё на первых десяти. Но Анджея всё ещё жжёт, и он никак не может оставить это. Ему нужно всё прокрутить ещё раз. Услышать тоже нужно. — Причём совершенно не понимая, что делает.

Анджей знает, что она права.

Анджею плевать на все оговорки и запреты, что несёт в себе незавершённая печать, но вот обстоятельства, при которых она была наложена, его тревожат. Ещё как тревожат.

Он не колдует, но знает, насколько магия своевольна.

Он знает, что она не прощает ошибок, и стоит Йену оступиться, как все пойдёт прахом и никаких вторых попыток не будет. Это тебе не турнир на деревянных мечах, где если и сбили с лошади, то можно попробовать сесть в седло снова. Нет, у княжны всего одна попытка, и от того, что она этого не осознаёт, ничего не изменится.

— Нужно было дождаться меня.

Это он говорил тоже. И кричал.

Это он говорил и повторяет снова. Несмотря на то, что уже поздно и вину тут перекладывать не на кого. Ему, наверное, так проще. Анджей сам ещё не разобрался. И потом, когда поругают, но помогут в итоге, как-то всё становится легче. Он сам нарывается на нотации, даже не понимая этого. И Тайра, разумеется, не разочаровывает.

Продолжает путать пальцы в этой своей странной, не тянущейся паутине и негромко пеняет:

— Нужно было не оставлять магическую бомбу на попечение психопата. Глядишь, её и не расшатало бы.

А то он не пожалел уже трижды, что не предусмотрел. Что не подумал, что Йена потащит в Камьен, а Лука его не оставит. Надо же, как было непредсказуемо. Только вот ему в голову не пришло. Он действительно не подумал. Слишком много тогда всего бродило внутри этой его головы.

— Ты так говоришь, как будто я хотел их оставить.

Смотрит на светло-зелёный подол её платья и зачем-то гадает: шёлк или нет. Чем угодно себя отвлекает. Последние дни только на это и тратит. Лишь бы не решать ничего.

— Мог бы объяснить уже, что к чему. Хотя бы одному.

Монстролов даже не знает, какой вариант в его случае худший.

Тот, который может перепугаться до полусмерти, или тот, который, уверенный, что знает и сделает всё лучше, крутанёт ещё один фортель. Они ещё с его первым-то не разобрались. Куда тут городить.

— Не мог.

И потом, Анджей считает это перекладыванием ответственности. Анджей предпочитает так не делать, когда может. А, как ни крути, сейчас ранняя весна, а не осень.

— И перед тем, как я уснул, ты сама ещё не была уверена.

Он не уточняет, что это было целую прорву времени назад. Он читает это в её взгляде.

Ведьма злится на него и не злится одновременно. Ведьма в таком же раздрае и не знает, что делать. Они оба не знают, как поступить лучше, и в этом есть великая ирония.

Ей положено быть мудрой, а ему — невозмутимым и сильным.

Только Анджей чувствует себя нашкодившим школяром, которого вот-вот разоблачат и высекут, а Тайра… не делится. Сверкает только своими зелёными глазами и то и дело путает пальцы не только в нитях, но и в свободно стекающих по спине и груди волосах. Вообще растрёпанная сегодня. Все локоны в беспорядке.

— Не доверяешь ему? — спрашивает про Луку, и Анджей тут же мотает головой. Отрицает. Конечно, он доверяет. Но и знает слишком уж хорошо.

И что тот сделает — для него не секрет. Поэтому всё ещё молчит и просто наблюдает. Взвешивает.

Анджей долго смотрит на них, следит за мотающейся туда-сюда длинной, даже слишком уже длинной косой и качает головой:

— Не принятие важных решений.

Если бы Лука услышал его сейчас, то попытался бы побить. И это в лучшем случае. В худшем — Анджею бы пришлось искать его чёрт-те где или связывать, чтобы не допустить хлопанья дверьми.

Пока вспыхнет, пока успокоится. Всё это время, которого у них не так и много. Время они могут потратить на решение кучи других вопросов.

Анджей знает, что это не очень-то справедливо.

Анджей позволяет себе быть несправедливым, когда выживание других зависит от того, насколько часто он будет совещаться.

Этому миру, в конце концов, и не такое можно. Почему ему нет?

— И поэтому его приняла я.

Тайра была единственной, кому он сказал. Хотя бы потому, что она бы сама поняла не через день, так через два. Хотя бы потому, что одному порой тащить всё непосильно.

Они встречаются взглядами: чёрные радужки, сливающиеся со зрачками, и зелёные. И, надо же, она будто бы и не осуждает. Будто бы в самом деле нет. Сомневается только. Правильно он поступает или нет. Сомневается, но не оценивает.

— Перестань, мы всё равно думали об этом. Ты думал, что возможно придётся.

Она знает, на что давит, но Анджею от этого не легче. Анджей выдыхает и кивком головы указывает на рассмеявшегося Йена. Они дурачатся тут, прямо в десяти метрах, и вряд ли вообще замечают что-то, кроме друг друга и травы, когда та колет ладони или шею.

— Он его трахнет, как только я отвернусь. — Анджей не знает даже, жалуется сейчас или просто констатирует факт. Ему хочется думать, что всё-таки второе. Тогда он хотя бы в своих глазах не будет выглядеть конченым придурком. — И вся печать развалится к чертям.

Ему хочется думать, что первое это так — только брякнуть, но в глубине души понимает, что нет.

Потому что иногда ему тоже хочется немного пожаловаться. Кому-то, кто более умный и успокоит его, а не подтвердит все опасения со злорадным кивком.

— Йен прекрасно знает о тех вещах, которые ему нельзя делать.

От этого немного проще, это правда.

— Не нужно думать о нём как о глупом, безответственном ребёнке. И потом…

Тайра не договаривает и, как и он ранее, переводит взгляд на тех, о ком они тут лениво переругиваются вполголоса. И не переругиваются даже, а так — дискутируют, облюбовав крыльцо.

— Что?

— Не отворачивайся.

О да! Анджей чуть не взрывается. И разговаривать им запрети ещё. А лучше рассади по клеткам и отодвинь их. Очень дельный совет. «Не отворачивайся!»

Да он и не отворачиваясь ничего сделать не может.

Только наблюдать за тем, как у Луки всё больше и больше загораются глаза. И какой бы умной ни была княжна, пробарахтавшись два месяца в абсолютной безнадёжности и нажравшись одиночества, вряд ли она не дастся.

Йен хочет тоже.

Всего хочет.

Хочет, чтобы его постоянно касались и обнимали. Хочет дорожек из поцелуев и всего того, что за ними следует. Да что тут — если бы не эта дрянь на его груди, то Анджей, которому достаётся не меньше этих тоскливых, немного обиженных взглядов, уже сам бы его взял.

Ещё три дня назад, в комнате. Он может держать себя в руках, и секс для него далеко не главное, но… Он наблюдает за тем, как на очередную попытку ударить Лука отвечает не самым ловким — ему неудобно с левой — захватом и вжимает княжну в себя. Тащит ближе за вздёрнутую руку и отпускает только затем, чтобы обхватить поперёк живота.

Правая ладонь у него на привязи. Чтобы не болталась.

Луку это бесит. Лука старается поменьше об этом думать.

Другим занимать голову. И Анджей знает, о чём он думает. Знает, насколько успешно у него выходит абстрагироваться.

Анджей видит отражение уже своих мыслей в выражении, исказившем чужие черты лица. В глумливом, хищном оскале, которому не суждено стать улыбкой.

Хотя снисходительной может. Доброй, скорее всего, никогда.

Йен быстро оборачивается, запрокидывает голову и, вместо того чтобы пнуть, ударить каблуком по голени или попытаться сбросить чужую руку, замирает.

Анджей не видит, куда он смотрит, но знает. Хочет поцеловать, но не решается, потому что одно за собой другое слишком легко тянет.

Мысль о клетках уже кажется и не так плоха.

И это он ещё делает вид, что упускает из виду остальные запреты.

— Спасибо. — Анджей дожидается, пока они отцепятся друг от друга, и всё это кажется ему одним большим провалом. Уже кажется, несмотря на то что ещё ничего не произошло. Днём раньше, неделей позже — какая разница? Оба слишком импульсивные для того, чтобы в итоге сдержаться. — Это очень поможет.

Тайра реагирует на его сарказм вполне однозначно. Качает головой и, несмотря на то что верит в Йена куда больше, чем в Луку, тоже, в общем-то, не питает сахарных иллюзий.

Они оба, оба, оставшиеся на крыльце, прекрасно знают, насколько последний бывает неразумным.

— Или расскажи. — Тайра снова принимается за своё и пытается убедить его. В десятый или двенадцатый раз. Тайра, несмотря на то что бубнит больше прочих, переживает за все эти секреты тоже куда больше, чем Анджей. Они мешают ей спать. И улыбаться, маскируя одобрение за лёгкой снисходительностью, тоже мешают. Нервируют. — Хотя бы Луке. Поделись соображениями. Глядишь, проникнется и перестанет вести себя как придурок. — Указывает пальцами на завалившегося в траву наёмника, утянувшего за собой и княжну, и снова опускает голову. Горбится как-то неестественно, отведя лопатку в сторону. Анджею это напоминает выставленное крыло. Анджею всё это напоминает не перестающую расти, дурно пахнущую кучу.

И нет.

Он не считает, что следует делиться. Момент далеко не выгодный.

— Не проникнется. Тут мы не сойдёмся во мнении.

Анджей знает, что так будет. Без гаданий и «А что, если?..» Он знает. Знает, что не время добавлять к и без того внушительному вороху проблем ещё одну.

— Откуда ты знаешь, если даже не спрашивал? — Тайра пытается нажать на него, но место выбирает не то.

Он отвечает косой ухмылкой и, нагнувшись, упирается запястьями в свои колени. Спина затекла, подпирать перила становится неудобно.

— Мне не нужно спрашивать, чтобы знать, что он скажет. Или сделает.

— Тогда тащи всё сам. — Ведьма возвращает ему улыбку и не очень-то борется с раздражением. Анджей её сейчас бесит даже больше, чем пресловутый Лука. — Что ещё я могу предложить?

Смотрят друг на друга какое-то время, а после он снова меняет положение тела и разводит руками:

— Как и всегда. Иного я и не ожидал.

И она вспыхивает как сухой хворост, на которой брызнули искры из горящего неподалёку костра.

— Вы только посмотрите, какой неблагодарный! Всегда! Да как только у тебя язык ещё не отсох за такую наглую…

Он её слушает, правда. Слушал и даже собирался покивать. Ровно до того момента, пока возня в траве не прекратилась, и княжна, навалившаяся сверху на несчастную «беспомощную» одноручку, не наклонилась. А тот и рад стараться, зараза. Рад придерживать за пояс и делать вид, что ничего не помнит, и вообще… Анджей знает, что из-за одного поцелуя ничего не будет. Анджей сжимает челюсти и оказывается на ногах раньше, чем успевает обдумать это вот «ничего». И разумеется, уже не слушает.

— Я с кем разговариваю?

Надо думать, что с его спиной.

Ему тут всего пять шагов, и он как раз успевает разлепить их до того, как пальцы левой ладони перестанут лежать на прикрытой курткой пояснице и опустятся ниже.

Йена дёргает вверх за локоть и воротник.

Ставит на ноги и разворачивает лицом к себе. Перехватывает за плечи и тут же чуть сам и не шарахается на шаг назад — с такой прытью тот вешается уже на его шею.

С прытью, глупым хихиканьем и поджимая ноги.

И Анджей не против, правда.

Он был бы не против, если бы не одно маленькое «но». Вырезанное кривым острозаточенным ножом по живой плоти. «Но», которое может оказаться весьма своенравным и не разбирающим полутонов.

— Ну что ты делаешь? — спрашивает, сам не пускает, чтобы не грохнулся на землю, и смотрит на Луку, который как растянулся, так и лежит, заложив руку за голову. — И ты тоже?

— Пытаюсь восстановить… хоть что-то. А ты мешаешь.

Лука подмигивает ему, закусывает губы и получает слабенький пинок по голени.

Анджей никак это не комментирует и отступает назад. Всё это время продолжает удерживать поджимающего ноги мальчишку и, только оказавшись на безопасном от подсечки расстоянии, пытается опустить его на землю.

Йен решительно против.

Смеётся и даже кусается.

Дразнится.

Обхватывает за шею плотнее и, заглянув в глаза, Анджея целует тоже.

Смазанно и в уголок губ. Прижимается к ним, закрывает глаза и не дышит в этот момент. Замирает и не двигается. У Анджея рука не поднимается его, такого ласкового и открытого, сбросить.

Чертыхается про себя, придерживает одной рукой, второй проводит по растрепавшейся косице и ставит, наконец, на ноги.

Дожидается и якобы виноватой, извиняющейся улыбки, и румянца на щеках. Дожидается доказательств того, что вцепившийся в его расстёгнутую куртку маленький поганец абсолютно счастлив, и выдыхает. Не глядя протягивает так и не посчитавшему нужным подняться на ноги Луке ладонь свободной левой.

— Давай, поднимайся.

Правая у него занята. Правой он придерживает слишком дурачащегося Йена за пояс. Мог бы и отпустить, дать шлёпнуться на задницу, но отчего-то не делает этого.

— Я не хочу. — Лука тоже ничего не делает. Щурится, глядя вверх, и, так и быть, с видом великого одолжения вытягивает расслабленную пятерню вверх. — И княжну верни туда, где взял.

Йен отзывается на движение, пытается уцепиться за пальцы в ответ, но Анджей не даёт ему наклониться. Дёргает на себя и отступает ещё.

— Я не спрашивал, чего ты хочешь, — отвечает подчёркнуто вежливо, делая вид, что не замечает всей этой глупой возни.

— А иногда было бы неплохо. — Лука не был бы собой, если бы не вставил своё слово. На такое можно было даже и не рассчитывать. — Я, знаешь ли, люблю, когда ты весь такой опасный и командующий только в двух случаях.

Вроде как просто делится, но не без расчёта.

Анджей фыркает, бросает быстрый взгляд на невозмутимую ведьму, будто спрашивая, всерьёз ли она предлагала всё ему выложить и надеяться на серьёзность в ответ.

— Да? — Йен выворачивается, прижимается спиной к груди монстролова и обнимает себя его руками. Заворачивается в них и наклоняется вперёд, легкомысленно не думая о том, что его коса свешивается слишком низко, когда он так делает. — А какой второй?

Лука, конечно же, пользуется возможностью и несильно дёргает за тонкий кончик и едва не стаскивает туго затянутую ленту. Остаётся доволен сердитым ойканьем и привстаёт на локте.

— Зависит от уровня испорченности, конфетка. Что ты там себе придумал на первое?

Анджей не видит выражения лица Йена, но может представить.

И судя по тому, что представляет, он единственный здесь, кто относится серьёзно ко всей этой магической мути. И не магической, подвязанной чёрным платком, тоже.

Мог бы уже и посерьёзнее что раздобыть.

Симулянт.

Монстролов злится на них обоих и, за неимением второго под рукой, слабенько встряхивает первого. Приподнимает Йена и ставит назад, повернув уже боком.

— Хватит, — обращается сразу к обоим, и оба же его и не слышат. Йен так и не отцепился от плеча, а Лука дует губы и толкает ногой в голень.

— Ты портишь всё веселье, — пеняет, и Анджей, проигнорировав это, протягивает ему раскрытую ладонь ещё раз.

— Давай, поднимайся.

Тот всё ломается, приподнимается над землёй, выгибая спину, и будто тянется. Растрёпанный, тощий, как драный кот, и вдруг замерший с прищуренным правым глазом.

Видно, в голову взбрело что-то только что.

Анджей даже наклоняется немного в ожидании этого «чего-то».

— Может, выберемся за город и поохотимся?

Он, признаться, ждал предложения прогуляться до ближайшего борделя или хотя бы пивной. Ожидал, что Лука не упустит случая подначить княжну, но нет. Тот только задумчиво щурится, глядя на небо, и всё, что делает, — это сгибает ногу в колене. Слишком узкую в бедре. Анджей не говорит ему, но ему не нравится смотреть на это. Ему не больно, но внутри что-то сдавливает. Анджей не хочет думать о том, что сейчас они уязвимы оба. И Лука, и Йен.

Анджей от этих мыслей не хочет рассказывать им вообще ничего и выпускать за чужой забор тоже не хочет. Пока не закроется печать и с правой, ведущей рукой наёмника не решится тоже.

— Собираешься гонять несчастных маленьких кроликов?

Йен вроде бы и заигрывает с ним, и нет. Припоминает что-то и получает в ответ крайне задумчивое выражение лица.

И кивок в довесок.

— Да. Может быть. — Лука в итоге садится всё-таки и даже пытается привести в порядок свою сомнительную причёску. Если, конечно, то, как он смахивает ставшие непривычно длинными прядки назад, можно засчитать за попытку. — С кем уж повезёт, того и погоняю.

Подмигивает не пойми кому и тут же вытягивает вперёд рабочую и подвижную, будто ещё и за вторую подвязанную, ладонь:

— Без обид, малыш, но тебя мы с собой не возьмём.

Анджей опускает пальцы, которые всё это время лежали на чужой пояснице, которую княжна потрудилась прикрыть только рубашкой да тёплым вязаным жилетом, и ждёт.

Ему интересно. Закатит Йен глаза или нет.

— Для того чтобы перепихнуться, вовсе не обязательно тащиться в лес. — Конечно, закатывает. Беззлобно, но с ехидцей. Тут же отделяется от них обоих, ловко огибает Луку, который не то всерьёз, не то в шутку собирался ущипнуть его за бедро, и, прокрутившись на носках, снова оказывается спиной к крыльцу: — И да, я в курсе, что нельзя тут только мне.

Они тут все вроде как в курсе, ага.

Только это почему-то не мешает части этих «всех» кататься по траве. Или что же? Это так всё? Шалости? Магия и не заметит?

Анджей бы поспорил с таким аргументом. Поспорил бы обязательно, если бы у кого-нибудь хватило ума его озвучить.

— И что, даже никаких обид не будет? — Лука разминает шею и спрашивает будто бы удивлённо. Ещё больше он «удивляется», когда натыкается взглядом на простое пожатие плеч.

— Могу подбросить тебе мышь в штаны. — Йен разводит руками и улыбается настолько очаровательно, что, засмотревшись на мордашку, можно и упустить смысл слов. — Не будешь разочарован?

И уходит спиной вперёд, не дожидаясь ответа.

Уходит, довольный собой, и занимает освободившееся место подле ведьмы. Должно быть, спрашивает, не нужна ли ей помощь, и тут же получает свою порцию противного, путающегося недошитья.

— Обожаю его. — Лука наконец хватается за терпеливо дожидающиеся такой чести пальцы и, выпрямившись, продолжает глядеть назад, в сторону дома. — Так сильно, что порой даже не знаю: а зачем ты мне вообще нужен?

— Я могу считать это официальным предложением никогда больше не видеть друг друга? — Анджей отвечает ему в тон и даже без задумчивости в голосе. Анджей прекрасно знает зачем, но и не подыграть не может. Что-то внутри него не позволяет.

— Нет.

Они оба всё ещё смотрят в одну сторону, и Лука продолжает сжимать пальцами запястье, за которое ухватился. Поворачивается, только когда налетает невесть как пробившийся через полгорода ветер и принимается раскачивать облезлые, хорошо заметные с улицы верхушки тополей.

— Ну так что? Прогуляемся по округе?

Анджей чуть ли не впервые не знает, чего от него хотят на самом деле.

Анджей соглашается и одновременно с этим пробует пальцами платок, который Лука использует в качестве подвязи для руки. Решает, что, как бы он ни желал запереть его до решения этой «маленькой» проблемы, с этим нужно что-то сделать.

И побыстрее.

— Только если ты имеешь в виду действительно то, о чём говоришь.

***

Уходят после полудня и двигаются быстро, почти не переговариваясь.

Это будто какая-то игра или что-то вроде.

Это будто бы не просто вылазка ради развлечения. Что-то больше и серьёзнее.

Анджей чувствует как-то так и молчит потому, что попросту не испытывает потребности в трёпе, если не цеплять его. Лука же молчит потому, что безостановочно к себе прислушивается.

У него есть плащ. Есть перестёгнутые на другую ногу бедренные ножны и потрёпанная дорожная сумка. Одна из старых.

Есть кинжал и даже метательные ножи.

Арбалета и меча нет.

Анджей не то чтобы не знает, что тот чувствует по этому поводу. Знает, но не трогает. Захочет сам — первым и заговорит.

И про цепочку свою тоже напомнит, когда посчитает нужным.

Когда захочет.

Монстролов почему-то уверен, что Лука про неё не забыл, но отчего-то не спрашивает. Не спрашивает ни о чём вообще с той самой ночи, когда они оба обнаружили ни черта не маленький кровавый сюрприз, взявшийся кровавыми корками.

Про них не спрашивает тоже.

Йен, скорее всего, не сказал ему, что они не заживут, пока печать не закроется. Так и будут бугриться будто несколько дней назад нанесёнными ранами.

Анджей собирается сказать. Напомнить о том, что если что-то прикрыто тканью, то это не значит, что этого нет. Попозже. Когда Лука сам о нём заговорит.

Пока молчат, и это что-то вроде отсрочки для обоих.

Они проходят по берегу, прямо по белёсой полосе, на которую без конца накатывают волны, и, обогнув ту самую, зияющую чернотой пещеру, поднимаются выше. К скалам.

Тропинка пологая и почти сразу же теряется в лесу, если придерживаться северо-восточного направления. Скоро всё вокруг становится зелёным, но не из-за пробившейся раньше срока травы, а из-за вечнозелёных елей и колючего, даже на зиму не осыпающегося кустарника.

Анджей понятия не имеет, кто здесь может водиться. Разве что пресловутые зайцы, перебивающиеся в холода горькой корой, но послушно идёт следом и молчит. Анджей нарочно держится позади, чтобы, если что вдруг, поймать.

Пытается отделаться от этого «если что», но у него не выходит.

Знает, что подобное просто так не отпускает, и он ещё долго будет пасти это лохматое недоразумение, которое соизволило завязать кривой хвост, но пытается не выдавать себя. Не так явно держаться за спиной. Не так прислушиваться к дыханию, не гадать, как быстро Лука устанет.

Это непросто.

Анджей не жалеет его и никогда бы не стал, но против воли оберегает, и это бесит.

Их обоих.

Преодолевают уступ или два, добираются до ровной, почти квадратной площадки, на краю которой растёт одинокое чахлое деревце, и Лука останавливается. Замирает и, выдохнув, наклоняется и, опёршись о колено, дышит открытым ртом.

— Да уж, мне за себя почти стыдно, — делится наблюдениями и вроде бы улыбается. Так себе улыбается. Пытаясь одновременно и скалиться, и дышать.

Анджей не считает нужным ждать, когда его там отпустит. Ветер, гулящий по каменистой площадке, не щадит ни одного, ни второго и то и дело хлещет ледяными порывами то по боку, а то и в лицо бросает мелкий сор.

— Перестань врать.

Лука лишь щурится в ответ и, рывком выпрямившись, добавляет:

— Но и вполовину не так сильно, как за тебя.

И бровью не ведёт в ответ на недоумевающий взгляд.

— Что?

— Всё то время, что мы шли, я чувствовал твой взгляд. Вот здесь. — Хлопает себя по макушке и выпрямляется ещё сильнее. Отводит лопатки назад. Криво хмыкает и ведёт шеей. — Ты что же, пошёл со мной затем, чтобы я не запнулся?

И смотрит так, будто надеется на отрицательный ответ. Смотрит так, будто ждёт, что Анджей сейчас скажет, что давно взрослым придуркам вроде него не нужна нянька.

Анджей сейчас не может этого сказать. Сейчас он, подписавшийся на одну маленькую и беспомощную принцессу, вынужден признать, что теперь у него их две.

Временно. Ненадолго. Но две.

И стоящая перед ним «оборванка» пугает Анджея больше, чем холёный Йен. Хотя бы потому, что тот никогда не рассчитывал на свои силы и по старой памяти не полезет в пекло. Этот — полезет. И когда это случится — всего лишь вопрос времени.

— А зачем ещё? — Анджей вроде не понимает. Делает шаг вперёд и ждёт. Попытки ударить или, может быть, даже бросить нож. Анджей ждёт того, что психанёт, а Лука надувает губы и, словно и не к нему обращаясь, негромко проговаривает, повернувшись к пустоте, начинающейся в каких-то пяти метрах от них:

— Помнится, кое-кто обещал мне чёрта.

Анджей кивает сразу же и демонстрирует чужой спине весь свой сарказм:

— Обязательно. Вот как только поймаешь его, так всё и будет.

И чёрт, и плотские утехи на пронизывающем ветру. И не то чтобы они никогда не…

Анджей ловит себя на том, что медленно, но верно едет крышей. Сходит с ума. Слишком беспомощен перед чужой безрассудностью.

Лука пожимает плечами и всё так же глядит вниз.

— Я не знаю, водятся ли здесь, — отвечает задумчиво, забыв уже о своих вялых попытках прицепиться, и наконец возвращается. — Какие-нибудь птицы — может быть. Или кабаны.

Сам не знает, куда шли и за кем. Анджей давно это понял. Анджей ни слова ему не говорит. Только качает головой:

— Сомневаюсь.

— Ладно… Зря, что ли, мы сюда шли. — А вот это уже интереснее. Это уже похоже не на глупые заигрывания. Лука становиться серьёзнее и в приглашающем жесте протягивает вперёд левую руку. — Доставай что у тебя там вместо меча. Попробуем.

Приглашение из тех, что монстролов предпочитает не принимать.

— Уверен?

Лука в ответ медленно опускает подбородок и расстёгивает пряжку на плаще. На чистильщика даже не смотрит. Сумку тоже отбрасывает в сторону. Задумчиво смотрит на свою правую кисть, и Анджею хочется дать ему пинка.

За эту секундную вспышку жалости к себе.

— Необязательно было уходить так далеко для того, чтобы получить по морде.

Анджей знает, что это не всё. Анджей знает, что Лука не потащил бы его чёрт знает куда без умысла, но пока не понимает, в чём же он. Пока всё кажется кристально. И объяснения более чем логичные.

— Хочу знать, насколько всё в действительности плохо. — Вот это точно правда. В этом он не сомневается ни секунды. — Давай, без поддавков.

Лука выдёргивает кинжал и, подкинув его на ладони, перехватывает лезвием назад.

Анджей так и стоит на месте, борясь с желанием скрестить руки на груди.

— Я тебя покалечу, — предупреждает, пусть ничего нового и не говорит. Предупреждает, и плевать он хотел, что это можно расценить как бахвальство. Даже если Лука и попробует зацепиться — пусть. Только отвалит со своими попытками получить больше, чем может унести.

— Может быть, в этом и смысл? — не отстаёт и подходит ближе. Пожимает плечами. Отводит взгляд. Такой же высокий и непривычно тощий. Анджей никак не может привыкнуть к этому. К тому, что нет мышц и вместо реального соперника напротив него стоят лишь обтянутые кожей кости. Лука весь — сплошные углы. Йен худой тоже, но ему это хотя бы к лицу. Здесь же… Анджею хочется влепить ему по затылку и увести дальше в лес. Искать пресловутых зайцев или уток. — В принципе, могу взять фору, и попробуем сначала без оружия?

Оба смотрят на лезвие кинжала, и Анджей качает головой:

— Не уверен, что это фора.

Оба знают, у кого тут с владением железками так себе, но голыми руками, не рискуя распороть ладони, он этого энтузиаста легко поймает.

Схватит и скрутит.

Только Луке сейчас не это нужно. Лука хочет полноценно отхватить по своей бедовой голове и даже не скрывает этого.

— Давай. Будет весело, — не то уговаривает, не то провоцирует, крутясь рядом, но лезвие в ножны так и не вернул. Видно, что не с руки ему тяжёлый кинжал вертеть левой, но он упорно привыкает к нему, пытается приноровиться. — Только всерьёз, — предупреждает и делает пробный замах.

Анджей так и не пошевелился.

— Я выдернул тебя из полной задницы не для того, чтобы собственноручно укокошить.

Даже после того, как лезвие проносится в двух миллиметрах от его носа, всё ещё нет. Знает, что сейчас его не ударят по лицу. Злости и запала не хватит. Пока нет. Но кто знает, что будет через три минуты?

— Ну так помоги мне теперь прийти в себя.

Лука отходит к краю импровизированной площадки, заглядывает вниз и, вернув кинжал в ножны, пригибается для того, чтобы подобрать средних размеров камень. Анджею даже интересно, серьёзно бросит или нет.

— Путём чего? Насилия? — спрашивает и тут же уклоняется, пригнувшись влево. Кинул всё-таки, надо же. И, несмотря на все свои вопли, держится теперь подальше, чтобы в ответ чем потяжелее не прилетело.

— Да в чём дело вообще? — Пытается развести руками в стороны, и правое плечо идёт вверх как нужно, полностью, но Анджей просто не может не фокусироваться ниже, на локте. На неподвижном запястье. — Когда это ты стал противником насилия?

Лука намекает.

На последнюю их драку и на все предыдущие разом, но у Анджея в голове такой сумбур, что ему сейчас не до игр. Ему бы сейчас банально удержать себя в руках и просто рассчитывать силу.

— Ты можешь подождать пару недель и уже после напрашиваться на трёпку? — спрашивает всё с той же серьёзностью и не двигаясь с места. Голос — ни вверх, ни вниз, а пальцы правой ладони будто бы невзначай потянулись за пояс и нашли охотничий нож. Он не собирается его выдёргивать. Так. Проверить только. Лука собирался поохотиться. Пусть тренируется на зайцах. Те куда более юркие. — Пожрать нормально? Отоспаться?

Ветер то утихает, то поднимается снова.

Снега почти нет: так, клочьями остался кое-где на камнях и, должно быть, лежит на самых вершинах. Снег даже не пробрасывает.

— Не могу. — Лука улыбается. Виновато будто бы даже. Анджей по пальцам одной руки может пересчитать все случаи, когда тот действительно признавал себя таковым. Напрягается. — У меня в теле всего одна мышца осталась. Та, которая поднимает сам знаешь что. Я чувствую себя соплёй, это бесит!

Анджей уворачивается от броска только потому, что ждал его.

Иначе бы не успел.

Уходит в сторону и на ходу расстёгивает плащ, на котором, в противном случае, появилась бы длинная прореха. Штопать не любит. Придумает, как иначе занять вечер.

Луке на то, чтобы снова выхватить нож, потребовалось полсекунды.

Даже левой.

— Ну давай, сопля. — Монстролов уходит и от второй атаки, но для того, чтобы спасти и свою куртку, ему приходится отпрыгнуть к самому краю пропасти. — Не плачь потом.

Сумку не снимает, сдвигает за бедро и укорачивает ручку, чтобы не мешалась. Нож всё так же игнорирует. Лука говорил о том, что, так и быть, позволит дать себе шанс: ну так вон он, пусть будет. Лука, который не спешит идти на третий заход, но подмигивает и сдувает с лица прядки.

— Иронично выйдет, если это ты будешь плакать. Правда, любимый? — бахвалится, и Анджей закрывает глаза на то, что он почти задыхается.

Анджей хмыкает в ответ и пожимает плечами:

— Калеки меня ещё не били.

Анджей знает, что Лука способен на большее, если разозлится, но рывок на пределе сил — это одно, а схватка после долгого перехода — другое. Анджею упорно хочется накостылять ему и спустить назад пинками или даже кубарем. Он заставляет себя оставаться на месте. Просто потому, что знает, что эта его дебильная забота не сделает лучше. Просто потому, что в чём-то Лука прав: внешний мир не станет ждать, пока он оклемается и будет готов к тому, чтобы встретиться с ним.

— Всё когда-нибудь случается в первый раз. — Теперь не нападает. Теперь подбирается неторопливо и полукругом, присматривается. — Помнится, ты до меня и с мужиками не спал, а тут надо же, прозрел. Не чудо ли?

— Крайне сомнительное достижение.

— Какое бы ни было, моё больше, чем твоё.

Лука улыбается ему, подмигивает обоими глазами по очереди, и Анджей медленно выдыхает. Позволяет себе даже надавить пальцами на веки и выпустить «противника» из поля зрения на целых пять секунд.

На целых пять секунд, за которые можно было и умереть. Если бы Лука успел использовать их, а не торчал на месте.

— Прекрати психовать и соберись. — Звучит как приказ, и реакция на него вполне однозначная.

Должна была быть.

— Я не психую. И потом, я же тебя уже отделал. — Анджей делает шаг вперёд, и Лука отскакивает на два назад. Лука выставляет оружие перед собой и медленно поворачивает кисть. Анджей смотрит не на лезвие, а в его лицо. — Вот недавно, вонзил нож прямо в сердце. И не говори, что ты ждал этого!

Конечно, он не скажет.

Зачем расстраивать эту дёрганую истеричку?

— Как угодно.

Ещё шаг вперёд, и остриё оказывается прямо под горлом монстролова. Лука мог бы вскрыть его сейчас и даже не поморщиться. Мог бы, если бы не боялся остаться в тишине. Если бы не боялся остаться наедине с самим собой. Без ответов.

— А если и вправду сделать ничего нельзя? — Ещё полшага, и металл холодит кожу. Почти вгрызается в неё и вот-вот оцарапает. Анджей не замечает этого. У него тут другое. Другая проблема. — Если правая потеряна насовсем?

— Не говори ерунды. — Монстролов всё-таки сбивает нож. Нажимает на чужое запястье и уводит его вниз. Так и оставляет пальцы поверх плотного рукава. — Недели не прошло, как мы вернулись.

Анджей даже закончить не успевает. Не успевает напомнить про терпение, как тут же получает новое едкое напоминание.

Почти обвинение.

— Тот маг, к которому вы ходили, сказал, что не знает, что можно сделать.

Анджей думает, что ему в итоге не хватит терпения. Никому не хватит терпения на этого большого дёрганого ребёнка, которому либо здесь и сейчас, либо никогда.

— Он сказал, что подумает.

Монстролов терпит.

Уходит от нового удара. Кружит. Выставляет перед лицом креплёный рукав куртки, когда Лука пробует ударить спереди, и натыкается на новые вопросы.

— И он подумает? Ты был таким убедительным? И если ничего в итоге? Тогда?..

На ворох быстрых, заполошных вопросов.

Анджей отталкивает его, отбрасывает в сторону, пихнув в грудь, и наступает сам. Теснит к скале, отодвигая от пропасти. Не хватало ещё, чтобы Лука в запале свалился вниз.

— Пойдём к другому. — Лука, который пятится неохотно, полупрыжками. Лука, который пытается оцарапать ещё несколько раз, но в итоге вёртко уходит за бок, и они меняются местами. Анджей оказывается вжат лопатками в камень. — Тебя от ветра шатает. Озаботься пока этим.

Хватает занесённую для удара руку за запястье и второй упирается в чужое плечо. Держит Луку на расстоянии и не пускает ближе.

Тот его даже ногой ударить не может, не потеряв равновесия. Толкнуться не от чего. Тот не может ничего, только рвануться назад и остаться на месте.

Дёрнуть растрёпанной головой и неохотно посмотреть в глаза.

И начать по новой.

— Анджей…

— Прекрати. — Монстролов отпускает его и, легонько толкнув в грудь, заставляет отступить на пару шагов для того, чтобы самому отлипнуть от камня. — Ты жив — остальное уже не так важно.

— Я не боюсь боли. Я боюсь остаться никчёмным.

И смотрит в упор.

Молчит.

Смотрит, задержав вздох и будто бы смирившись с тем, что выдоха не будет.

Для Луки это признание. Для Анджея, разорвавшего дистанцию, — ничего нового. Никакая не истина и не открытие.

Он знает. Давно знает и потому не лезет вытирать сопли.

Потому они сейчас чёрт знает где, на пронизывающем ветру ведут эти странные разговоры.

Лука надеялся на то, что Тайра щёлкнет пальцами и всё встанет на место сразу же, а когда не вышло, то впал в уныние. И как бы ни старался не показывать этого там, внизу, в городе, наедине с монстроловом не может удержать себя в руках.

— Только от тебя зависит, никчёмный ты или нет.

Лука в ответ закатывает глаза и, вспылив, едва не использует тяжёлый кинжал как нож для метания.

— От того, как ты себя ведёшь, а не от того, насколько ты сильный.

— О, кажется, тут проскользнул намёк. — Лука уже улыбается и явно похлопал бы в ладоши, если бы мог. По крайней мере, ему очень хочется это сделать. Хочется «похвалить» себя за догадливость. — На кого-то красивого, с длинными ресницами и такой чёрной косой?

Крутит кончиком ножа у своего лица, видно, показывая косу, и Анджей наблюдает за всеми этими кривляниями без малейшего намёка на восторг.

Мрачнеет только ещё больше.

Теперь уже и ему не хочется разговаривать. И чужие порывы отхватить по лицу сдерживать не хочется тоже.

— Безо всяких «кажется».

Лука получает удар под дых вместо лёгкого толчка и, закашлявшись, пятится.

Быстрой перебежкой отходит и тут же выпрямляется.

Хмыкает и не то продолжает дурить дальше, не то действительно решает нужным оправдаться.

Для того чтобы не скинули со скалы или, может, напротив, попытались это сделать?

— Мы дурачимся. Ничего больше. Я понимаю смысл слова «нельзя».

Анджей собирается возразить. Анджей не может припомнить ни единого раза, когда это проклятое «нельзя» сработало бы как надо, а не наоборот, но Лука хлопает ресницами и улыбается как дурочка:

— Не нужно отдирать его от меня. Только если ты не ревнуешь, конечно.

И подмигивает сразу обоими глазами по очереди.

Перед тем как снова броситься в лобовую.

Совершенно по-идиотски.

Анджей снова ловит его и разворачивает. Только не отпихивает на этот раз, а, напротив, заламывает руку и дёргает на себя. Прижимает вплотную и, только дёрнув как следует, продолжает диалог.

— Ты понятия не имеешь, с какой магией связываешься.

— Так просвети меня! — Лука отвечает тут же. И словами, и попыткой ударить локтем. Но с перехваченным запястьем всё тщетно, и выходит лишь причинить себе противную тянущую боль. Последнюю он, впрочем, легко игнорирует. — Ты, судя по всему, знаешь куда больше моего!

Анджей отпускает его, сам подаётся назад, ближе к тропе.

— Йен рассказал тебе о печати?

— Так. В общих чертах. — Лука не может растереть ноющий локоть и поэтому просто трясёт им и задумчиво морщит лоб, видно, припоминая что-то. — Только что ему нельзя предаваться плотским утехам, пьянству и убивать, пока она не закроется. Ну и то, что он понятия не имеет, когда именно это произойдёт.

Монстролов кивает, хрустит шейными позвонками и теперь пытается поймать сам. Топорно перехватить поперёк пояса и теснит к камням. Лука отступает, подныривает под его руку и, остановившись на самом краю пропасти, нарочно пятится ещё, чтобы широкий каблук потрёпанного зимними переходами сапога повис над пустотой, скалится:

— А ты боишься, да? Боишься, что я всё испорчу и придётся начинать заново?

Он будто заигрывает, но Анджей знает, что нет. Анджей уверен, что тот подобными тычками стремится проверить свою значимость. Стремится узнать, что же будет, если он возьмёт и всё испоганит. Погрозят ему пальцем или пригрозят вышвырнуть.

— Не придётся. Магия такого уровня одноразовая. — Анджей не тратит время на то, чтобы играть. Объясняет, что может, сразу и идёт на второй заход. Но, наступая, не торопится. — Ошибёшься — и второго шанса никто не даст.

— А он ему нужен? — Лука будто бы даже удивляется и наконец отходит от края. Отпрыгивает, чуть не запинается о свой же сброшенный плащ и, перескочив его, снова поворачивается лицом. — Помнится, пока мы были вместе, он прекрасно собой владел.

— Пока вы были, — Анджей поправляет его с кривой усмешкой и тут же, с ней же на губах, добавляет: — Не после того, как ты его бросил.

Лука даже бровью не ведёт. Только уголком рта.

— Так это моя вина?

— Не полностью. — Анджей не ведётся ни на тон, ни на выражение лица. Анджей не скидывает на то, что Лука вроде как собирался свести всё в шутку. — Рвануло бы рано или поздно. Ты только ускорил, и всё.

— Так трогательно не обвиняешь.

Между ними сейчас два метра или чуть больше. Между ними только брошенный плащ, а кажется, что много-много большее.

Анджей первым опускает голову.

— Не обвиняю, — подтверждает, будто не расслышав сарказма, и тут же снова вскидывается, чтобы поймать чужой взгляд. — Я прошу не провоцировать.

Лука переступает с ноги на ногу и пока не собирается ничего обещать. Ему самому бы хотелось стребовать кое-какое обещание, да он немного не в том положении.

— Мне было бы намного проще не провоцировать, понимай я немного больше, чем ничего.

Это и непрямой вопрос, и усмешка.

Он ожидает, что монстролов отмахнётся, но тот вдруг даже разжёвывает:

— Йен не справляется со своей магией.

Это должно быть очевидно для них всех, но на всякий случай Анджей всё-таки проговаривает. Анджей по недоумению на чужом лице понимает, что для Луки это становится новостью.

— Печать, наложенная Тайрой, ему поможет. Никаких больше стихийных всплесков. Вообще никакой магии, пока не научится пользоваться ею осознанно.

Собирается добавить про безопасные зелья и крохотные стихийные заклятия, но не успевает.

Отступает, спасая кончик носа и левую ноздрю от острия кинжала.

Поворачивается, и они меняются местами: один — уклоняясь, а второй — наступая.

— И это хорошо? Он же не сможет защитить себя. Ни от чего не сможет! Он тролля переростка почти грохнул, потому что тот напугал его!

Анджей помнит эту историю. Анджей от неё и вполовину не в таком восторге, как разоряющийся, временно не годный и в наёмники даже. Анджей предпочитает, чтобы таких историй вовсе не было.

— А так?! Что он сможет сделать так?! Сварить ему микстурку от кашля?! — Лука срывается на крик, и ветер подхватывает его слова.

Ветер утаскивает их далеко на запад, и чудится, будто и злостью его заражается тоже. Становится опаснее из-за неё и сильнее. Холоднее и порывистее. Налетает чаще и усиливается.

Толкает Анджея, стоящего спиной к пропасти в грудь, и будто собирается скинуть. Анджея, который даже не дрожит от холода, в отличие от начавшего мёрзнуть Луки.

— Не угрохать ещё и себя за компанию, — Анджей отвечает на его выкрик абсолютно холодно и тем самым ещё больше бесит. Лука едва его не посылает. Лука прикусывает язык, выдыхает и медленно цедит сквозь сжатые зубы. Понимает, что ругаться сейчас ни к чему.

Не с единственной руки.

— Ты преувеличиваешь. — Подходит ближе и даже опускает оружие. Показывает, что не собирается бить. Берёт передышку и даже не торопится балаболить, а подбирает слова. — Ты… Тебя не было с ним всё это время, чтобы говорить что-то.

— Тебя тоже не было.

Лука замирает, уже открыв рот для того, чтобы возражать. Для того чтобы заявить, что он-то, вообще-то в отличие от некоторых, не проваливается в спячку, но вовремя останавливается. Всё верно. Он не проваливается. Он просто свалил, когда не следовало, и теперь его будут тыкать этим до скончания времён.

— Может, если бы был, то было бы иначе. А так…

Анджей отводит взгляд, не договаривает, смахивает с лица так и не остриженные и непривычно отросшие для него волосы и, надо же, успевает увернуться. Успевает прикрыть лицо и отбросить Луку в очередной раз.

Отвести вскинувшуюся руку, сжавшую кинжал, и отшвырнуть, вцепившись в куртку.

— А так что? Не пришлось бы его резать?! — Луку, который будто и не заметил, что налетел на твёрдый камень боком и тут же толкнулся от него локтем. — Обошлись бы тренировками на жабах и дыхательной гимнастикой?!

— Может быть.

— Может быть! — повторяет слово в слово и вместе с тем же и передразнивает. Лука злее в три раза, чем был парой минут назад, и атаки становятся всё хаотичнее и яростнее. Лука больше не прислушивается к себе: он просто бьёт. — И говоришь еще, что не обвиняешь?!

Бьёт быстро, порывисто и умудрившись оставить царапину на и без того шрамом украшенной щеке. Бьёт, обходит кругом, собирается на новый заход и отшатывается как от прокажённого, когда орать начинают уже на него:

— Я не знаю! Откуда я должен знать, обошлись бы или нет?!

Лука пятится, оборачивается, снова пятится, опасается налететь на куст и даже вытягивает перед собой занятую ладонь, не готовый к такой вспышке.

— Я похож на ведуна или знахаря?!

Анджей наступает на него, Лука уходит короткими перебежками и, непонятно для себя, успокаивается. Луке становится даже немного весело.

— На того, кто психует, — отвечает прилежно, не позволяет поймать себя и снова поворачивается к пропасти и, едва не зацепившись волосами за ветку единственного, невесть как выросшего на голых камнях дерева, останавливается.

— Потому что я психую. — Анджей замирает тоже, не знает, куда деть собственные пустые руки, и просто сжимает их в кулаки. И без того не самое живое лицо становится похоже на растрескавшуюся с одной стороны маску. — И понятия не имею, как всё это разгребать. И, что бы ты не думал, твоя культяпка беспокоит меня куда меньше!

— Потому что она не обрушит крышу на твою голову?

Лука не реагирует на «культяпку», не бросается больше. Он подустал уже прыгать, а учитывая, что нормальной драки у них так и не вышло, эту недосхватку можно сворачивать.

Тем более что Анджей сдувается тоже.

Устало потирает глаза и раздражённо смахивает пряди на правую сторону лица. По привычке прикрывает ими шрам.

— Потому что это более решаемо.

Лука оживает сразу же.

Будто собранная внутри пружина только что распрямилась и выбросила его вперёд.

— Да?

Заставила подскочить ближе и чуть ли не в лицо полезть. Заставила ожить и выдохнуть. Какие там передышки? Ему не надо!

Анджей отворачивается от него, пытается повернуться, но Лука шагает в ту же сторону и делает то же самое ещё раз.

Делает, пока монстролов не закатит глаза не скажет то, что тот так хочет услышать:

— Да!

— И что, у тебя есть ещё какие-то мысли?.. — не отстаёт, стучит ребром кинжала по рукаву куртки и морщит лоб, заглядывая в чужое лицо. — Помимо Тайры и её скотовода?

— Есть, — Анджей отвечает кратко, но наблюдает. Анджей не пускается в долгие объяснения, но видит, как быстро всё меняется. Луке хватает намёка на то, чтобы воспрять. Лука безумно хочет получить назад свою руку.

Лука смаргивает и спустя мгновение уже улыбается.

Продажный.

— Ладно, пожалуй, я могу согласиться с тем, что это было необходимо.

Анджей даже не сразу понимает, о чём он. Пока тот не отводит взгляд.

— Раз уж и ты, и Йен, и старая карга так считаете.

— Я не считаю, но ничего лучше…

— Я понял. — У Луки настроение меняется быстрее, чем стихает ветер. Был готов убивать минуту назад, а теперь вешается. Нож возвращён в ножны, а пальцы цепко держатся за воротник. А вот выражение лица скорее пытливое, нежели какое-то ещё. — Ты бесишься и не знаешь, что с нами обоими делать.

— Я не… — Анджей осекается и в который раз уже хватается за чужое запястье. Сжимает его, но не спешит отдирать. — Ты собирался посмотреть, насколько всё плохо, а не ругаться со мной, — напоминает и получает согласный кивок. Сначала просто так, а после и попытку не то боднуть лбом в подбородок, не то опереться на плечо.

— Так мы совместили. Разве нет? — Лука с ним уже заигрывает и вот-вот, как тот же Йен, просто подогнёт ноги и повиснет на шее. Или грохнется, если Анджей его не придержит. С одной-то рукой.

Пока держит.

Думает над тем, чтобы всё-таки отвести ладонь в сторону.

— И каков вердикт?

Лука неопределённо хмыкает и, перестав дурить, вскидывает голову. Анджею кажется, что он стал немного ниже. Понимает, что всё это потому, что горбится, и желание врезать между лопатками едва не прижигает.

— Не хочу озвучивать.

Не лупит по спине, но давит на неё, поднявшись ладонью по куртке. Разгладив появившуюся складку и подумав о том, что нужно починить другую. Ту, которая драная и валяется в углу. Эта хоть и меньше, но Луке не по плечу.

— А чего хочешь?

Лука пожимает плечами и приподнимает брови. Лука льнёт ещё ближе и на этот раз толкает лбом уже в скулу, а после, выпрямившись наконец, находит ладонью оцарапанную щеку.

Закрывает глаза и, выдохнув, по новой хватается.

За ослабленный ворот куртки.

На себя тащит и, глядя в глаза, пятится к твёрдому камню.

Сам же о него ударяется спиной и сам же в западню себя запирает.

Сам, всё сам.

И руки куда нужно укладывает, вернее одну, левую, на свой бок, правая зеркалит движение сама, и монстролов почти уже было стирает ухмылку с его губ, сминает её, как они оба вскидываются.

Они оба поворачиваются вправо и расступаются.

Лука реагирует на шорох колючих плотных кустов. Анджей слышит и шорох складок ткани того, кто притаился за ними.

У Анджея лишь только нож сзади, на поясе. Лука, тут же опустивший ладонь на рукоять кинжала, морщится.

Монстролов знает, что раньше он бы уже пригнулся к своему сапогу или предпочёл стащить со спины арбалет.

Анджей знает, что Лука не любит ближний бой.

Лука любит дурачиться вместе с ним и не любит тратить время на других.

Что же, видимо, сейчас им обоим придётся его потратить.

Переглядываются и думают об одном и том же. Кого могло занести так высоко и в такое время года?

И случайно ли?

Анджей не верит в случайности.

Лука сейчас даже надеется на то, что из кустов вывалится заплутавший охотник с ободранным зайцем на поясе и, проблеяв что-нибудь, уберётся восвояси.

Лука очень надеется, правда.

Несмотря на то что заранее знает, что всё это ни черта не оправдается.

Луке не страшно — он не боится драки или взбучки. Лука не хочет тратить время на заведомо слабых противников.

Что ему с тех, с кем он на одном уровне? Это словно как в той таверне, когда Анджей едва не поставил себе стул посреди залы, чтобы посмотреть, что же он будет делать.

Почти то же самое.

Лука начинает думать, что это какая-то подстава. Анджей прислушивается к дыханию тех, кого он не заметил раньше.

Ближе, и ближе, и ближе…

Переглядываются между собой ещё раз, и Лука уже было ляпает, что с дорожным отребьем он и сам как-нибудь разберётся, но вместо этого едва успевает отскочить.

Арбалетный болт едва не задел его руку.

Его правую, калеченую и бесполезную руку.

И вовсе не потому, что он такой вёрткий.

Стрелок, видно, не очень старался.

Стрелок решил выдать себя. И показаться.

Лука злится и уже первым подаётся вперёд, как натыкается на вытянутую руку, которая не даёт ему пройти ещё.

Лука ещё не видит вязи на капюшонах.

Только лишь спустя два мгновения.

Лука сам потерял такой же капюшон. Только его был тёмно-серым, а не коричневым.

Это у первого, а у второго — зеленоватый.

Анджей надеется, что не будет третьего. Лука, сжавший губы в прямую линию, — что они его узнали и увязались за старые прегрешения, а не по свежему следу.

Судя по быстрому взгляду, которым его награждает монстролов, первое — очень вряд ли.

Награждает взглядом и сквозь зубы, не разжимая их же, негромко цедит:

— Месяц на задницу не сядешь.

Луке бы обязательно покривляться в другое время, но сейчас как-то не до того. Сейчас ему бы остаться без порезов на этой самой заднице. Поэтому только лишь ближе становится, под углом, прикрывая бесполезную руку, и, будто походя, интересуется:

— Ты меня и в сорок пороть собираешься? — интересуется в шутку, но не удивляется, слыша что-то мрачное в ответ:

— До тридцати сначала доживи.

Лука лишь вздёргивает брови и неопределённо ведёт подбородком. Это да. Дожить было бы неплохо. До завтра хотя бы.

Лука не удивляется даже, когда сверху показывается третий.

И, надо же, даже не шпана.

Все взрослые.

Всем около двадцати или около того.

В наброшенных на голову капюшонах, в поднятых на лица платках. С короткими широкими мечами и в начищенных до глянца сапогах.

Лука даже немного завидует.

По нему сейчас не скажешь вовсе, что он тоже не фермер и не конокрад.

Лука оценивает их и больше прочих примеривается к тому, что держит в руках арбалет. Примеривается и не понимает, почему же тот медлит. Стрелял бы уже, да и всё.

Анджей же не пытается задвинуть это недоразумение за свою спину и медленно отступает к пропасти.

Анджей двигается к ней боком и выгадывает, как бы так следить взглядом сразу за всеми.

И будь он один, то вовсе не дёргался бы.

Будь он один, то просто поинтересовался бы, чего же господа изволят, и предложил бы им удалиться. Пока не поздно.

Лука, будь он цел, поступил бы так же.

Этот же Лука может лишь напряжённо озираться и ждать.

И они оба не то чтобы удивляются, когда один из наёмников выдёргивает из заплечной сумки сеть.

За возможность казнить преступника частенько платят больше, чем за его голову.

Анджей делает ещё полшага назад, и звенит спущенная тетива.

Вот и поохотились.

На уток.

Кабанов.

Зайцев…

Лука почти уже видел, как болт разламывает его ключицу. Лука в итоге уходит вниз, перекатывается, завалившись на правый бок, прекрасно зная, что именно его закрыло, но не тратя время на то, чтобы посмотреть, какая именно часть чужого тела пострадала от выстрела, и, замахнувшись, всаживает кинжал в незащищённую ногу.

Вспарывает бедро и, перекрутив кисть, выдёргивает рукоять.

Одновременно выпрямляется, вскакивая на ноги, и, добивает, вонзив лезвие под подбородок.

Его крайне бесит то, что для второго удара ему приходится выпускать оружие из пальцев, но иначе никак. Не добить, не выдернуть.

Иначе никак, без правой руки.

Выкручивается, уходит от удара в спину, получает скользящий в бок, но только по куртке, и ощущает, как немного ужалило и кожу.

Метательный нож — ерунда в ближнем бою, лезвие слишком узкое.

Уж он-то знает.

Оборачивается, прокручивается на пятках, высматривает монстролова с залитой по самые кончики пальцев кровью рукой, понимает, что тот подставился плечом, и тут же находит взглядом стрелка.

Стрелка, который и бросился на него с метательным.

Успевают пересечься лишь раз, а после тот падает с вылезшим посреди лба лезвием.

Анджей, выдернувший болт из плеча, в отличие от Луки не потерял свою правую и, разозлившись, использовал свой кинжал как метательный.

Итого один.

С сетью.

С сетью, что он всё ещё держит двумя руками и не спешит отступать.

Несмотря на то, что стоит между ними.

И Лука на его месте бы как минимум подумал бы о том, что, возможно, стоит попробовать позже.

— Знаешь, — Лука, несмотря на то что едва оцарапан, довольно тяжело дышит, — а ты был прав. В следующий раз я, пожалуй, получу по заднице в каком-нибудь более закрытом месте.

Анджей оставляет это без ответа и, морщась, зажимает свежую рану.

Кровь никак не останавливается, и он допускает, что нарвался на какой-то из ядов. Не то чтобы в долгосрочной перспективе его это беспокоило, но сейчас раздражает.

С кончиков пальцев капает, и рукав что рубашки, что подкладки куртки — мокрые.

Да, сейчас его раздражает всё.

И потому наступает не осторожничая.

В лобовую.

Цепко схватив двинувшегося туда же Луку и отдёрнув его назад за куртку.

Наёмник же, что, судя по прищуру, будет постарше уже закончившихся двух, наматывает сеть на левую руку и правой тянется к набедренной портупее.

Лука успевает даже прицениться к ней и уже даже радуется, что эти ребята явились по его душу.

Принесли и новый плащ взамен утраченного и новые ножи, но внутри всё равно скребёт что-то.

Профессиональная обида, наверное?

Может быть, лёгкий стыд? Неужели правду болтают и до финальной черты теперь доходят все, а не горстка самых живучих?

Если так, то ему стыдно вдвойне, и он заберёт не один плащ, а всё.

Один оставит себе, а остальные спалит.

Он уже выбирает, какой же ему по росту ближе, а Анджей ещё напротив последнего, живого.

Анджей смотрит в его глаза и ждёт.

Ему только за руку успеть схватить, и всё.

Ему перехватить, протащить вперёд и сломать шею.

Анджей оказывается более чем удивлён, когда этот третий не даётся так же легко, как первые два. Этот его режет по второму плечу, бьёт с наскока, пытается черкануть ещё и по тут же откатившемуся в сторону Луке и наступает на монстролова с сетью наперевес, видно, решив, что сначала разберётся с ним, а уже после применит её по назначению.

Анджей неохотно пятится к пропасти, дожидается удобного момента и, улучив момент, всё-таки заставляет этого любителя попрыгать снизойти до банального мордобоя. Заставляет ударом по сжимающему рукоять кулаку и тут же бьёт вторым, повреждённой правой, и уже под солнечное сплетение.

Быстро и сильно, сгибая противника напополам.

Бьёт ещё раз, уже коленом, удерживает за свободный капюшон и пихает назад, к пропасти. Вскидывает голову и видит, как за спиной Луки вздрагивает колючий куст.

Видит, что сухие мёртвые ветки качаются вовсе не от стихшего ветра.

И не успевает предупредить. Они только сталкиваются взглядами, и всё.

Анджей делает всего один шаг и ощущает рывок назад.

Кренится вбок и замирает на краю пропасти. На миг замирает, а после, едва не сваленный подсечкой, чудом сохраняет равновесие. Западает на левую ногу.

Понимает, что сам не рассчитал. Понимает, что не добил, и в последний момент успевает ухватиться за всё тот же плащ и намотанную на руку сетку.

Потянуть за собой, прежде чем камень уйдёт из-под ног.

На всё про всё пара секунд.

С обрыва ещё не срывался ни разу.

Хруст мелких камешков, скатывающихся сверху, слышит смазанно и почти сразу же встречается лбом с каменным уступом.

И вниз кубарем вместе со стремительно набирающим скорость наёмником, что исчезает куда быстрее.

Анджей же цепляется за всё, что может, и благодаря этому притормаживает. Анджей, несмотря на разбитую голову, остаётся в сознании и только жмурится, оберегая глаза от колючек.

Рёбра по левую сторону ломает сразу же. Пару пальцев по иронии тоже, на правой, на следующем уступе.

Тормозит чудом, и то зацепившись за кусты.

Виснет на них, цепляется за голые ветки и тянет всё тело вверх. Разом ставшее непослушным и тяжёлым.

Про боль Анджей не думает вовсе.

Боль не поможет ему забраться наверх.

Сжимает зубы и цепляется и второй рукой, игнорируя торчащий мизинец и безымянный.

Добирается до более-менее ровного камня, на который может встать, только когда наверху всё затихает. Ни возни, ни звона оружия не слышно.

Ругается про себя, не глядя вправляет пальцы и, жалея, что с рёбрами так нельзя, выдыхает и карабкается дальше.

И тишина его буквально гонит.

Пихает в спину.

Тишина его пугает больше возможных криков.

Крики хотя бы что-то значат.

Спустя ещё два метра слышит глухой удар о землю и поворачивает лицо боком, чтобы мелкий, падающий вниз сор не забился под его веки, и про боль забывает вовсе.

Он же не видит, кто именно упал.

Последние пять метров — склон отвесный, и Анджей едва не срывается снова. Сдирает ладонь, но, удержавшись, подтягивается выше. Ещё немного, ещё… Наконец твёрдый край.

Все ладони в колючках, да было бы время выдирать.

Возвращается на площадку в том же месте, где и упал, забирается наверх, выпрямляется во весь рост чуть ли не рывком и, придерживая правый бок, боль в котором и не думает утихать, нашаривает взглядом привалившегося к камню чуть поодаль Луку.

И если в первое мгновение Анджей решает, что он ранен, то после… после он замечает, что у него куда более серьёзные проблемы.

Лука не может высечь искру одной рукой и прикурить.

Монстролов закатывает глаза и выдыхает с громким раздражающим свистом.

Четвёртый силуэт в плаще тут же, чуть поодаль, лицом вниз. У Луки от него на память царапина на лице и срезанная сумка, валяющаяся рядом с согнутой в колене ногой.

— Ты что-то долго. — Лука на него даже не смотрит. Задумчиво постукивает пальцем по боковине самокрутки и, будто бы только сейчас заметив, что у него вся ладонь в крови, начинает рассматривать её. — Мне срочно требуется твоё вмешательство.

Анджей медленно выдыхает и подходит ближе. Придерживает ладонью место, за которым прячутся ноющие, весной срастающиеся куда медленнее рёбра, и усаживается рядом, вытянув ноги.

Скала за их спинами ледяная, но Анджей этого почти не ощущает. А Лука… это будут проблемы Луки. Пусть сам себе заваривает травки и ставит припарки, если простудит что-нибудь.

Луки, который, оставив самокрутку на колене, лезет за пазуху, чтобы достать огниво, — или что там у него есть ещё?

Анджей не говорит ему, что со здешними ветрами — это плохая идея. Он просто наблюдает за тем, как следующий порыв уносит клочок бумаги, набитый чёрт знает чем.

Лука будто бы не расстраивается тоже, но озадаченно моргает пару раз:

— Что же. Ладно. Видно, придётся обойтись.

Опирается запястьем о колено и расслабляет пальцы. Смотрит вперёд и будто дремлет, не закрывая глаз. Анджея всегда напрягает, когда он молчит.

Слишком опасно не знать, что в его голове.

Поэтому он толкает Луку в плечо своим и, когда тот поворачивается, негромко подтверждает, глядя в его глаза:

— Придётся.

Тот хмыкает и опускает голову. Склоняет её набок, будто раздумывая, привалиться к Анджею или не дурачиться. В итоге остаётся сидеть как сидел и смотрит так же прямо, на пустоту, начинающуюся после края обрыва.

— А я уже решил, что ты, пока падал, язык себе откусил. Сидел думал, как сказать тебе, что всё — без языка ты мне не нужен. Пока-пока и всё такое.

И тон нейтральный совсем. Не кривляется, но Анджей знает, что очень хочет. Анджей знает, что его просто не хватает сейчас на кривляния и на то, чтобы улыбаться и расшаркиваться.

Укладывает левую ладонь на его бедро и легонько сжимает:

— Четверо, значит?

— Ага. — Лука даже не реагирует на прикосновение. Так и смотрит перед собой. — Четыре недоучки.

Монстролов проходится взглядом по всем замершим фигурам по очереди и ни в одной из них не видит ни детской хрупкости, ни угловатости. Все были довольно взрослые.

Все были, по крайней мере, совершеннолетними. Тот, который свалился вместе с ним и не сумел зацепиться, тем более. Анджей уверен, что он был главным в этой четвёрке.

— Ну, может быть, всё-таки и не недоучки… — начинает с осторожностью и тут же оказывается прерван. Лука наконец-то снисходит до того, чтобы повернуться к нему.

— Двух их из них убил калека, — и возражает с лучшей из своих ухмылок. С самой ядовитой. — Без правой руки.

Вскидывает брови и вежливо ждёт ответных аргументов. Ждёт, что же Анджей сможет ему противопоставить.

И да, монстролов понимает, что он прав. Понимает, что всё это как минимум странно. И четвёрка вместо старой двойки, и то, насколько всё стало плохо с выучкой у некогда элитных убийц.

Таких уже и в народе скоро опасаться станет зазорно.

Только вот Анджея цепляет другое:

— Ты теперь всегда будешь прибедняться?

— Не знаю. — Лука даже не задумывается. Отвечает сразу и, отмахнувшись, переходит к другому. — Я не понимаю, за каким хером они явились, да ещё и в такой компании. Знаешь, что самое досадное? Из старых, кого мне бы и одного сейчас хватило. А эти…

Лука мотает головой, и во всём его облике какое-то старческое неодобрение. Анджея даже тянет улыбнуться. Подумать только. Кому-то тут стыдно за собратьев по ремеслу.

Лука и «стыдно». С ума просто сойти.

— Обшарил сумки?

— Ни портрета, ни ориентировки.

Анджей медленно опускает подбородок, показывая, что понял. Значит, они не знают, по чью задницу явились эти четверо. Что же, не то чтобы из двух вариантов не было более очевидного, но… Анджей не говорит вслух о том, что последнего можно было бы оставить и в живых для того, чтобы расспросить. И так бескровно отделались. Смысл в этих «можно» теперь, когда живых уже нет?

— Так, считай, просто обчистил карманы. Да там и было-то что разве на ночлег и пиво. Брать противно.

Лука всё закатывает глаза, весь такой оскорблённый, что монстролову просто не удержаться.

Нет ни единого шанса.

— Что же тогда взял?

— А что, мне у тебя просить денег на то, чтобы напиться? — оскорбляется как самая честная содержанка и тут же деловито отодвигает свою сумку, перекинутую через плечо, подальше. — Нет уж, спасибо, любимый. И потом, мы же оба знаем, что ты ничего мне не дашь.

— Ты абсолютно прав.

— Обожаю, когда я прав. Только что-то сейчас не особо радостно. Вот чего они заявились? Если бы это был стандартный заказ, то у них должно было быть что-то. Даже когда я увёл свой последний, мне дали твой портрет. А тут… ничего.

Анджей никогда не задавался вопросом, откуда у Луки взялось его изображение. В розыске он никогда не был, да и не светился особо, не останавливался нигде надолго, но тем не менее. Изобразили же. Кто-то запомнил. Прицепился к чертам взглядом.

Анджей никогда об этом не думал. Вот до этого самого момента.

— Ты никогда не говорил, кто заказчик. Впрочем, наверное, уже тогда я мог… — Анджей собирался сказать, что мог успеть завести «друзей», но осекается. Осекается, только лишь поднимает взгляд, которым до этого изучал свои медленно возвращающие нормальную подвижность пальцы правой.

Лука смотрит на него в упор и как-то слишком уж дико. Смотрит, как загнанная в угол, затравленная зверюга, которая вдруг нашла не то выход, не то лазейку. Лука хватается за его запястье своей рукой и сжимает его изо всех сил.

— Лука?

Анджей не задаёт больше никаких вопросов, он только ждёт.

Он ждёт, пока Лука выдохнет, сглотнёт, зажмурится, а после медленно заговорит, продолжая сжимать пальцы. Уже оставляет синяки, но Анджей даже не моргает. Ни единого раза.

— Нам… — Лука тормозит после первого же слова, снова сглатывает, опускает веки, не то действительно, не то делает вид, что не замечает быстро скатившуюся из правой ноздри алую струйку, и размеренно договаривает, не срываясь на скороговорки: — Нам бы нужно навестить старейшину Ордена.

Анджей понимает куда больше теперь. Понимает только сейчас, откуда всё началось. И как на самом деле давно. И из-за чего.

Всё становится с ног на голову, но и обретает смысл. Анджею нужно обдумать.

Сложить это всё и обойтись без подсказок.

Лука продолжает смотреть на него в упор и сглатывает уже в третий раз. Но сейчас ему особо не помогает. Сейчас у него губы всё равно становятся будто подкрашены багровым. Очень сильно выделяются на фоне разом ставшей меловой кожи.

Анджей поворачивается к нему боком и, привалившись к камню плечом, укладывает ладонь на чужую шею, оголившуюся из-за на четверть расстёгнутой куртки. Давит на неё, понукая склонить голову, и тащит поближе. Упирает лбом в свою руку.

— Не думай. Давай о чём-нибудь другом.

Лука согласно кивает, но какое-то время всё ещё дрожит.

Крупно и часто вздрагивает.

— Я и так о другом думаю. — И голос сразу стал ниже. Голос, хозяина которого Анджей даже не пытается расспрашивать. — Знаешь, а теперь вроде бы легче. Не так больно. Видимо, всё приходит в сравнении.

Лука делится своими наблюдениями и, накренившись ещё, цепляется пальцами за чужой карман. Просто так, чтобы сжать их на чём-то.

Ему так проще. Легче прояснить сознание.

— Но рассказать ты всё равно не можешь. — Анджей говорит это скорее для себя, но Лука откликается и медленно качает головой. Жалеет о потерянном косяке.

С ним было бы сейчас веселее.

Будь у него побольше мозгов в своё время, то было бы ещё лучше, но что уж теперь?

***

Первыми с уходом зимы оживают торговля и рынки. Оживают уснувшие на время зимних штормов порты, и княжна, проторчавшая взаперти больше месяца, так вертит головой по сторонам и уже и забыла о том, что ей положено немного позлиться.

И на Тайру, и на Анджея.

Особенно на Анджея, который запер её на пару дополнительных дней, когда необходимости уже и не было.

У Йена всё слишком хорошо для того, чтобы лелеять какие-то там обиды. Он весь в моменте. Живой и любопытный.

Оттаявший тоже.

Очнувшийся.

По сути, у них у каждого своё дело, но оба в одной стороне.

Анджею нужно за сам рынок, Йену — на него.

Йену, который упорно кусает губы и делает вид, что это ничего особенного, что они куда-то пойдут вместе, и он этому вовсе не радуется, как маленький ребёнок, которого никуда не берут.

Как маленький ребёнок, что видел и роскошь балов, и всяческих чудищ, и… Теперь старается не обмирать с открытым ртом, потому что он тоже ещё не очень-то верит, что зима закончилась. Потому что отвык и…

— Смотри под ноги, а не на меня.

Анджей одёргивает его и прячет улыбку. Княжна вспыхивает моментально и тут же задирает нос, поправив вручённую ведьмой сумку, перекинутую через плечо.

— Не думаю, что брусчатка как-то поменялась с нашей последней встречи.

— Я тоже не поменялся.

Анджей немного привирает: у него чёлка немного длиннее и скулы резче, но Йен великодушно не цепляется за такие мелочи. Йен хлопает его по плечу и тут же, будто сомневаясь, а стоило ли вообще, отнимает руку и опускает её вниз.

— Перестань ворчать. Или иди другой дорогой, — предлагает и указывает на развилку, уходящую влево. Они только спустились с пригорка и теперь могут либо повернуть, либо держаться прямо, до самых торговых рядов. А могут и разойтись, если кто-нибудь начнёт вредничать. Анджей думает, что хорошо, что этот «кое-кто» остался в доме и не начнёт гундеть через десять минут о том, что ему скучно среди всякой ерунды, а потому стоит пойти и напиться. Или хотя бы поговорить об этом, чтобы подразнить и без того дёрганого Йена.

— Зачем мне идти другой, если эта короче?

Йен жмёт плечами и, не найдя аргументов, выдаёт первое, что приходит ему в голову.

Выдаёт быстро и с нервным смешком в конце:

— Просто скажи, что хочешь прогуляться вместе со мной.

И снова смотрит искоса. С опаской. Приподняв голову.

— Хочу.

Смотрит и даже вздрагивает, услышав ответ. Теряется и замирает, видно, ожидав чего-то другого.

— А…

Оказывается не готов к нему, и это вызывает улыбку. Его робкая насторожённость, которая всё никак не исчезнет. Анджей хватает его за запястье и переспрашивает, притормозив для того, чтобы пропустить гружёную, едва взбирающуюся в гору повозку:

— Что?

— Ничего. Ты меня поймал. — Йен улыбается мягче и расслабляется. Прикусывает щеку, осторожно тянет руку вниз и протягивает её так, чтобы оставить в чужой хватке уже ладонь. — Куда мы сначала?

— Отнесём починить кое-что.

Анджей протягивает лямку своего рюкзака и, распустив завязки, вытягивает наверх край потрёпанного чёрного рукава.

— О. — Йен, конечно же, узнаёт чужую куртку, и монстролов прячет её назад и возвращает сумку за спину. — Потому что новую шить дороже?

— И это тоже.

Спустились окончательно, и теперь только вперёд. Почти так же, как двумя днями ранее, до порта. В другой компании.

— А ещё?

— Спроси у него сам. — Анджей не то чтобы не знает и не то чтобы считает это большим секретом. Просто разговаривать сейчас хочет не о Луке. Его больше заботит накинувший слишком тонкую куртку Йен. — Я рассказчик так себе.

— Неправда. Лука просто трепаться любит больше.

Анджей собирается возразить, но Йен горбится, сжимает руку, которую так и не отпустил, сильнее и тише, чем до этого, добавляет: — И ему довольно паршиво.

— А тебе?

— Я в порядке, — Йен отвечает сразу же и умудрившись не запнуться. Йен отвечает с таким приступом энтузиазма, что Анджей всерьёз опасается, что тот разрыдается прямо посреди оживлённой улицы. Не добравшись до торговок всякой магической гадостью. — Нет, правда, я куда лучше, чем можно было даже представить. Я…

Частит всё быстрее, и они останавливаются. Прямо как шли, там и замирают. Посреди дороги, по которой то и дело проезжают и телеги, и конные.

Анджей перехватывает его за плечи и ставит лицом к себе. Борется с желанием поднять подборок и позволяет держать лицо опущенным.

Просто потому что так он не слишком давит.

Хочет верить, что не слишком.

— Давай правду? — спрашивает, и самому странно от того, как это звучит. Пытается не требовать, но… но проскальзывает нечто такое. Напряжение сказывается. И последствия их с Лукой горной прогулки тоже. У Анджея теперь ещё одна проблема из головы не идёт. Наверное, целых две проблемы в довесок к уже имеющимся, а тут ещё и третья собирается плакать.

Или нет, монстролов ещё не понял наверняка.

— Мне страшно, — Йен будто оправдывается своим тоном, и это тоже плохо. Это тоже… не так, как было.

— Чего ты боишься?

Йен косится на него и виновато разводит руками.

— Я не знаю, как объяснить.

Йен весь будто из неуверенности сложен. Из сомнений и опаски. То и дело оглядывается через плечо.

— Попробуй словами. Вдруг я пойму, — Анджей делает попытку пошутить, и она буквально разваливается на куски. Ломается о следующую фразу.

— Я боюсь, что он умрёт, — Йен отвечает с улыбкой даже и отведя взгляд. Йен отвечает и закусывает губы. И это явно не то, на что можно просто кивнуть и продолжить путь. Не то, на что можно бросить что-то о том, что «не придумывай, всё образуется». Поэтому Анджей теснит его к ближайшему переулку, уводя с улицы, и уже там, в полумраке, пригибается и обхватывает за пояс. Молча ожидая, пока снова ставший маленьким Йен спрячется, прижавшись к его плечу, продолжит. Негромким, почти лишённым эмоций, на удивление, спокойным голосом. Голосом того, кто говорил одну и ту же фразу тысячи раз. И плевать, что не вслух. Что только внутри, сам себе. — Что сломает шею, а не руку. В следующий раз упадёт на пику или чужой меч. А я ничего, совсем ничего не мог сделать, понимаешь? Я бесполезный. Я…

Йен начинает заговариваться и тараторить.

Путаться.