Часть 1. Глава 4 (1/2)

Поцеловал её и пожалел.

Не сразу, но на следующий же день. Пожалел не потому, что у неё прояснилось в голове и княжна убоялась своего порыва, а, напротив, слишком уж повеселела.

Ожила.

Спала как убитая от заката до рассвета, а после, забравшись в седло кобылы, один в один как у меня была прежде, принялась за мою бедную, и без того гудящую, будто с перепоя, голову.

Слишком много думал, пока они спали.

Думал о разном, начиная от прибежища гулей, что опасно близко к тракту, заканчивая отрядом, выехавшим из Аргентэйна вслед за княжной и её служанкой.

В одном я уверен точно: если их и посылал кто, то точно не ландграф. Тот бы снарядил как минимум этого своего с постным лицом и шрамом на губе. Была бы бумага, подтверждающая слова прибывших. Не было бы стрел и сети.

Ничего из этого.

Наверное, стоит упомянуть об этом, когда доставлю их, куда следует. Упомянуть о синеглазке и гербе, оттиснутом на его наплечнике.

Кем бы он ни был, остальные нагонят рано или поздно. То, что осталось от отряда после ночёвки в лесу. Видно, не хватило ума вернуться к окраине и расположиться у тракта. Или же, напротив, всё дело в самонадеянности. Будь её поменьше у того, в латах, которого разделали и сожрали в сторожке, глядишь, остался бы цел.

Может быть, остался бы.

Как бы то ни было, не могу перестать оглядываться назад, на пустынную линию горизонта. Не могу не вслушиваться в шум трав, растущих по окраинам засеянных пшеницей и гречихой полей.

Не могу перестать щуриться, подозрительно вглядываясь в очертания маячащего впереди пролеска. Мало ли кто может притаиться среди деревьев?

Утром выдрал нитку из почти уже сросшейся раны, и теперь та противно зудит и чешется. Всё ещё остаётся шанс, что рассосётся немного, не останется багровым вздувшимся росчерком, но кто же знает наверняка.

Наверное, стоит заняться этим после того, как избавлюсь от этих двух. Стоит заняться этим и стереть то, что ещё можно стереть. Всё-таки походить на человека, а не на гору кое-как слепленного мяса, мне больше нравится.

Держусь чуть впереди, буквально на три шага, и момент, когда одна из лошадей ускоряет шаг и нагоняет, упустить просто невозможно.

Медленно выдыхаю через ноздри, морально готовясь к тому, что сейчас начнётся, но вместо ожидаемых угроз или скомканных попыток объясниться выдаёт нечто другое. Нечто, услышав которое я едва не пришпорил бедное животное.

— Ты бы женился на девушке, которая…

Гляжу на неё, не поворачивая головы, и, дёрнув ею, прерываю на середине.

Только этого мне не хватало.

— Нет.

Вскидывает бровь и, поправив заново переплетённую косу, обиженно фыркает:

— Я же даже не сказала, что она не умеет!

Видно, что в недоумении и даже немного злится. Видно, ожидала более ласкового приёма, но он-то как раз тут и ни к чему.

Хватит, поиграли уже.

— Всё равно нет?

— Всё равно нет.

Сглатывает, поправляет теперь ворот своего кое-как оттёртого от пятен платья, радуясь, что поутру не так жарко, и, не желая сдаваться так просто, пытается снова. Просто зацепить на этот раз.

— Ты из женоненавистников? — уточняет шёпотом, будто опасаясь, что служанка услышит, и моё следующее «нет» звучит уже мягче из-за невольно вырвавшейся улыбки.

Эфемерной и тут же исчезнувшей.

— Почему тогда? — продолжает допытываться, и мне не остаётся ничего иного, кроме как одёрнуть её, пока не начнёт бесить. Пока не придумает себе чего-то неосуществимого и угрожающего нам обоим.

Смешно, но вчера мне это и в голову не пришло.

Смешно, но теперь при дневном свете всё кажется слишком явным.

Её придирки, попытки завести разговор и прикоснуться.

И это странно даже больше, чем плохо.

Это странно, потому что при всех своих недостатках она не только красива, но ещё и не глупа. Она не глупа, но пытается со мной заигрывать, зная, что мы расстанемся через каких-то пять, а может, и шесть дней.

Зачем?

— Отцепись.

Становится обиженной, не ожидавшей такого приёма, и даже дёргает за поводья, притормозив лошадь. Надеюсь, что гордость возьмёт верх и она вернётся к служанке, но куда бы там.

— Но у меня важная проблема!

Нагоняет по новой, даже подаётся чуть вперёд, чтобы уж точно смотрел на неё, а не делал вид, что изучаю придорожные канавы.

— И она требует твоего вмешательства! — заявляет так, будто к ней под юбку забрался барабашка и иначе как чужими силами его не изгнать, и я собираюсь уже выдать это предположение вслух, как, покосившись на служанку, наклоняется в мою сторону.

— Я совершенно не умею целоваться, — понижает голос до шёпота и заглядывает в мои глаза. Понижает голос, прикусывает губу и улыбается с затаившейся в зрачках мечтательностью. — Вдруг Ричард во мне разочаруется?

Невольно, пойманный, отвечаю взглядом на взгляд, мешкаю даже несколько мгновений, не желая отворачиваться, но магия рассеивается, стоит только разок сомкнуть веки. Стоит только отвлечься на тревожный выкрик пронёсшегося совсем низко кулика и взять себя в руки.

— Слюни не пускай — и всё будет нормально.

Непонимающе смаргивает, натягивает удила, заставив лошадь притормозить, и, нисколько не обидевшись, пробует снова:

— Разве практика — не подспорье для любого дела?

Пробует снова, уже даже не намёками, но едва успевает договорить и кокетливо опустить ресницы.

Едва успевает и тут же нарывается на крик.

— Да сколько можно уже! Прекрати! Хватит! — одёргивает её служанка с таким гневом в голосе, что даже я убоялся на мгновение, а незадачливая госпожа и вовсе втянула голову в плечи. — Тебе должно быть стыдно за каждое слово!

Вот это понесло так понесло. Обычно тихоня, кажется, готова метать громы и молнии — так её довели чужие выверты.

— Да ладно, мы же просто разговариваем, — пытается отбиться княжна, но улыбка на её губах довольно виноватая. Виноватая и робкая, готовая исчезнуть в любую секунду. Приотстала, ожидая, пока с ней поравняется разозлённая служанка, и, кажется, отцепилась от меня.

Хотя бы на время.

— Знаю я, как вы, госпожа, разговариваете.

Отцепилась, да только я сам невольно заворачиваю голову после этой едкой фразы и не могу отказать себе в удовольствии вклиниться.

— Вот это да. А как же верность одному-единственному? — Или поцелуи на конюшне — это не про вспыхнувшее влечение, а довольно частый ритуал? — Что же, ландграф выдаёт дочь не девственницей?

Мне даже интересоваться подобным не положено, но раз уж зашёл разговор… Мне и не интересно совсем, напротив — это так, чтобы прикинуть, не повесят ли на меня что-нибудь нелицеприятное в Камьене.

— Девственницей, — подтверждает спокойно, без тени благоговейного ужаса перед этим словом, и делает паузу, прежде чем заговорить снова, весело поглядывая на меня из-под опущенных ресниц: — Но…

— Но?.. — подбадриваю, заранее зная, что сейчас выдаст нечто такое, от чего её служанка схватится за сердце, и мысленно признаю, что даже жду этого. Жду остроты, которая против воли заставит улыбнуться.

— Но только парадное крыльцо для того единственного, — поясняет крайне доверительно и держится так близко, что вот-вот коснётся рукой. — Остальные могут и с чёрного зайти.

Ухмылка просто сама собой просится, но служанка так резво спешит вклиниться со своими причитаниями, что умудряется её погасить:

— О боги… Не слушайте её, господин.

Решаю не уточнять, что уж лучше её, чем постоянный нудёж, но стоит ли наживать врага, от которого мне пока не избавиться? Отравить не отравит, но её постное, будто обиженное лицо прилично попортит и без того не лучшую поездку в моей жизни.

— Она перегрелась.

— Разве? — удивляюсь так натурально, что сам себе верю. — Ещё весьма прохладно, как по мне.

— Умоляю, хватит. — Мериам бы уши ладонями зажала, да боится выпасть из седла, а потому просто мотает головой из стороны в сторону в приступе отрицания. Забавная всё-таки. Хоть и правильная до смерти. — Просто перестаньте, пожалуйста. Оба.

Перестаньте.

И слово-то какое занятное использует. Во множественном числе.

— С удовольствием, если не моя госпожа перестанет меня подначивать.

Только не перестанет же. По улыбке, что так и отражается в её глазах, вижу. По улыбке, что делает её похожей на озорного угловатого мальчишку.

— Нужно же мне в пути хоть какое-то веселье. — Вроде и оправдывается, а губы всё ещё растягиваются. Вроде и оправдывается, но выглядит до безобразия счастливой. Выглядит так, будто наслаждается своей жизнью здесь и сейчас. Вовсе не торопится ни в какой замок. Не хочет спрятаться за его стенами. — И потом, мне, если честно, всё ещё не по себе после вчерашнего. Во время беседы отвлечься от то и дело мелькающих в памяти картинок легче.

Надувает губы, но, как ни старается, не может принять расстроенный вид.

Слишком уж светится.

Слишком ей к лицу утренняя прохлада и любознательность, которая стирает всю её сучность. Просто одним махом — и будто и не было.

— От каких именно картинок?

— О, даже не знаю. — Касается подбородка, изображая задумчивость, но та тоже нарочито рисованная. Ненастоящая. — Может ли битва на поляне соперничать с тем, что нам довелось увидеть в сторожке?

И страха уже не помнит тоже. Страха, что заставлял её дрожать, прижавшись к своей подружке. Пережила и оправилась. Будто и не было… Но с тем, что говорит вслух, сложно не согласиться.

— Сомневаюсь.

Кивает, а жестом, которым обычно придворные умники поправляют подчас бесполезные пенсне, что таскают исключительно для важности, касается своего носа.

— Поэтому, господин чистильщик, будьте столь любезны позаботиться не только о моём теле, но и о состоянии духа.

— А служанка не может этого сделать? — Некрасиво отводить от себя удар, прикрываясь чужими хрупкими плечами, но мы слишком далеко от мест, где меня могли бы за это осудить. Я сам слишком далёк от того, чтобы чужого осуждения бояться. — Должна же от неё быть какая-то реальная польза?

От неё, которая опустила голову и в который раз покраснела.

Не то смущается оттого, что действительно ощущает себя совсем бесполезной, не то тихо меня ненавидит. Меня и весь тракт до кучи тоже. И вполне возможно, что есть ещё и третий вариант, вмещающий в себя первые два.

— Будет. В Камьене. — Только княжне, что вертит головой по сторонам, явно не до чужих страданий, и потому отвечает весьма уверенно и даже не глянув, что там с её «близкой подругой». — Но до него я вверена тебе. И должна прибыть целой и…

— И спереди и сзади?

Не съехидничать просто физически не выходит, и я болтаю первое, что просится на язык. Болтаю и тут же ругаю себя за это. И вовсе не потому, что нагрубил. Потому что повёлся. Но отчего-то уже знаю, что не обидится и не оскорбится. Отчего-то близки ей все эти пошлые и непрямые намёки.

— И морально и физически.

Близки настолько, что только поправляет меня и не спешит падать сначала в обморок, а после и с лошади. И это ещё один повод быть удивлённым ею.

— Тебя разве не учили быть скромной? — спрашиваю напрямую и получаю очередную порцию улыбок. Широких и явно завлекающих. Достойных кого угодно, но только не высокородной юной девы, спешащей к будущему супругу.

— Учили. Только учитель попался неумелый. Немного вышло толка.

— И что же с ним стало?

— С учителем танцев или придворного этикета? — уточняет, становясь задумчивой в один миг, и даже лоб морщит, как если бы и впрямь пыталась что-то вспомнить. — Был ещё верховой езды, но…

— Закройте свой рот, княжна.

Отчего-то пунцовой становится только одна — и это вовсе не та, что вся из себя прекрасная и благородная. О нет, княжна просто светится, будто её служанка взяла на себя почётную обязанность гореть от чужого стыда.

— Немедленно.

Качаю головой, надеясь, что удастся помолчать хотя бы десять минут, пока они разбираются меж собой. Пока разбираются, что кому дозволено и как следует себя вести на людях. И про беседы тоже, бесед это тоже касается.

Служанка едва не шипит на свою втянувшую голову в плечи госпожу и выглядит такой злой, что, пожалуй, следует проехать чуть вперёд, а то неровен час и меня тяпнет за руку.

Как безобидная, в общем-то, но не лишённая крепких зубов змея, которая почти никогда не пускает их в ход.

Но, видно, княжна её крепко задела.

Своими размышлениями или попытками привлечь моё внимание.

Может, и тем и другим?

А может быть, наглостью, которой приличной девушке просто не положено обладать. Слишком приземлённая черта. И неудобная тоже.

Отчего-то даже думать не хочу о том, каково Ричарду придётся с такой женой.

Каково придётся ей, когда характер пересилит здравый смысл и она начнёт открывать рот чаще, чем положено по этикету.

Хотя, может, напротив, герцог будет в восторге от такой супруги.

Может, именно этого ему и не хватает в его скучной размеренной жизни? Юной стервы, которая перевернёт всё с ног на голову? Юной стервы, которая должна быть достаточно умна для того, чтобы не заводить любовников или, по крайней мере, не попадаться. Иначе недолго ей быть счастливой герцогиней.

Ой как недолго.

Оборачиваюсь к ним, надеясь, что уже закончили и теперь, обиженные друг на друга, приткнутся, но замечаю далёкий, будто огненный всполох, и тут же разворачиваю лошадь.

Дёргаю за поводья так резко, что животина испуганно всхрапывает и пятится. Девицы, перешедшие на шипящий шёпот, замолкают тоже и смотрят уже не друг на друга.

— Что-то не так? — Княжна ожидаемо подаёт голос первой, и я даже не знаю, как ей ответить. Я не знаю, стоит ли, и продолжаю вглядываться вдаль, отгораживаясь ладонью от поднимающегося солнца. — Ты меня слышишь, нет?..

— Не вопи. — Жду, пока поравняются со мной, и жестом приказываю свернуть с тракта. До ближайшего пролеска совсем недалеко, и будет лучше срезать через него. На случай, если замеченный мной отблеск — это не жестянка, брошенная кем-то на обочине дороги, а стальной меч или латы. В лесу всё проще, чем на открытой местности. — И прибавь ходу.

— Уверен, что стоит сходить с дороги? — Княжна даже хмурится, становясь серьёзной на какую-то минуту, и, надо признать, это ей идёт куда больше капризно поджатых губ. Какая-никакая печать интеллекта на лице.

— Я не уверен, что позади никого нет. — И то, что стоит тратить время на объяснения, — тоже, но как с ними иначе? Устроят ещё новые разборки, на этот раз на пару ополчившись против меня. — Так что будет лучше пройти через кусты. Или ваше благородие боится оцарапаться?

— Наше благородие боится нацеплять колючек зазря.

Ну хотя бы не умереть от пары розовых росчерков. Уже что-то.

— Но если ты уверен…

Явно собирается использовать это, чтобы начать заигрывать снова, и потому нарывается на куда более грубый, чем мог бы быть, ответ:

— Я не уверен. И рот пока прикрой.

Фыркает, будто бы совсем не обиженно, и перекидывает лежащую на плече косу за спину. Видимо, просто для того, чтобы не стискивать кулаки. Послушно уводит лошадь в нужную сторону и кивком головы приказывает служанке делать то же самое. Всё ещё весьма недовольной служанке.

— Скажешь мне, как можно будет разговаривать? — Нагоняет по новой, только с другого бока, и, быстро глянув назад, всё ещё пытается вернуть былую лёгкость. Только мне уже не до неё.

— Не скажу. Шевелись.

Предчувствие всё громче, да и память о выкриках синеглазки ещё свежа. Может, уже перегруппировались, дополнив поредевший отряд наёмниками из местных или просто мужиками, умеющими держать вилы.

Для благородных господ в дорогих латах любой расклад неплох.

Мы же потеряем ещё сколько-то времени.

Времени, которое и без того тянется, как налипшая на стволы деревьев смола. Медленно и будто загустело, осев на моей куртке и голове.

Первым продираюсь через довольно хилые заросли, а там, потянувшись назад, отбираю поводья и у княжны.

Всё-таки она более ценна, а значит, следует держать ближе.

Надеюсь, что лишь показалось, и мы просто срежем кусок пути, пройдя через пролесок, а не рисуя лишний полукруг по пыльной дороге.

Надеюсь, но глубоко внутри понимаю, что ни черта.

Не оправдаются.

Тропа едва заметная, поросшая низкой травой, но и деревья довольно редкие, мало где растут рядом друг с другом.

Спешиваюсь, жестом приказываю приблизиться отставшей на два шага служанке и, перехватив пристёгнутые к удилам ремни, веду трёх лошадей разом.

Веду по косой, тщательно вслушиваясь и надеясь, что уж здесь-то не окажется никакой прикорнувшей поутру нечисти.

Ни дриад, ни чего поменьше, но позубастее.

Не хотелось бы снова потерять лошадь, а то и трёх. Не то чтобы питал к ним какую-то привязанность, но слишком уж долго выходит, если пешком. Если с двумя не привыкшими топать от зари до заката барышнями.

Одна уже зеленоватая, под цвет молодой листвы, а другой явно не терпится что-то сказать.

Грызёт нижнюю губу, совсем не скрываясь, как положено по всем их этикетам, и вот-вот ляпнет что-нибудь.

Хорошо, если не крикнет.

Зыркаю на неё и заранее, до того, как распахнёт рот, прикладываю указательный палец к своим губам, кивая вперёд. Отвечает, скривившись и запрокинув голову.

Видно, не понимает, зачем так тихо, если кругом ни души.

Видно, не понимает, но княжне и незачем.

Ей бы просто не мельтешить, не кричать и не дёргаться, когда нужно, — и это уже будет чудно.

Просто максимум помощи, которую она в состоянии мне оказать. Мне или вообще кому-нибудь.

Неподалёку журчит ручей, птицы стрекочут где-то на верхних ветках, но только те, что впереди, а за спиной будто какая-то тень ползёт.

За спиной, метрах в тридцати, а то и больше, прямо из низкого кустарника выскочил молодой, ещё не доросший до размеров крупного зверя вепрь, ломанулся прямо под ноги лошади и лишь благодаря какому-то неведомому везению не сшиб меня.

Пронёсся мимо и исчез где-то за деревьями, встревожив и без того не очень-то спокойных рядом со мной лошадей.

Пронёсся мимо, и тут же, всё с той же стороны, слышится хруст только что сломанной ветки.

Видно, кто-то не слишком-то внимательный и осторожный наступил на сухую.

Реагирую сразу же, оглядываюсь по сторонам и, заметив небольшой овраг, укрытый с правой стороны больше левой, стаскиваю княжну с лошади и, поставив её на ноги, проделываю то же самое с её служанкой. Указываю им на довольно сомнительное, но всё-таки убежище, а сам отцепляю меч от прилаженных к седлу ремней.

Отпускаю лошадей к ручью и, убедившись, что дамы меня не проигнорировали, а замерли, где и было сказано, осматриваюсь по сторонам и, удивлённый тем, что никто так и не вышел, отступаю назад.

К тому самому оврагу.

Обхожу его кругом, никак не могу отделаться от ощущения чужого присутствия, но, решив, что стоит подождать здесь, а не бросаться прочёсывать ближайшие кусты, останавливаюсь подле присевшей княжны.

Не кажется испуганной, вопреки моим ожиданиям.

Заинтересованной больше и почти румяной на фоне своей зеленоватой от ужаса, схватившейся за руки госпожи служанки.

Служанки, которой вроде и положено быть трусливой и зашуганной, а вроде и как-то это странно. Странно, потому что в быту ей явно приходилось иметь дело не с самыми приятными личностями, да и в миру бывать тоже. Изредка, но выходить за стены замка, выполняя хозяйские поручения. Эта же…

Отвлекаюсь от своих мыслей, услышав, как шарахнулась в сторону ушедшая за кусты пожевать лошадь, и, дёрнув шеей и тщательно следя за тем, чтобы не обошли со спины, двигаюсь в сторону звука.

Медленно, и тут же застигнутый громким шёпотом в спину.

Шёпотом, который шершавый настолько, что смахивает скорее на мальчишеский звонкий голос, нежели на кокетливую девичью речь.

— Ты же вернёшься?

Княжна — само напряжение, и потому всё-таки отвечаю ей, хотя и не собирался открывать рот. Не собирался, но будет лучше, если услышат меня, а не перехватят её, бросившуюся следом.

— Большая часть точно.

Шипит что-то ещё, что-то недовольно злобное, но, обернувшись, не замечаю никаких слёз. И это хорошо. Это хорошо, что она думает, а не трясётся, вообразив себя зайцем. Это хорошо, что разбирает сарказм и злится.

— Оставайся здесь.

— Оставайся здесь…

Слышу, как повторяет, передразнивает эхом, и, выдохнув, как после вынужденного общения с чужим непослушным ребёнком, почти с радостью шагаю навстречу к подрагивающим веткам. Лучше уж притаившийся лучник, чем это.

Многое лучше, чем кривляния переживающей девицы. Девицы, которая всерьёз вознамерилась завести какую-то свою игру, дабы скоротать время в дороге. Только не выйдет.

Только не со мной.

Ближе и ближе к источнику шорохов, но тяжёлый меч опущен, а не занесён.

Не собираюсь тыкать кусты или рубить с наскока.

Не собираюсь ровным счётом ничего, пока не увижу противника или нескольких.

Или же напорюсь на какую-нибудь змею, и тогда… Едва успеваю уклониться, да и то потому, что каким-то чудом услышал не свист даже, а шорох кожи. Едва успеваю накрениться, тут же сдвинуться, и метательный нож, вместо того чтобы впиться в мою грудь, пролетает мимо.

Отскакивает от ближайшего ствола и падает на землю.

Падает, почти бесшумно пригнув ветку низкого раскидистого папоротника, и теряется в траве.

А я хмыкаю поневоле, успев заметить, насколько вытянутым был клинок.

Сбалансированным.

Совершенно точно не случайный бросок.

Вторая попытка оттуда же, и потому успеваю заслониться широким лезвием.

Вторая попытка достать на расстоянии — и провал снова.

— Что же ты не выходишь? — зову негромко, зная, что крики ни к чему — всё прекрасно донесёт ветер. — Зубочистки ещё не закончились?

Ответ не заставляет себя ждать. Короткий, едва обжёгший кожу руки росчерк. И тоже в дерево.

Тоже можно считать, что мимо.

И вряд ли нарочно.

Вряд ли потому, что хочет подразнить или подманить ближе.

Неумёха.

Видно, из тех, что новой выучки.

Видно, из тех, с кем мне ещё не доводилось иметь дела.

Но прячется неплохо. Силуэт вырисовывается будто бы из ниоткуда, выскальзывает из-за узкого, такого, что и княжне не спрятаться, ствола дерева и становится прямо, а не боком.

Тут уже можно разобрать и тёмно-зелёный, скрадывающий контуры капюшон, и едва заметную вязь, бегущую по его краю.

Тут уже можно разобрать и шейный платок, прикрывающий лицо по самые глаза, и кончики пальцев, прикрытые длинными узкими рукавами.

И узкий одноручный на поясе.

Ни колчана, ни арбалета.

Это он очень зря.

Очень.

Молодой, видно.

Высокий и тонкий.

Светловолосый.

Прядки длинные и выбиваются из-под капюшона. Выбиваются и лезут прямо в глаза. Мне в первые секунды даже хочется закатить свои и спросить, серьёзно ли он.

Хочется погрозить пальцем и, отшлёпав рукоятью меча, пнуть назад.

Отправить туда, откуда он вылез, и велеть сначала доучиться, а уже после выходить на тракт.

Хочется избавиться от него побыстрее и продолжить путь.

И вовсе не потому, что отголосок старого, давно позабытого чувства отозвался разочарованием.

Вовсе не поэтому.

Хреново у меня с теми, кто работает за монету.

Хреново с теми, кто убивает людей за кошель.

Никогда не складывалось.

И этот недоребёнок, решивший, что может выйти на дело, не станет исключением.

Отступаю немного, так, чтобы держать в поле зрения овраг и тех, кто под выступающей насыпью, и приглашающе киваю, предлагая начать.

Он же за ними пришёл — что тянет?

Только один ли?

Раньше выступали по одному, редко выступали оравой, предпочитая не делить заказы, но теперь… Кто знает, как у них там теперь? У этих наёмников?

Может, ему вовсе и не девки нужны, а, скажем, моя сумка? Может, по мою голову?..

Может.

Оказывается быстрее, чем я думал, но, вложившись в рывок, не учитывает то, что закрыться проще, чем отступить. Не учитывает, что, ударив сверху, просто не дотянется рукой до моего горла, если выставить меч.

Терпит неудачу, но отскакивает резво, до того, как задену или просто поцарапаю.

Пытается верно, но массы мало.

Неприлично лёгкий для матёрого наёмника.

Всё крутится, всё пытается зацепить, видно, последним, выдернутым из набедренных ножен кинжалом, но на одном из поворотов получает увесистый тычок в спину и, психанув, натурально всхрапнув, как лошадь, отбрасывает его и маску с лица сдёргивает тоже.

И надо же.

Действительно ребёнок.

Может, около пятнадцати или около того.

Надо же, юный настолько, что не в силах скрыть свою злость, и поэтому лишь со второго раза умудряется обнажить свой меч.

Пожимаю плечами, будто соглашаясь с чем-то, и жду снова.

Жду и делаю ещё полшага назад.

Просто потому, что это всё как-то слишком уж просто. И слишком глупо.

Орден если всё ещё и берёт заказы, то никогда не просчитывается так топорно. Никогда не отправляет на дело того, у кого заведомо нет никаких шансов.

А значит, это не все.

Значит, есть кто-то ещё.

Кто-то, кто наверняка подбирается со спины или ползком, скрываясь в шумящих, не примятых чужими ногами травах.

Значит, есть кто-то более умелый, нежели этот чудесный, пущенный в расход мальчик.

Мальчик, которому я даже улыбаюсь, приподнимая и растягивая перекошенный уголок губы, и это его отчего-то бесит.

Это его злит и вынуждает броситься вперёд.

Броситься отчаянно, резко и… прямо на лезвие.

Налетает животом и по инерции, продолжая двигаться, застревает на середине.

И действительно мгновения на всё про всё.

Мгновения на этот рывок и на то, чтобы услышать, как осыпаются комья земли с насыпи. Поворачиваюсь и, зашипев, трачу ещё пару секунд на то, чтобы завалить его на землю и, придержав ногой ещё живое, ни звука не издавшее тело, рывком освободить лезвие.

Не больше десяти счётов.

Не больше, а уже показался второй.

Второй, спустившийся сверху и оказавшийся аккурат за спиной вскочившей княжны и её отползшей в сторону, в ближайшие заросли папоротника, служанки.

Вот зачем нужен был ребёнок.

Видно, провинился или бездарный был.

Видно, выполнил свою роль и теперь может моргать себе спокойно, глядя на высокое небо.

Я же смотрю только на княжну, которую не очень-то заботливо придерживает затянутая в перчатку рука хозяина уже серого и куда более плечистого капюшона.

На княжну и широкий отполированный нож, приставленный к её горлу.

Упустил момент.

Расслабился.

Ему только полоснуть, и…

Княжна, кажется, даже дышит через раз. Кажется, стала белее полотна и крепко зажмурилась. И кулаки тоже стиснула от ужаса. Но, надо же, ни единой слезинки не выступило.

— Может, договоримся? — предлагаю вполголоса, прекрасно зная, что если бы хотел убить, то уже бы сделал это, а не выжидал чего-то. Вероятно, должен доставить живой, или же просто из тех, кто любит поиграть с жертвой. Многие из них любят. — Что ты должен привезти?

— Твою голову, — отвечает немного хрипло, приглушённо из-за платка, но сразу же и без размышлений. Отвечает, и я тут же скучнею, без пояснений угадывая, кто их нанял.

Неужто синеглазка сердится? Хотя, казалось бы, за что? Подумаешь, изуродовал его прекрасное, стоящее целое состояние лицо.

Какая мелочность.

— А дамы, видно, нужны живыми?

Наёмник качает головой, и чудится даже, что улыбается. Больно уж путает его чёртов плащ. Не то нарочно, не то просто потому, что подсознание того требует, пытаясь угадать не только его мимику, но и черты лица.

Занятная выходит поездка. Во всех, мать её, смыслах.

Наёмник качает головой и, только после того, как оглядывает девушку, всматривается в её лицо и убеждается, что схватил ту, что следует, поясняет, даже не покосившись на подрагивающие кусты:

— Только одна.

— Ну так возьми служанку? — предлагаю сразу же, не слишком разбирая, что можно нести, а что нельзя. Предлагаю для того, чтобы отвлечь его немного, не надеясь ничего выторговать на самом деле. Хотя иных из их рядов перекупить и не так сложно. Главное, предложить больше, чем предыдущий заказчик. Главное, быть уверенным, что хватит денег. — Она хотя бы наверняка девственница. Может, выйдет продать или выменять на что-то?

— А если я её зарежу, ты останешься таким же шутником? — Наёмник даже нож подводит ближе к слабо защищённой воротом шее, но ничего кроме. Ничего не делает.

— Тебе не заплатят, если ты её зарежешь.

Ничего не делает, потому что не может. Если бы велено было перебить, то не стал бы мешкать и размениваться на разговоры. Полоснул бы разок поперёк горла — и уже петлял среди деревьев в попытке затеряться.

И с каждой секундой моя уверенность только крепнет. Крепнет настолько, что я даже обещаю, что отпущу его, если отступит.