Часть 4. Глава 9 (1/2)
Кривлялся почти всю дорогу назад, передразнивал меня, мученически закатывал глаза и откровенно вис, цепляясь за плечо, но только до высоких кованых ворот.
Переступив за незримую черту, войдя в замок, тут же сдулся, погрустнел и опустил взгляд.
Перестал болтать и выспрашивать.
Будто эта каменная громадина на него всем своим весом давит, и чтобы выстоять, нужно максимально отрешиться от всего постороннего. Будто ему физически плохо среди гобеленов и мрачных переходов.
Не спрашиваю об этом вслух, потому что и взглядов хватает.
Хватает выражения тени, промелькнувшей по его лицу, когда замирает на мгновение перед тем, как перенести ногу через порог своей комнаты, и кивает мне на соседнюю дверь. Да так и остаётся там до самого обеда со своей спешно принёсшейся чёрт знает откуда сестрой.
Не захожу к ним и особо не вслушиваюсь.
Напротив, сам закрываю смежную дверь на нехитрый замок, чтобы никто не ввалился уже ко мне. Нахожу себе занятие, пока не окажется, что меня искал Адриан или ещё кто.
Всё утро и половину дня провозился с неприметными ампулами, которые выскреб из оставшихся тайников в борделе, распихивая их уже здесь, а пару и вовсе затолкал под подкладку рукава куртки, чтобы всегда были с собой.
Всегда или… С тоской кошусь на платяной шкаф с намекающе приоткрытой дверцей. Почти всегда.
Закончится же это когда-нибудь?
Рубашки с жабо, туфли с непрочными пряжками и тупыми носами, которыми не то что почки — разве что только собственные пальцы и отобьёшь.
Закончится когда-нибудь этот круговорот лести и подчас не очень и тонких подначек от местной знати, которой и ответить-то можно, только отпустив шпильку в ответ?
После нескольких дней в предместьях здесь раздражает каждый камень. Даже покрывало, наброшенное на кровать, кажется слишком уж ровным, а рисунок на нём вызывает тошноту.
А уж как блевать тянет от звука стучащих по кладке каблуков Мериам, что вышагивает по полу соседней комнаты, распекая младшую «сестру» и помогая той облачаться в очередное платье.
А если ещё и повышает голос…
Может, Ричард и тот ещё урод, но, будь у меня такая жена, я бы не то что в Аргентэйн — сбежал бы за море с какой-нибудь важной дипломатической миссией. Года на три.
Или, что вероятнее, придушил бы её подушкой во время очередного приступа вечернего нытья.
Хотя вряд ли она ему жалуется.
Вряд ли она вообще разговаривает с ним дольше двух минут и без особого на то повеления. Живёт себе в отдельных покоях и ходит как мышь, чтобы, не дай боже, не спугнуть очередную мужнину любовницу.
Наверняка и взгляда не поднимает лишний раз.
Зато Йена усердно поучает уже битых полчаса. До меня долетают лишь обрывки фраз, и те заставляют закатывать глаза.
«Как ты мог…»
«Безответственный…»
«Я места себе не находила…»
И княжна, вместо того чтобы огрызнуться уже, напомнить своей сестре, что не является её собственностью или игрушкой, отмалчивается. Меня бы уже трижды послал, а с ней вот терпит.
Не хочет обижать.
Всё жалеет.
Даже представлять не хочу, что она ему устроит, когда узнает, что он собирается уехать через считанные дни. Дни или неделю максимум.
Всё зависит от той, что скрывается где-то в подвалах. Наверняка дожидается дядю, который уж точно не даст её в обиду. Наверняка дожидается дядю, чтобы наябедничать на его заговорщицу-жену и её прихвостней.
Дядю, с которым мы ни в коем случае не должны столкнуться.
Лучше уж бросить к чертям эту Мериам, чем надеяться на то, что помешанный на тонких брюнетках герцог не узнает её брата.
Наивнее только верить в то, что голодная волчья стая обойдёт по дуге в заснеженном лесу.
Узнает тут же.
Я бы узнал.
В любых тряпках, с любой краской на лице.
Узнал бы — и всё тут.
Хотя бы по выражению глаз.
Попробуй не запомнить того, кто подводит тебя к большому, в полный рост зеркалу и оценивающе оглядывает с ног до головы. Оглядывает и рубашку, и камзол, в которые я безо всякого удовольствия переоделся, и даже плотно обтягивающие ноги штаны.
Оглядывает, приближается на шаг и протягивает тонкую серебряную цепочку с тяжёлым, бликующим гранями камнем на раскрытой ладони.
Хорошо известную мне цепочку, про которую я, как и о камнях, успел забыть.
Не самый красивый был жест, но…
Ни слова не говорит, только поворачивается спиной и, придержав высокий хвост, наклоняет шею.
Ждёт.
Ждёт, пока застегну цепочку и поправлю камень на его груди.
Смотрит на меня только через отражение, улыбается немного косовато и подаёт руку, ожидая, когда я предоставлю ему свой локоть, чтобы сопроводить на ужин.
Так и молчим, будто играя в какую-то незатейливую игру.
Так и молчим, только косится всю дорогу и будто кокетничает, стреляя подведёнными глазами.
Девица девицей — не зная, и не угадаешь.
Задурит голову, а после — прости-прощай. Улыбнётся разок кому попроще такая, и мечтай потом о ней всю оставшуюся жизнь.
Удивительно, но прячется под новым образом так ловко, что, только лишь зацепив взглядом, забываю о том, сколько же за прошедшие несколько дней ему досталось.
Отметин, укусов и синяков.
Весь в царапинах и засосах, но длинное глухое платье под самый подбородок скрывает все до единой. Только лишь кончики пальцев виднеются из-под отстроченных кружевом рукавов.
Первый раз выходит в общую гостиную с момента покушения, и мне кажется даже, что нарочно сильно утянул живот, чтобы казаться ещё стройнее.
Как там сказала Мериам своим подружкам?
Её сестра потеряла ребёнка и потому горюет, запершись в спальне?
Ну так всё, пережила и теперь готова и к сочувствующим взглядам неподозревающих, что произошло на самом деле, куриц, и к их перешёптываниям за глаза.
Впрочем, не думаю, что последнее его особо донимает.
После того как разок пробежишься по краю, чужие вымыслы не так важны. По крайней мере, пока воспоминания свежи.
Держится за мою руку, нарочно глядит только вперёд и ни на секунду не сутулится. И как только случилось так, что Мериам его сестра?
Не похожи ни сложением, ни чертами лица, ни манерами.
Мериам, несмотря на то что герцогиня, лишь тень в собственном замке, а Йен даже в своих невзрачных шмотках, не говоря уже о платьях, и с убранной под куртку косой притягивает взгляды.
Медленно двигаемся в сторону зимней гостиной, и всё чаще встречающиеся на пути слуги отчего-то оборачиваются вслед. Не то потому, что не привыкли видеть его без подушки под платьем, не то потому, что выражение лёгкой надменности и полуулыбка на лице кажутся им подозрительными.
Не то мечтательными, не то затаённо-ненавидящими.
И всё это предназначается каждому сидящему за длинным столом, место в центре которого всё ещё остаётся пустым.
Не может не цеплять взгляд.
Мериам по правую руку от него. По левую сейчас — Адриан, а не первый советник, как полагается.
Должно быть, знать и силу имеющие собираются в другом месте.
Да и просто не стремятся делать вид, что ладят с друг другом в отсутствие самого герцога.
Должно быть, зимняя гостиная сейчас только для близких друзей.
Зимняя гостиная только для лицемеров, что решили подмазаться к действующей герцогине, пока она не поумнела после первых пяти покушений или предательств. Только для лицемеров и Адриана, который даже поднимается на ноги, заметив нас одним из первых.
Отвешивает лёгкий поклон и глядит сначала на Йена, и только после на меня.
Не меняется в лице, лишь щурится на секунду, а затем сдержанно кивает на два пустующих стула напротив себя и супруги.
Отвечаю учтивым кивком и галантно пропускаю вперёд свою прекрасную даму. Даму, которая высоко задирает нос и, кажется, сегодня не побрезговала каблуками, чтобы возвышаться над остальными девушками.
Надо же, насколько они его раздражают.
Вроде мелочь, сущий пустяк по сравнению с остальными его проблемами, уже пережитыми и нет, но всё одно не может упустить шанс как-то уесть.
Уверен, что и платье настолько узкое потому, что у двух из трёх товарок его сестрицы уже наметился очевидный, вовсе не беременный живот, что порой проступает даже среди многочисленных складок ткани.
Уверен, что втайне даже гордится своими рёбрами и узкими щиколотками, и класть он хотел на отсутствие груди.
Усаживается рядом с Мериам и напротив Адриана. Мне же в прямые соседи достаётся косящая взглядом на подвеску княжны Беатрис, которая тут же извиняется, толкает мужа в плечо и, когда тот раздражённо поворачивается к ней, просит поменяться местами.
Улыбаюсь ей, когда поднимается, чуть искоса, потому как зависть, зажёгшаяся в светлых глазах, просто смехотворна.
Потому как её серьги с тяжёлыми сапфирами вполне могут соперничать в цене с одним единственным, пусть и чистым изумрудом, что существенно потерял в весе после огранки.
Потерял в весе, но не в блеске и гранях.
Надо же, простил всё-таки.
Не в склепе, не рядом с ним и не в замке, несмотря на то что спал со мной и не только спал.
Простил, вернувшись из опустевшего борделя.
Невольно опускаю взгляд вниз, кошу глазами на его колено и едва не прикусываю щёку от осознания того, что никто не знает про то, что ногти на его ногах так и остались алыми.
Никто, даже везде лезущая Мериам.
Маленькая пустяковая тайна, вспоминая о которой я поневоле начинаю думать не о том.
Маленькая пустяковая тайна и желание вытряхнуть его из туфель.
И чем чопорнее держится, старательно орудуя ножом и вилкой, тем больше хочется.
Принимает соболезнования тянущихся к нему за моей спиной дамочек, отвечает грустной улыбкой Беатрис, когда та, спохватившись, хватает его за запястье и убеждает, что выкидыш — это не конец света, и мне хочется прикрыть лицо рукой.
Что таверна, что почти светский раут — а разговоры одни и те же.
Кто от кого залетел, выкинул или ушёл.
А разговоры одни и те же, разве что отличаются степенью детализации всяких мерзостей. Да и рот, чтобы не чавкать, прикрывают чаще. А так… Остаётся только закатить глаза, отрешиться от всех этих причитаний и уткнуться в свою тарелку.
Пусть княжна сама разбирается.
И с соболезнованиями, и с советами, что вполголоса начинают давать сердобольные подружки. Не удержавшись, кошусь на Мериам, что так и застыла с вежливой тенью улыбки на губах. Не пытается не то что вклиниться в развернувшийся диалог, а даже просто обратить на себя внимание.
Смотрит только на Йена, которому всё это поперёк горла, и кромсает кусок мяса тонким серебряным ножом.
Ножом, что при наличии сноровки и желания сошёл бы и за метательный.
В такие моменты даже надеюсь, что у неё окажется туго с фантазией.
Только вот зависть это или ревность?
Иногда кажется, что герцогиня и на меня готова зашипеть, когда слишком настойчиво тяну руки к её братцу. Иногда кажется, что и тяну-то только для того, чтобы убедиться, что её снова перекосит.
Осторожно осматриваюсь по сторонам и, к своему удивлению, замечаю, что половина стульев так и осталась пустыми. Приборы разложены, накрахмаленные салфетки тут же, подле тарелок, но к ним никто не спешит.
Всего трое мужчин за столом, и это если считать со мной.
Всего четыре дамы, если прикрыть глаза на незначительные мелочи и причислить к ним и Йена тоже.
— А где остальные? — обращаюсь к Адриану, который, судя по виду, только и ждал возможности пересесть на соседний от своей жены стул, но, пока двигается, мне отвечает другой. Господин в тёмно-зелёном парчовом балахоне, смахивающем на халат, что порой любит накинуть Тайра. Тайра, ответа от которой так и не пришло.
— Уехали ещё затемно.
Непонимающе вскидываю бровь и, решив, что княжна справится со своей новой раскудахтавшейся лучшей подружкой, поворачиваюсь вполоборота к явному любителю поболтать.
— Решили испытать удачу ещё раз и отправились на охоту.
Невыразительно мычу в ответ и хватаюсь за принесённые минутой ранее кубки.
Мне просто жизненно необходимо прикрыть чем-то рот, не то вырвется ещё что-нибудь.
Мало им одного тролля.
Пусть теперь разбудят его бабушку.
— Позволите поинтересоваться, что с вашими руками? — Это уже Адриан, усевшийся напротив странного типа в халате, взглядом указывает на костяшки моих пальцев. — Неудачно упали, пока отсутствовали?
Пожимаю плечами и делаю маленький пробный глоток из серебряной чаши. Вино вроде красное, но на вкус так себе, учитывая, что более чем вполовину разбавлено водой.
Вино вроде вино, а неспособно опьянить. Какая вопиющая растрата алкоголя.
Всё ещё выжидающе смотрят на меня оба, и, пусть каждый наверняка уже придумал себе не одну банальную причину, всё-таки снисхожу для того, чтобы объяснить:
— Защищал честь своей дамы.
Дамы, которая в этот момент даже касается моего локтя своим, решив, видно, что могу ляпнуть лишнего.
Закатил бы глаза, но в это мы поиграем уже потом. Без зрителей.
— Кулаками? — В лице сидящего рядом столько непонимающего ужаса, что тут ни провидцем, ни гением быть не надо: под халатом у него слабое рыхлое тело, а пальцы не поднимали ничего тяжелее обеденной ложки.
— А если вашу жену назовут шлюхой, вы рухнете замертво от сердечного приступа или найдёте в себе сил позвать стражу? — интересуюсь любознательно, как ребёнок, и даже улыбаюсь так же широко и наивно, борясь с желанием недопустимо нарушить этикет и подпереть кулаком подбородок.
Вспыхивает быстрее, чем искра на огниве в умелых руках, и, побагровев, оскорблённо отворачивается, а после, решив, что и этого мало, отсаживается через два пустующих стула.
— Вот и славненько… — бормочу себе под нос и собираюсь уже поесть, как, схватившись за вилку и по привычке прокрутив её между пальцами, ощущаю на себе внимательный взгляд. Зубцы замирают, так и не вонзившись в зажаренный кусок. — Господин Адриан, если вы продолжите пялиться так пристально, то я непременно подавлюсь и умру, испортив аппетит всем присутствующим дамам. Умоляю, не ставьте меня в неловкое положение.
— А сарказм всё ещё при вас, — говорит так, будто с ним могло что-то статься за жалкие три дня. Подтверждаю его слова с тонкой улыбкой и понизив голос до доверительного шёпота:
— Умирать буду, отпуская неуместные шуточки.
Всё это смахивает на какое-то безумное представление. Цирк с больными уродами, что силятся делать вид, что не ненавидят друг друга, и мы в центре всего этого.
Попробуй тут не рехнуться без сарказма или выпивки.
А так как второе мне явно заказано, то…
— Вам есть чем поделиться?
Неужто и вправду думал, что, прихватив княжну, я продолжил прочёсывать город? Серьёзно? Взял его с собой, понадеявшись на то, что две головы лучше, чем одна?
— Может, столкнулись с чем-то необычным за время своего отсутствия?..
— Все три дня провёл около своей неутешной жены.
Намёк более чем явный, и, услышав его, Адриан морщится и даже потирает свою гладковыбритую щёку, будто накусил что-то на больной зуб.
— Такая трагедия для нас обоих. Она просто не могла оставаться в замке, где всё случилось, — договариваю, чуть повысив голос, и Йен, до этого чинно разжёвывающий овощи, замирает, ощутив несколько направленных на себя взглядов.
Слишком поздно понимаю, что, сам того не желая, заговорил о том, что не терпелось обсудить остальным.
— Бедняжка! — Беатрис, также хранившая молчание, отмирает первой и с жадностью голодного хватается за тему для беседы. Крайне принуждённой беседы, я бы сказал. — Тебе уже лучше, дорогая?!
Княжна опускает глаза, косится на меня, чуть повернув голову, и явно после обещает припомнить ляпнутое.
— Со временем станет, я думаю.
— Ох, ещё и на таком сроке! — Вот же зараза. Будь Йен и вправду девчонкой, уже наверняка расплакался бы. А эта и знай себе давит на больное с крайне сочувствующим заинтересованным лицом. — Если мне не изменяет память, вы ждали мальчика по весне?
И ирония в том, что, собственно, это чистая правда.
И про мальчика, и про весну.
И про то, что оба продолжаем ждать, тоже.
— Надеемся, что скоро боги пошлют нам другого, — вклиниваюсь с неловкой улыбкой, и она отвечает мне просто ослепительной своей. Тут же тянет поинтересоваться, сколько стоило зелье, отбеливающее зубы, но прикусываю язык.
— Я бы не была так оптимистична, — почти воркует со мной, и тем больше моё недоумение.
Адриан касается её локтя своей рукой, но Беатрис будто и не замечает этого. Глядит только на меня и сочувствующе качает головой.
Тут же вспоминаю россказни про Генрику, которая якобы и окрутила этого собранного седоватого вояку только из ненависти к его жене. Неужто такой расхожий способ?
— Чем выше ожидания, тем сильнее следующее за ними разочарование.
— Личный опыт? — Йен не огрызается, а набрасывается в ответ, да так резко, что я даже приподнимаю бровь. Неужто Мериам его настолько допекла, что готов сорваться на её подружку всего за пару неосмотрительных реплик? — Один раз выкинули и так больше и не удалось зачать?
Раньше всегда терпел или же отвечал много тоньше. Раньше предпочитал отмалчиваться, а теперь волком смотрит, и за столом повисает тягостное молчание.
И, вопреки всем моим опасениям, Адриан, который по логике вещей должен был встать на защиту своей наречённой, предпочитает не вмешиваться. Не то потому, что оставляет бабам бабье, не то потому, что ему попросту наплевать, что она там несёт или слышит в ответ. Знай только орудует ножом и вилкой, заинтересованно уставившись в свою тарелку.
— Мы не могли бы сменить тему?
Неловко больше всего сейчас молодой герцогине, которая не желает ни скрытой вражды, ни открытой драки. Хотя я бы посмотрел. Глядишь, у Беатрис и локоны окажутся пристёгнутыми, а не настоящими.
— Видно, Йенне она страшно неприятна. К чему бередить ещё не зажившие раны? — участливо улыбается, тянется к тонкой кисти, по самые пальцы прикрытой синим рукавом, но Йен не позволяет схватить себя за руку и сжать её. Вытягивает их тут же и принимается разглаживать мнимые складки на коленях.
— О нет, напротив! Я просто жажду послушать о чужом опыте! Вдруг это поможет мне избежать последующих ошибок? — Сама заинтересованность, да и оскал у княжны выходит достаточно доброжелательный. Думаю уже, что спохватился, решил, что хватит с него всеобщего внимания, и зря. — Скажите, Беатрис, вам не страшно планировать беременность в тридцать пять?
И улыбается ещё так искренне, маленькая гадина, что для того, чтобы скрыть свой восторг, приходится изобразить приступ кашля и прикрыть рот.
И именно сквозь него Беатрис шипяще цедит, что ей всего двадцать четыре.
Надо же, а я отчего-то тоже решил, что она старше.
— Какой конфуз, умоляю, простите! — Йен тут же впадает в ужас и прикрывает губы салфеткой. Ему бы ещё побледнеть немного, и никто бы и не подумал усомниться, что он это ненарочно. Никто не подумал бы, если бы, совершив первый выпад, он захлопнул рот. — Меня, видно, спутали морщины, что вы прячете под колье на шее.
— Йенна… — Мериам даже краснеет немного, а Йен натурально делает вид, что ничего не понимает, и знай себе только хлопает длинными ресницами.
Восхитительная дурочка.
— Я сказала что-то лишнее, моя герцогиня?
Получает в ответ такой взгляд, что тут же отводит свой и бормочет, будто по привычке сцепив руки на своём животе:
— Простите, простите… Сама не своя со всеми этими переживаниями.
Беатрис, что всё это время была белее мела от гнева, сдувается необычайно быстро и даже протягивает ладонь для того, чтобы коснуться локтя княжны.
— Всё образуется, милая, — обещает ей, а у самой в глазах самые настоящие льдинки плещутся. Обещает, а сама, небось, надеется, что эта наглая девица осталась бесплодной и муж от неё откажется. И я мог бы смеяться над этим до колик, будь кругом другие люди.
— Всенепременно. — Йен нехотя идёт на мировую, но, вместо того чтобы в ответ коснуться её пальцев, требовательно хватается за мои. — Мы будем очень стараться завести как можно больше детишек. Правда, дорогой?
И смотрит ещё так, будто я его в подвале с тремя бруксами бросил. Смотрит так, что ощущаю, как затылок с обратной стороны черепа своим взглядом высверливает.
— Конечно… лапушка.
Понимает намёк сразу же и отвечает на него едва приподнявшимся уголком губ. Кривовато выходит и недопустимо по меркам воспитанной дамы уродует его миловидное лицо.
— Так что с вашей шеей? — выдохнув, цепляется по новой и всем своим видом изображает страшную заинтересованность. Даже локоть ставит на стол, наплевав на то, что скажет его неукоснительно придерживающаяся этикета сестра. Помнится, полвечера его отчитывала в комнате за то, что взял не ту вилку. Что бы с ней было, интересно, если бы увидела, как он руками ест, задумчиво отламывая от того, что обычно режут, разноразмерные куски? — Может, стоит обратиться к лекарю? Я слышала, что жабий зоб очень помогает. Свежуете и на…
— Йенна, милая, мне кажется, тебе больше не стоит пить вино, — всё не оставляет попыток ласково заткнуть сестрицу Мериам, и это уже больше похоже на некое соревнование. Это уже похоже на попытку поставить его на место.
Его, который при желании может нести и не такое и явно сдерживается.
Пожимает плечами, и улыбка, что расцветает на его губах, самая наивная из всех, что мне довелось видеть:
— Я его и не пила.
Попробуй тут не восхититься. Увиливает от всех тычков так ловко и продолжает изводить вопросами и Беатрис, и одну из вставших на её сторону женщин. А сам знай себе пилит печёные овощи на своей тарелке и косит глазами в сторону подноса с яблоками.
Качаю головой, надеясь, что это было менее заметно, чем случайно опрокинутый слишком длинноносой дамой бокал, и возвращаюсь взглядом к Адриану, который не то что вмешиваться, а, уверен, даже и вслушиваться не стал.
— Ну а вы? Как проводили время? — интересуюсь якобы из вежливости, небрежно вуалируя, и надеюсь, что Беатрис толкнула мою ногу под столом совершенно случайно. Только таких намёков ещё не хватало. — Ничем не потешите?..
— Появилась пара догадок, но решил не спешить с ними. Дождаться, пока вы закончите свои важные дела.
И смотрит как змея на зазевавшуюся на ветке птицу. Моргать если ещё перестанет, то и вовсе один в один.
— Это что, упрёк?
— Это глубокая печаль, вызванная вашей необязательностью.
— Может, расстановкой приоритетов? — уточняю, а сам понимаю, что жабо, обхватывающее шею и воланами уходящее на грудь, давит. А сам понимаю, что все эти чинные беседы, тонкие провокации и попытки выискать подтексты уже достали. После нескольких дней тишины и вседозволенности это ощущается особенно остро. Давяще. — Это для вас долг и служение власть имущим первостепенны, а не для меня.
— Что же тогда первостепенно для вас?
Ответить не успеваю, потому как тонкие пальцы ложатся на мой локоть и, скорее игриво, нежели всерьёз, сжимают через рукав рубашки. Оборачиваюсь к княжне, которая чинно делает вид, что не заметила случившегося с её соседками по столу конфуза с испорченным вином светлым платьем, и он, убедившись, что привлёк моё внимание, поворачивает кисть так, как если бы подавал руку.
— Милый, не поможешь мне?
Киваю и, поднявшись на ноги, отодвигаю его стул. Протягиваю ладонь, на которую он с удовольствием опирается и, отвесив лёгкий поклон всем присутствующим, направляется к выходу из обеденной залы.
И среди всех провожающих взглядов особенно остро я ощущаю взгляд того, кто не получил ответа на свой последний вопрос.
Кто вообще не получил никаких ответов и явно не в восторге от этого.
Уже в коридоре, убедившись, что даже спин никто не видит, фыркнув, выдирает свои пальцы из моих, оплетает руками мою правую и щекой жмётся к плечу.
— Мне нужно спросить, зачем ты всё это устроил?
— Она меня бесит. — Ответ достойный и, по крайней мере, честный. Его все они раздражают со своей извечной пустой болтовнёй и дружащими друг против друга парочками. И, видно, не на одного меня так повлияла тишина пустого дома: Йен тоже успел отвыкнуть, и потому выносить всё это стало куда сложнее. — А что, мой муж против? Собираешься отчитать меня за наглость?
— Обязательно. Только не в общем коридоре.
Глядит искоса, прикрывает глаза и снова притирается вплотную. Идти так не очень удобно, но да кого тут волнует, что мне удобно?
Неторопливо добираемся до жилого этажа, и я уже хочу поинтересоваться, какие же у моей ненаглядной планы на день и не стоит ли мне оставить её наедине с книгами, но едва успеваю пропустить её вперёд, придержав дверь комнаты.
Раскрасневшаяся Мериам появляется буквально из ниоткуда и, пригнувшись, подныривает под мою руку.
— Что ты устроил?!
Йен непонимающе смаргивает поначалу даже, не ожидавший от своей сестры ни подобной прыти, ни уж тем более преследования. Где это вообще принято? Герцогиня, бегающая по коридорам?
— Подобное поведение просто недопустимо для высшего круга!
Поднимаю уже указательный палец, надеясь, что она мне его не откусит за вставленную реплику, как изогнувшийся для того, чтобы дотянуться руками до пуговиц на платье, Йен отвечает сам:
— А я не из высшего. — Звучит так небрежно, что я даже верю в то, что он едва ли не гордится этим. — Я выблядок, и манеры у меня соответствующие.
Выдирает первые четыре пуговицы из петель, а дальше и вовсе просто дёргает расходящиеся половинки платья. Слышится треск ниток, и некоторые пуговицы просто отскакивают в стороны. Оставшиеся же повисают на уродливых вытянутых нитках. Платье оказывается безнадёжно испорченным. Только вот его временному хозяину абсолютно по барабану. Стягивает рукава и как ни в чём не бывало позволяет ткани свалиться вниз.
Понимаю, что всё это время он был в нём одном, только сейчас. Ни сорочки, ни подвязок — ни черта.
Лишь платье и туфли, из которых он уже выбрался и тут же стал ниже на добрых пять сантиметров.
Лишь подвеска на груди, которую он с осторожностью поправляет, и лента, стягивающая хвост.
И если это не бунт, то я даже не знаю что.
И если мне бы как-то закусить губу, а то и вообще прикрыть лицо, которое вот-вот просто треснет от появившегося на нём выражения, то Мериам бледнеет и непонимающе смаргивает не один раз.
Хотя бы потому, что синяков на княжне, оставшихся с прошлой ночи, просто россыпь. Особенно выделяется тот, что имеет очертания ладони на тонкой коже бедра, и царапины на противоположном.
— Что ты такое говоришь? — Это всё, что она может из себя выдавить, пробормотать, отводя увлажнившиеся глаза в сторону, и княжну эта влажность совершенно не трогает. Приподнимает только точёную бровь и складывает руки поперёк голой груди. Ни утешать, ни бросаться к её ногам с извинениями не собирается.
Неужто это всё моё дурное влияние? Неужто он всё-таки вырос и понял, что не хочет быть чужой ростовой куклой? Манекеном для красивых платьев?
— Послушай, то, что я люблю тебя, ещё не значит, что я обязан любить и твоих подруг. — Это можно было бы принять за шаг к примирению, пожалуй, будь она чуть более прозорлива. Но Мериам есть Мериам, и ей недостаточно шага. Она ждёт, что её брат бросится вперёд и сделает все десять. — Беатрис перегнула, я ответил.
— Приличная девушка бы промолчала, — парирует, но давит вовсе не на нужные рычаги. Парирует, и в голосе её — сердитое отчаяние.
Йен давно уже не её сестра. Йен вообще теперь не её. И это тоже делает мне очень и очень тепло внутри. Не то потому, что она не нравится мне до зубного скрипа, не то потому, что нравится он.
А я терпеть не могу отдавать то, что мне нравится.
— Посмотри на меня. Я очень похож на девушку?
Предпочитаю роль наблюдателя, потому лишь осторожно подпираю незапертую дверь плечом и с интересом жду того, что в итоге выйдет.
Кто в итоге прогнётся первым?
— Оденься, пожалуйста.
Она просит, он отрицательно мотает головой и поворачивается боком, на секунду вспомнив о том, что вообще-то у него есть ещё и член, который не подобает видеть ни одной воспитанной даме при свете дня. Я вообще не уверен, что все эти разряженные мадам тот когда-то трогали на самом деле. Только тьма кругом, только вырез на ночной рубашке в положенном месте, только долг перед родом — и ничего больше.
Живёт всю жизнь как селёдка, а после пятидесяти вдруг распробует с кем-то из случайных молодых любовников. Так и появляются озабоченные призраки, которым не хватило при жизни.
— Не хочу, — всё своё гнёт Йен и уже косится в сторону кровати. — Тут не холодно.
Косится, после вовсе поворачивает голову, разглядывая свежее, принесённое совсем недавно кем-то из слуг покрывало. Красное по иронии судьбы.
— А что случилось с твоими ногами?
Опускаю взгляд одновременно с ним и натыкаюсь на алые, ещё не успевшие облезть ноготки.
— Это что, краска? Это же ужасно вульгарно!
Да-да, вульгарно… Грязно, годится только для уличных проституток…
— Мне нравится, — отмахивается от неё и, чуть склонив голову, осматривает и остальные отметины. — А сверху так, царапины.
— Йен… — Тон её голоса становится умоляющим, и мне кажется, будто она знает, что происходит. Мне кажется, что она знает, что теряет его. Теряет и всё пытается зацепиться, схватить хоть за что-нибудь, чтобы промедлить. Подержать ещё немного рядом.
Она знает, не может не ощущать.
Что-то изменилось в нём после того покушения. Ой как сильно изменилось. Он больше не спешит утирать слёзы сестры по первому зову и вовсе сторонится её.
Никак не может смириться с тем, что она была готова похоронить его. Не может смириться с тем, что не попыталась его спасти и едва не помешала сделать это мне.
Может, он и хотел бы, но не может. И тем забавнее выходит ситуация. Учитывая, что то, что с ним сделал я, он отпустил.
— У меня нет настроения, и я хочу тра… спать.
Вот это был бы удар, если бы он, одумавшись, не поправился.
«Я хочу трахаться, дорогая. Повремени пока со своими воспитательными беседами. Запиши там куда-нибудь, заучи наизусть, только не отвлекай».
— Ты не могла бы оставить нас?
Тупится, краснеет немного, даже касается ладонью явно вспыхнувшей щеки и наконец-то вспоминает о том, что они не одни в комнате.
— Боюсь, с этим ничего не получится, — чопорно отвечает брату, после переводит взгляд на меня и даже обращается напрямую, надо же. А я-то думал, что больше и не заговорит со мной после той проведённой на одной кровати ночи. Ночи, когда я не дал ей ни схватиться, ни обнять брата. — Господин Адриан просил передать, что собирается нагнать уехавших в леса и тоже поохотиться. Надеется, что вы присоединитесь.
А вот и наметилось то, чего я от него ждал.
Господин Адриан жаждет диалога, который никто не сможет подслушать.
Киваю ей, собираюсь сказать, что только переоденусь и спущусь, как Йен, упрямо дёрнув подбородком, отвечает вместо меня:
— Он не поедет.
Отвечает с такой уверенностью, что, вместо того чтобы хмыкнуть и послать его под одеяло или в очередную околомистическую книжицу, с недоумением спрашиваю:
— С чего ты взял?
Сталкиваемся взглядами, и в его голубых — упрямства целое озеро. Не хочет отпускать и даже не допускает мысли, что придётся закусить язык и опустить голову.
— С того, что я так сказал.
Даже не допускает мысли, что мы не в общем зале, где я с выражением незатуманенной интеллектом радости готов изображать обожающего свою зазнобу подкаблучника. Пока осмысливаю, обращается уже к сестре, и меня в сторону ведёт от его наглости:
— Передай Адриану и остальным, что у меня страшно ноют ноги и мой любящий муж останется в замке, дабы уменьшить мои нечеловеческие страдания.
— Ты же понимаешь, что нарываешься? — уточняю просто так, на всякий случай, чтобы не вопил после, что выхватил ни за что, и уже представляю, как отвешиваю хлёсткий подзатыльник. И где-то в глубине души надеюсь, что мне от этого станет хотя бы немного легче.
— Я надеюсь, что ты понимаешь, что я нарываюсь, — парирует, не желая сдавать ни шага, и то, что он после говорит Мериам, заставляет её вспыхнуть и, развернувшись на каблуках, вылететь в коридор, подобно пробке: — Дорогая, пожалуйста, оставь нас, если, конечно, не хочешь увидеть его голым ещё раз.
Надо же, каков негодяй! Променял общество сестры на член, с которого и без того не слазил последние несколько дней.
— Ты ничего не перепутал, мелкий засранец? Если я сказал, что поеду, то значит…
Отталкивает меня к двери и, ни слова не добавляя, так же, магией, ловко проворачивает ручку. Постукивает пальцами по своим голым плечам и, поразмыслив немного, стаскивает толстую, не в один десяток рядов обмотанную вокруг своего хвоста ленту. Распускает волосы и проводит по ним ладонью, будто проверяя, насколько гладкие.
— Ну попробуй выйди.
Смотрю на него и не верю. Не верю ни своим глазам, ни тому, что грёбаное тело меня только что предало.
Что же. Видно, Адриану придётся подождать немного.
Видно, у кого-то совсем крышу сдуло, и надо бы убедиться, что её ещё можно поставить на место.
Немного позже, конечно.
***
Шторы задёрнуты, но кажется, будто вечерний, бродящий по ту и эту стороны окон сумрак совершенно одинаков.
Только тот, что за рамами, холоднее.
Дикий будто, настороженный, не чета своему разморённому теплом и мягкостью покровов комнатному собрату.
— Давай сегодня? — шепчет на ухо устроившаяся прямо на моей спине княжна, и я едва отрываю щёку от подушки. Устроился на мне и теперь щекотно водит пальцами по бокам, изредка бормоча что-то маловразумительное.
Продержал меня в кровати остаток дня и едва не лишил ужина, нехотя согласившись отпустить на час. Сам так и остался в комнате, нашарил под кроватью одну из загодя приготовленных книг, да так и замер над ней, пока я не вернулся. А теперь вот на склоне дня явно жаждет деятельности, и меня не отпускают мысли о магическом вампиризме. Кажется, будто доит меня, сам того не замечая, и потому отказывается от еды, предпочитая кровать.
Чёрт знает, насколько догадка окажется верной, но обещаю себе непременно разузнать у Тайры.
Или так, или просто не знает, чем ещё можно занять себя внутри этих стен.
— Что «сегодня»? — Не понимаю сначала, но после того, как фыркает, осуждая за недогадливость и прихватив так и не покинувший его шею изумруд губами, я наконец включаюсь. Холодные грани камня едва ощутимо царапают, и, сморгнув, прислушавшись к этому ощущению, осознаю, что не так уж и много у нас незаконченных дел. — Уверен, что ночь — подходящее время?..
— Когда, как не ночью? — удивляется совсем искренне, склоняет голову набок и, скользнув по моей спине своей длинной, собранной наспех, чтобы волосы не спутались, косой, скатывается в сторону. — Мало просто подняться на нужную башню. Призрак сказал, что следует дождаться, когда покажется луна. Что бы это ни значило.
— Что бы это ни значило… — повторяю себе под нос и, шумно выдохнув, отталкиваюсь руками от прогнувшейся внутрь перины. Нехотя выпрямляюсь и растираю затёкшее от веса его головы плечо. — Тогда вставай, княжна. Вставай и натягивай штанишки на свою задницу.
Тянется так медленно, будто и не сам предложил заняться делом, и, убедившись, что смотрю на него, улыбается, согнув ногу в колене.
— Если мы действительно найдём их… то…
Водит пальцами по простыне, и это неизменно привлекает моё внимание. Водит, царапает ногтями, вдавливает в мягкую материю…
Смаргиваю, понимая, что засмотрелся, и продолжаю им же начатую фразу:
— То что?
Надувает губы, касается нижней и, подкатившись ближе, садится, поджав под себя ноги.
— Отдашь мне половину? — Тон сразу становится деловым, а взгляд — расчётливым.
Даже думать не хочу о том, на что ему могли понадобиться деньги.
— Разве эти камни не были моей платой за то, что я согласился сюда притащиться? — напоминаю об условиях «сделки», и Йен, видно, готовый к этому, тут же дует губы и жалобно глядит снизу вверх, запрокинув голову. Очень двусмысленно запрокинув и то и дело, будто не сдерживаясь, опускаясь глазами вниз.
— Были, — подтверждает и, потянувшись, поглаживает мой живот с яркой, оставшейся на память от посещения той замшелой таверны отметиной под последним ребром. — Но ты же не жадный.
Ага. Совершенно не жадный. А ещё сострадательный и добрый.
— Ещё какой жадный. Одевайся, и пойдём, пока луна не взошла. Лучше бы быть на месте к моменту появления этого твоего таинственного света.
Будто и не слышит меня, только своё гнёт и уже подбирается ладонями к самому надёжному из всех рычагов влияния.
Перехватываю его руку на своём бедре и, сжав, отбрасываю в сторону.
Оказывается нисколько не смущённым этим и только придвигается ближе к краю, и выглядит это уже более чем недвусмысленно. Ещё пара минут — и никто никуда не пойдёт.
— А треть? — Берётся за мои бока, сцепляет пальцы в замок за поясницей и прижимается к животу. Ещё немного — и почувствует, как моя абсолютная незаинтересованность упрётся в его нижнюю челюсть. Наверняка ещё и удивится, будто и вовсе ни при чём. — Четверть? И я очень, очень хорошо попрошу?..
— Только если это действительно будет очень хорошо. — Глажу его по подбородку, кончиками пальцев прохожусь по очертаниям приоткрывшегося влажного рта, который касается моего бедра, и слабенько толкаю в сторону, чтобы перестал так нагло липнуть. — Вставай.
Размашисто кивает, и я, оставив его, подбираю свои вещи и уношу их на другую половину комнаты, чтобы дал мне одеться.
Жрёт меня просто по-чёрному, присасывается как пиявка, и если это не попытка восстановить собственные силы, то я и не знаю что.
Не знаю, что с ним и со мной.
На сборы уходят считанные минуты. Разве что ко всему тому, что ношу с собой постоянно, добавляю тонкую, обёрнутую вокруг пояса и полностью скрывшуюся под курткой верёвку. Так, на всякий случай.
Старые башни — не самое лучше место, в которое стоит лезть без подстраховки.
Пусть и самой простой.
Княжна оказывается, на удивление, расторопной и, когда возвращаюсь к нему, уже заталкивает свои волосы под длинную тёмную накидку, в которой Йенна обычно отправляется на чинные прогулки по саду в обществе своей сестры.
— И как ты собираешься лезть наверх в этом балахоне?
Зыркает немного зло даже, и кажется, что глаза у него впотьмах сверкают, как у кошки.
— А что я буду говорить, если мы встретим кого-то в коридорах? — отвечает вопросом на вопрос и затягивает завязки. Оправляет тёмные складки, и действительно так не разобрать, что у него под плотной тканью. Платье или же нет. — Или ты думаешь, что в платье мне будет удобнее? Ещё не настолько поздно, чтобы без опаски шастать по замку.
Осмыслив сказанное, с задержкой киваю, не желая разоряться и доходить до споров.
— Надо же, какие мы порой продуманные. — Так и тянет поправить его косой узел, но решаю пока не трогать. А то такой воинственный с этой своей накидкой, что, не ровен час, ещё вцепится в руку. — Что же тебе так мозги прочищает?
— Секс. Попробуй как-нибудь. Тебе понравится.
Качаю головой в ответ и, закатив глаза, распахиваю входную дверь. Не удержавшись, отвешиваю больше смахивающий на шутовской перекрученный поклон и протягиваю руку:
— Прошу вас, моя госпожа.
Проносится мимо так скоро, что замечаю его вздёрнутый нос, только когда выбираюсь сам и осторожно, чтобы эхо не уловило, закрываю комнату.
— И смотрите под ноги. Прискорбно выйдет, если навернётесь, наступив на собственный подол.
— Я не настолько неловкий, — отвечает не глядя, смотря прямо перед собой, а я, нагоняя его, думаю, по какой из лестниц лучше взобраться на нужную башню. Прикидываю, где сейчас меньше лишних ушей и глаз, но всё это оказывается совершенно ни к чему, когда княжна, не советуясь и не спрашивая, сворачивает в сторону косого и тёмного коридора для прислуги.
— Настолько.
Приходится внимательно смотреть под ноги, чтобы не запнуться о глубокие щербины в камнях, а кое-где даже обходить самые настоящие, уходящие вниз и заострившиеся кромками трещины.
— Уступаешь разве что только своей сестре, да и то она скорее мастер по созданию неловких ситуаций.
Мастер по созданию неловких ситуаций и нагнетанию обстановки. Может, у неё есть и другие скрытые таланты, конечно, но эти явно лидируют среди прочих.
— Почему ты про неё вспомнил? — Княжна даже притормаживает на шаг, и насторожённости в его голосе просто до черта. Насторожённости и ещё чего-то, явно замешанного на недовольстве. Сестра всё ещё остаётся его больным местом, пусть уже и относится без ложного трепета и восторга.
— Потому что всё думаю о том, что ты предпочёл меня ей.
Жалею, что кругом темно настолько, что ему ничего не стоит спрятать своё лицо, всего лишь чуть ниже опустив подбородок. Жалею, что в замке явно экономят на комфорте пажей и служанок, и потому лампы, развешанные по стенам, в большинстве своём едва тлеют, догорая, и никакой темноты им не рассеять.
— Едва ли не впервые с того момента, как мы приехали. И речь сейчас не о каких-то там романтических смыслах. Ты разочаровался, что ли?
— Что? — Недоумение так и сквозит в голосе, но вместе с этим замечаю, что он стал будто тоньше. Немного выше. — Нет, конечно же, нет. Она всегда была такой, как сейчас, это просто я изменился.
Хочется спросить, кого из нас пытается убедить, но прикусываю язык, надеясь, что ляпнет что-нибудь стоящее, и просто слушаю, мельком подумав о том, что было бы неплохо, если, заболтавшись, Йен не пропустит нужный поворот. Как он вообще ориентируется в этой каменной кишке?
И большой вопрос, одни мы сейчас или всё-таки нет. Княжна последнее время не очень-то охотно упоминает о своих призрачных друзьях.
— Ей всегда хотелось, чтобы я и вправду был её сестрой. По-настоящему, а не вот так. — Не говорит ничего нового, всё с самого начала было ясно, но сам голос… Неужто считает, что подвёл её только тем, что родился в ином теле? Подвёл её, потому что не захотел сидеть подле юбки и прилежно носить собственную. — Фантазировала даже, что тогда нас могли бы выдать замуж за братьев-близнецов.
Живо представляю ещё одного Ричарда и едва не пролетаю мимо нужного ответвления, сразу за которым начинаются уходящие вверх узкие ступеньки.
— Отвратительно даже на слух.
— Да ладно тебе, — отмахивается, будто и не сам решил поделиться, и, придерживая полы явно мешающей шагать накидки, задирает голову вверх, притормозив на мгновение. — У нормальных людей нормальные мечты.
Щурится в полумраке, касается вытянутыми пальцами широкой щели в стене, через которую внутрь пробивается холодный ночной воздух, и, будто прислушавшись к чему-то, кивает, принимаясь подниматься снова.
И чёрта с два я не злорадствую, когда одёргивает свою накидку снова и снова.
— Твою сестрицу сложно назвать нормальной, — напоминаю, о чём разговаривали, примерно через тридцать ступеней и предпочитаю чуть отставать, а не держаться вровень. Ширины ступеней хватило бы, да так проще будет перехватить, если всё-таки оступится.
Шутки шутками, но хватит пока ломать рёбра.
— Это мы ненормальные, а она самая нормальная из всех, кого я знаю.
Пыхтит уже, задыхается от слишком крутого подъёма, но упорно не останавливается. Напротив, пытается идти быстрее, видно, надеясь на то, что так устанет меньше.
Паузы между фразами становятся всё длиннее, и Йен почти выдохся.
— Самая серая и скучная, ты хотел сказать.
— Я хотел сказать именно то, что сказал.
Тормозит на узкой площадке, на которой втроём едва вышло бы развернуться, всё-таки наклоняется и, упёршись ладонями в бёдра, пытается отдышаться.
Никак не комментирую возникшую заминку, решив побыть добрым и не тыкать в мальчишку тем, что он сдох всего-то лишь после сотни ступенек.
— Она мечтает о том же, о чём и все остальные девушки. О нормальной семье, если хочешь знать.
Обхожу его кругом, заглядываю наверх, чтобы прикинуть, сколько там ещё до выхода на крышу, и, дождавшись, когда выдохнет и повернётся тоже, всё-таки спрашиваю.
И не то чтобы я не предполагал, каким будет его ответ, но…
Интересно, как увильнёт.
— А о чём мечтаешь ты?
Замирает, так до конца и не выпрямившись, и, оценивающе оглядев меня сбоку, с осторожностью произносит:
— Не о детях.
— Так о чём же?
— О весне. — В полный рост уже, и глядит внимательнее, если не сказать злее, чуть приподняв тёмные брови. — Такой ответ тебя устроит?
— То есть твоя сестра мечтает о детях, а ты о том, чтобы выдрали в два конца, — уточняю, старательно делая вид, что не замечаю, как мрачнеет его мордашка, и испытываю от этого почти физическое удовольствие. — Чудненько. Мне больше нравятся твои мечты.
О последнем информирую шёпотом, нарочито понизив голос и стараясь, чтобы он звучал максимально доверительно. И попробуй тут удержись и не подмигни.
Княжна ожидаемо кривится, но выпрямляется, не желая больше склоняться.
— Почему тебе нужно всё опошлить?
— Потому что это я, конфетка.
Ответ его впечатляет явно меньше, чем донёсшееся сверху завывание удачно прорвавшегося на последнюю площадку лестницы ветра.
— И потом, что есть наша жизнь, как не унылая пошлость? Я всего лишь не задираю нос и не пытаюсь строить из себя то, чем не являюсь.
— Последние несколько недель ты только это и делаешь, — возражает и, переведя дух, решительно возвращается к ступенькам. Ламп давно нет, и потому приходится держаться ближе к стенам, чтобы не споткнуться.
— И уже изрядно утомился.
Всё так же, как раньше. Он первый, я — следом, но теперь уже не потому, что указывает дорогу.
— Думаю, пора собирать силки и сматываться.
Замирает даже, да так резко, что налетаю и лишь чудом успеваю отступить до того, как развернётся.
— Сразу же после того, как я буду уверен, что Мериам ничего не угрожает, — заявляет ультимативно, без уговоров или вопросительных интонаций. — То, что она не понимает меня, ещё не значит, что я желаю ей смерти.
Ты не желаешь, а я бы очень подумал над этим на самом деле.
Была бы она кем попроще, кем-то, чья смерть не поднимет волну дерьма, то прикончил бы ещё там, у кровати, когда хватала за руки и самозабвенно рыдала, решая, какое же выбрать платье для погребения.
Каждый раз как вспоминаю, так и бесит.
И плевать я хотел, кто она там, сестра ему или не сестра.
Больно уж мутная.
— Хочешь остаться чистеньким и с незапятнанной совестью? — уточняю больше для того, чтобы отвлечь, а не потому, что жажду ответа. К чему мне слышать слова, которые я так и вижу выплывающими из его рта? В этом княжна безумно предсказуема.
— Просто люблю её. — Вот и оно. Ничего нового. Ничего интересного. — Какой бы она ни была, она моя единственная кровная родня.
И когда это вообще было хоть сколько-то значимым аргументом?
— Есть ещё отец, — напоминаю, желая поддеть, намекнуть на то, как порой малозначима общая кровь, и разворачиваю его за плечи лицом к уходящим вверх ступенькам. Сделаем дело, а после пусть уже треплется о своих нежных чувствах к этой, которую не украшает даже диадема.
— Просто давай сделаем так, как договорились, ладно? — бросает уже из-за плеча и послушно принимается шагать снова. Шагать и перечислять, будто я без этого не помню: — Камни, Генрика, и я готов уйти не прощаясь.
А вот это уже кое-что.
Никаких тебе соплей, заламываний рук и уговоров. Мне определённо нравится. Только вещи, пожалуй, стоит вытащить заранее, чтобы после, махнув рукой, отправиться на прогулку длиною в семь дней. Только всё, что сложилось легко и просто в голове, может не иметь ничего общего с унылой реальностью.
— Главное, успеть уйти.
— Что ты имеешь в виду?
— Генрика может прятаться до самой оттепели — и что тогда?
Вариант с подземельями безумно прекрасен, но всё-таки слишком подозрителен. Почти не верю в то, что действительно отсиживается среди пауков, но не говорю об этом. Хотя бы потому, что после незамедлительно ляпну о том, что следовало вернуться в замок сразу же, а не вытряхивать пыль из старой перины, обтянутой алой простынёй.
— Выйдешь встречать Ричарда вместе с остальными или добровольно перекочуешь в его спальню? — интересуюсь, а прямоугольник тусклого подрагивающего света уже совсем близко. Интересуюсь непринуждённо, как если бы просто отпускал очередную шпильку, не желая признаваться даже себе, что меня это беспокоит.
Прекратившиеся снегопады — это, конечно, здорово, но только если вовремя свалить. Промедлив, можно и вовсе утратить интерес не только к погоде, но и к самой жизни.
От моей так точно мало что останется, а что ждёт княжну в случае самого неудачного из раскладов — и думать мерзковато.
Меньше всего хочется представлять его под чужой жирной лапищей.
А тут он ещё и выдыхает, будто я его уже достал, и выдаёт ёмко:
— Я не знаю.
Выдаёт и выглядит так, будто замер перед ударом. Выдаёт и неосознанно втягивает голову в плечи, будто собираясь спасать её от подзатыльника, который меня так и тянет отвесить.
Не знает он! Не знает, как станет спасать свою задницу, если всё вовсе не в нужную сторону закрутится!
— Достойный ответ.
Вспыхивает от моего сарказма, как разлитая селитра, и даже толкается.
— Верю, что всё разрешится раньше.
Выходит, наконец, на верхнюю площадку и, прежде чем ступить на саму крышу, осматривается, выглядывая из-за кромки недостроенного дверного проёма.
Впереди только ночь и пустота. Впереди только нагромождённые друг на друга старые балки, кучи камня и зияющие пустотой чёрные дыры бойницы в зубастой недостроенной стене.
И ряд уходящих вдаль башенок поменьше, разной степени разбитости.
Как по мне, так будки будками, и плевать, что с покатыми, уходящими короткими шпилями вверх крышами.
Будки — они и есть будки.
Даже когда из камня.
— Ну верь, — произношу только потому, что всё ещё вертится на языке и хочется выплюнуть. Произношу и, ещё раз оглядевшись, первым выхожу на ничем не защищённый настил. Под ногами хрустит снег, а налетевший порыв ветра кажется куда холоднее тех, что бьются о стены замка много ниже. — Дальше куда?
Осторожно переступает через щербатый, обозначенный только линией мелких камней порог и, вытянув шею, щурится, вглядываясь почему-то не вдаль, а в небо.
Выплыла плоским боком из-за туч и теперь тускло светит на что-то, сокрытое за рядом брошенных построек. Жаль, что только одним боком.
— Вперёд и наверх, — указывает вытянутой ладонью на одну из недостроенных покрытых башенок, и я, приложив ладонь к глазам, чтобы хоть как-то защитить их от снега, вижу, что это, оказывается, ещё не верхушка.
Есть ещё ярус.
Ну… не сказать, что удивился, но не обрадовался точно. Больно скользкими могут быть промёрзшие, да ещё и не одну зиму провалявшиеся без дела доски. Каждая обёрнута плотным слоем инея и лишь весьма приблизительно смахивает на железный дуб, который раньше использовали для стоек в подобных местах.
Раньше, лет за двадцать до моего рождения.
И никакого заграждения. Полшага в сторону — и бездна. Шикарное место для свиданий с неугодным кавалером.
— Послушай, княжна. — Держится прямо за моей спиной, но налетающий порывами ветер такой сильный, что приходится повышать голос едва ли не до крика, чтобы расслышал. — Снимай к чертям свой балахон. Нужна тебе эта тряпка, так тащи её в руках.
Про то, что не успею поймать, если поскользнётся, решаю не добавлять. И так не глупый, к чему лишний раз нагнетать? Да и если действительно умудрится навернуться, то никакие проповеди не помогут.
— Твоя вера в меня просто поразительна, — отвечает много тише, но слышу, как шуршит тяжёлая ткань, а после и вовсе оставляет свёрнутую накидку под ненадёжной крышей, под которую нас и вывела лестница. Возвращается ко мне и тут же ёжится, втянув шею в плечи. — А теперь, я так понимаю, нужно дождаться, когда луна выползет полностью.
Задирает голову, вертит ей по сторонам, убеждается в том, насколько плотно затянуто небо, и, ухватившись за мою согнутую в локте руку, встаёт на край доски. Пробует покачаться на ней и после всё с той же опаской становится двумя ногами.
Ни скрипа, ни треска.
Только звук, с которым хрупкий слой инея сминается подошвами его сапог.
Хруст сухого снега.
— Если вообще выползет сегодня. Или, может, ты уже умеешь и тучи разгонять?
В ответ получаю только усилившуюся хватку и попытку оцарапать сквозь плотную куртку. В ответ получаю только тяжёлый раздражённый выдох и ещё один шаг вперёд.
Уже даже не удивляюсь тому, что лезет первым.
Уже не удивляюсь, но всё одно неспокойно внутри, когда полностью отнимает ладонь и осторожно перебирается вперёд, на следующий каменный островок.
Тут доски-то метра четыре, не больше.
Сам шагаю куда быстрее и увереннее и слушаю всё. Не треснет ли дерево.
Йен тем временем уходит вперёд, огибает первую из совершенно идиотских башенок и держится за её щербатые из-за выступающих, не подобранных друг к другу камней бока.
Нагоняю только спустя несколько таких перебежек и два порыва ветра такой силы, что хватило бы на кого угодно. Хватило бы для того, чтобы сбросить вниз.
Нагоняю в центре самой большой, не менее шести метров только в ширину, площадки и какое-то время просто наблюдаю сбоку, как глядит на приставленную к одной из так и не достроенных стен лестницу. И она кажется и вполовину не такой надёжной, как сооружённые из досок переходы. Рассохшаяся, пожранная грибком и промороженная до кучи.
Уходит вверх, приставленная к стенке, и не ведёт абсолютно ни к чему.
Обрывается в синеющей черноте неба.
— Только не говори, что… — начинаю, и княжна кривовато улыбается ещё на середине фразы. Кривовато, натянуто и с явной опаской. Да что там с опаской — дрожит весь. И от холода, и от нежелания карабкаться в пустоту.
— Нам туда, — неопределённо указывает куда-то ввысь и так держится, будто сам не уверен. Будто ему шепнул кто-то более сведущий да тут же смылся, оставив княжну додумывать самостоятельно.
— Чудно, — киваю и потираю начавшие подмерзать ладони друг о друга. — А твоя призрачная подружка случайно не соврала? Ты знаешь, призраки это часто делают.
Ради веселья, например.
Шепнёт такая, где сокровища зарыты, а ты потом рядом и приляжешь поспать. И хорошо, если ляжешь, а не чёрт знает во что обратишься.
— Не думаю. — Мотает головой и кажется таким важным в этот момент. Уверенным в своих словах. — Тайник магический. Будь это не так, его бы давно нашли.
А вот об этом я ни единого раза не думал. Ускользнуло как-то из поля зрения. Слишком много прочего, чтобы фокусироваться на блестяшках. Ну раз уж господин знаток так уверен…
— Тебе виднее, маленькая ведьма.
Улыбается было, довольный тем, что добился признания своей правоты, но, после того как отступаю, начинает подозрительно коситься:
— Я так понимаю, мне его и проверять?
Хлопаю в ладоши, поощряя за догадливость, и указываю на ступени.
Он не думает, что та старуха в шляпе наплела, а я ещё как думаю о том, что всё это как-то странно.
А ещё то, что эта рухлядь гарантированно не выдержит двойной вес.
Двойной — точно, а что до моего, то и тут серьёзно сомневаюсь.
— Читаешь мои мысли, конфетка. Давай, я подожду внизу.
Дышит на свои ладони и, бросив лишь один-единственный взгляд в мою сторону, шагает в сторону лестницы.
Сглатывает, ставя ногу на первую перекладину, морщится, когда хватается за опорные балки, колючие от морозов и влаги, и, помедлив, отталкивается от пола.
Боится.
Шаг за шагом вверх.
Останавливается раза три.
Часто дышит, опасливо разжимает ладони и старается не смотреть вниз.
Старается не смотреть в пустоту позади себя.
Более десяти метров вверх.
Уже более десяти секунд моего чистого восторга. Такого же, как не тронутая никем наледь на камнях.
Боится и карабкается.
Боится, но долго не раздумывал.
Так и хочется как-нибудь ласково обозвать. Тихонько совсем, чтобы не услышал.
Подхожу ближе, когда уже у самой верхушки. Ещё шаг вверх — и закончится недостроенная стена.
Ещё шаг вверх — и перед его взглядом не будет ничего, кроме ночного неба и близких, но изрядно подожранных темнотой гор.
Ещё шаг, и останавливается, поворачивается боком, смотрит на меня и, кажется, хмурится. Попробуй так разбери. Протянув руку вперёд, будто ощупывает что-то. Что-то, что над стеной и служит опорой для лестницы.
Снова на меня… Ещё шаг вверх.
Вижу, что не хмурится уже, а кривится, втягивает шею в плечи, вздрагивает и, зажмурившись, поднимается ещё на две ступени выше.
Опорные балки лестницы заканчиваются, держится за их верхушки и замирает будто перед прыжком.
Замирает, заглянув куда-то за стену, и я уже складываю ладони на манер воронки, чтобы крикнуть, чтобы спускался, как, оттолкнувшись от балок, прыгает.
Исчезает в пустоте за стеной.
Будто в последнюю секунду решил сброситься и разбиться.
Будто и не было его там, на верхушке.
Будто…
На то чтобы забраться самому, черканув ладонью о торчащую щепу, кажется, уходит меньше мгновения.
Моргнул внизу, а выморгнул уже на высоте, балансируя куда ловчее княжны и ступив на самую верхнюю ступеньку.
Протягиваю вперёд руку, и та оказывается в тепле. Оказывается окружённой прогретым воздухом.
Протягиваю руку и только тогда, кажется, выдыхаю. Проделываю то же самое, что и этот стукнутый на голову маг-недоучка.
Не соврала та призрачная маразматичка. Только наверху не тайник, а всего лишь ведущая к нему дверь. И к нему ли?
Об этом я думаю, уже провалившись в сомкнувшуюся над макушкой темноту, и надеюсь только, что падать недолго. Надеюсь, что не сверну шею и останусь с целыми ногами.
Тьма кругом, тьмы много.
Плотная настолько, что, кажется, тормозит меня, не даёт шлёпнутся на что бы там внизу ни было со всего маху.
Тьма кругом, тьма давит, и чудится, будто своими ладонями зажимает уши.
Дышать тяжело тоже, и абсолютно ничего не разглядеть.