Кнутом и пряником (1/2)

Сам спать не может, так наблюдает за другими, коротая ночи. Когда есть за кем наблюдать, разумеется. Всё среди своих дум бродит, привыкая к тому, что весы больше не качаются, склоняясь к одной из сторон. Что нет больше никаких весов.

Неудобно ему, привык «дремать» на самом краю, теперь же пришлось подвинуться, чтобы уместиться.

Уместиться всем им.

Косит глаза вправо и глядит на бледное спокойное лицо, на котором вдруг представляет веснушки. Несуразные, ужасно нелепые и совершенно не к месту.

Йен не выглядит как поцелованный солнцем, скорее уж тянет на дитя вечных снегов, и подобное вряд ли когда-нибудь испачкает эту тонкую кожу. Его ресницы мелко подрагивают, отбрасывая на бледные щёки едва уловимые, тающие вместе с рассветом тени. Ресницы длинные, но на правом глазу почему-то рыжие.

Анджей хмурится и припоминает, что не далее как вчера это недоразумение склонилось над жидкостью, кипящей в узкой мензурке, и едва успело отпрянуть, когда началась реакция и всё вспенилось. Если приглядеться, то станет заметно, что и бровь тоже опалило.

Анджей медленно выдыхает и беззвучно закатывает глаза. Всё плечо затекло, но он успешно игнорирует это, равно как и навалившийся на него вес. Откидывается назад, подкладывает под голову свободную руку и откровенно жалеет, что не прихватил с собой хоть какую-нибудь книгу.

Когда заняться совсем нечем, время тянется безумно медленно. Особенно когда в мыслях роящийся хаос, а последнее, чего хочется, — это разбираться во всём этом. Меньше всего хочется разбираться… с ними.

Невольно косится влево, на довольно широкую спину, что не соизволила повернуться ни единого раза за всю ночь. Впрочем, ему ли удивляться, зная, сколько в крови у Луки всякой дряни? Ему ли, если собственноручно заливал всю эту противную жижу, которая, медленно циркулируя по чужим венам, излечивает причинённые раны и стирает синяки?

Побочные эффекты — неизбежное зло, и вряд ли сонливость можно отнести к самым страшным из них.

Кровать теперь кажется довольно узкой, учитывая, что все они хранят дистанцию, а Йена, вырубившегося в углу лаборатории, он принёс сюда сам.

Бегают друг от друга, и Анджей бы посмеялся, если бы знал, что со всем этим делать. Если бы знал, что делать с ними.

С Лукой, правда, всё много проще. Лука почти несколько суток, опутанный исцеляющей магией, спит и потому языком треплет много меньше, чем обычно. Йен же…

Йен словно ускользает из-под пальцев, стоит приблизиться. Йен улыбается, увлечённо рассказывает о своих варевах и том, что едва в задумчивости не выпил зелье от мозолей, но стоит только коснуться, как тут же отступает и возвращается к прерванным занятиям.

Раны затягиваются, никто больше не претендует на магические цацки или чью-то жизнь. У всех всё отлично. Кроме Анджея.

Анджея, который всё зудящее онемение в мышцах терпит, потому что вытяни он руку — эта маленькая костлявая бестолочь тут же откатится к краю и, согнувшись в три погибели, будет досыпать так. Попробуй обними.

Попробуй поговори или поцелуй.

Лука крупно вздрагивает вдруг, подаётся вперёд и таранит лбом ничуть не мягкую стену. Монстролов дёргается вместе с ним и, заслышав негромкое шипение, поворачивает голову. Этого почти не касается тоже. Почти, потому что куда ни ткни — везде ушибы и синяки. Потому что он не знает, как с ним, учитывая, что насилие и ядовитые насмешки не к месту. Потому что не умеет по-другому и не понимает, как протянуть руку так, чтобы ему не отхватили пару пальцев.

Спина, прикрытая свободной серой рубашкой, напрягается, дёргает лопаткой, и Лука, перекатившись, упирается взглядом в потолок. Взглядом, что откровенно мутный и словно невидящий. Кривит рот, щурится, явно борется с собой, но проигрывает почти сразу, всего-то моргнув.

Анджей наблюдает за его лицом, как пятью минутами ранее за лицом Йена, что, впрочем, мало отличается от Йена бодрствующего.

С этим же всё наоборот.

Разглаживаются ехидные морщинки вокруг глаз, расслабляется вечно перекошенный рот, и даже скулы выделяются не столь сильно.

Анджею больше всего нравятся его нос и линия челюсти. Анджею, что всматривается в черты спящего. Порой кажется, что ненавидит в нём абсолютно всё, вплоть до последнего волоса. Полосу, что осталась едва заметным росчерком, зеркальным отражением той, что уродует собственное лицо монстролова, теперь, пожалуй, больше всего.

Анджею кажется, что в итоге всё так и закончится: он просто выйдет из себя, и один из ударов найдёт свою цель.

Будет ли он сожалеть?

Лука чуть ведёт головой, хмурится, потому что упавшая на лицо прядь щекочет его губы, и, сбросив её, затихает снова. Без своих ужимок, пресловутой коллекции ножей и перекошенной злостью морды кажется даже моложе, чем есть. Кажется почти что ровесником Йена, который вряд ли когда-нибудь станет плечистым и высоким.

Будет ли он сожалеть?..

Конечно, будет.

Но не всем можно назад пришить отсечённую голову, и поэтому он держится. Держится и иногда откровенно не понимает зачем.

Поворачивает голову, снова глядит на длинные трепещущие ресницы юноши, что язык не повернётся назвать взрослым, и, выдохнув, словно признает поражение.

С ним он попал тоже.

Брать с собой не должен был.

Привязываться, а то и того хуже… тоже.

Хотя бы ради самого Йена и своего закоренелого эгоизма.

Но проклятое сходство и невесть какого чёрта проклюнувшаяся и вовсе не присущая ему сентиментальность сделали своё дело, и теперь Анджей имеет то, что имеет. И теперь Анджей просто по уши в том, о ком думал лишь как о временной грелке, которой скоро надоест и она возжелает вернуться назад.

Теперь Анджей понятия не имеет, что будет делать, если Йен взаправду решит вернуться к своему прошлому, и не отвернёт ли ему тоже голову под шумок.

Анджей не хочет делиться им. И не стал бы, если бы покусился кто-то другой. Другой незнакомый ему засранец, а не этот, который, подобно занозе, в его собственной груди засел. И выдрать бы, да упирается руками и ногами, крашеная гадина. Выдрать бы… вовсе не в том самом смысле, к которому они привыкли давным-давно.

Монстролов знает, как сладить с каждым из них, знает, что каждому нужно, но вместе… Вместе всё становится слишком сложно. Настолько, что ломает остатки его когда-то здравого смысла. Уничтожает его и подталкивает — и вовсе не к кому-то одному, а к входной двери. К двери, за которой ему вот уже как несколько дней хочется скрыться и просто остаться один на один со своими мыслями. Распотрошить их, насколько получится, и разобраться с тем, что всё никак не сдохнет в его собственной голове.

С некоторой тоской даже вспоминает о том, насколько всё было спокойно, когда он шатался себе один и упорно верил, что вот оно — конечная точка. Что вот оно, то самое хвалёное равнодушие, и ничто его уже не соскребёт.

Йен глубоко вздыхает во сне, мычит что-то невразумительное и сползает вниз. Теперь не лежит головой на его, Анджея, руке, а только прижимается лбом и неосознанно, просто потому что под пальцы попалось, обхватывает поперёк запястья.

И в этом нет ничего непривычного или странного. В этом ничего, что может заставить поморщиться или пожелать отодвинуться. В этом нет ничего, как и в неожиданном тычке коленки в бедро.

Монстролову многого стоит просто не ударить в ответ. И не потому, что хочет, а чёртовы выработавшиеся рефлексы тянут его за руку.

Лука, как и Йен, перекатывается на бок и пинается снова. Сильнее на этот раз, отдаёт куда-то вглубь мышц зудящей, как комар, болью.

Анджей прикрывает глаза и пытается расслабиться. Он совершенно точно не знает, что с ними делать.

Одетые оба, с Йена он даже не стащил сапоги. Одетые оба и поверх одеяла.

Анджей вообще не может вспомнить, когда ему было так топорно и неловко с кем-то из них в последний раз. Неловко от того, что он понятия не имеет, что каждый из них тут делает. В этом доме и этой кровати. Друг с другом. Словно подвергшиеся магической заморозке.

Всё ждущие чего-то.

Анджей вот тоже ждёт, что кто-нибудь из них возьмёт уже инициативу в свои руки и разберётся со всем. Анджей вот тоже ждёт и малодушно надеется, что не вырубится вот так, будучи подвешенным и болтающимся среди всё тех же замерших весов.

Анджей понимает, что всё знал с первой секунды и молчал именно потому, что не знал, что со всем этим делать, и последнее, чего желал, — это чьей-то крови.

Анджей понимает, что молчал из-за собственной сумятицы в голове. Из-за жадности и нежелания разжать хватку и выкинуть или отпустить кого-то из этих двух.

Приподнимает голову и тут же с чувством роняет затылок снова, утопая им в мягкой, тщательно взбитой магией перине.

Смутное, роящееся где-то там, на подкорках, едва оформившееся ещё несколько часов назад желание слинять становится острой необходимостью. Настолько острой, что его буквально подбрасывает, заставляя сесть и выпрямить спину.

От резкого движения немного темнеет перед глазами, недвусмысленно намекая на то, что пора бы уже и вырубиться, и поэтому упускает момент, когда взметнувшаяся вверх ладонь хватает его за тунику и стискивает ткань в кулаке.

Анджей медленно выдыхает и, вместо того чтобы сбить ударом, разгибает тонкие пальцы, укладывая их обратно на кровать.

— Куда?.. — Лука даже глаза не открывает, а умудряется бесить. Надо же, какие мы настороженные, когда не надо! — Хочу с тобой.

Обязательно, ага.

— Отлить на брудершафт?

Чётко очерченные брови так и не взглянувшего на него наёмника приподнимаются, изображая что-то похожее на заинтересованность.

— Спи.

Успокаивается тут же и отползает к стене. Негромко всхрапывает, чихает и будто бы и не шевелился вовсе.

Анджей долго глядит на них, замерев в дверном проёме и прихватив свой сложенный и лежавший без дела плащ. Глядит на образовавшуюся между спящими пустоту и, покачав головой, решает, что всё-таки заслужил передышку, и, не производя никакого лишнего шума, сваливает.

***

Заведение, в которое его притащило под вечер, иначе как злачным и не назовёшь. Заведение, миру которого он принадлежит, пожалуй, даже больше, чем человеческому. По углам так и роится темнота, по углам жмутся и шипят невнятные маленькие существа и сгустки остаточных сущностей.

Анджей не был здесь со своего прошлого визита в Штормград, но хмурого слепого бармена помнит хорошо. Помнит во многом благодаря тому, что тот, помимо бражничества и торговли весьма и весьма неоднозначными препаратами, ещё и ворожит себе потихоньку, и монстролов его ауру или присосавшихся к ней потусторонних сущностей нутром чует. Чует не тьму даже, а какую-то серую, довольно липкую массу, от которой хочется отодвинуться подальше, чтобы не запачкаться.

Меча при чистильщике нет, только короткий, сокрытый под плащом кинжал и прорва равнодушия.

Анджею плевать, что на него со всех сторон косятся. Анджею плевать, что облюбовавшие столик в углу, начинающие, но уже успевшие покрыться трещинами и наростами ведьмы поспешно скрылись, стоило ему лишь глянуть в их сторону. Плевать и на оставленные глиняные плошки, что он просто сдвигает ребром ладони на край столешницы, и жестом подзывает единственную, по залу снующую замызганного вида девку.

Девку, что выглядит едва ли не хуже трактирщика, но всё ещё вполне живой.

Девку, в утомлённых глазах которой вспыхивает какая-то потаённая надежда, но Анджею и на это плевать тоже.

Он сюда не работать пришёл и порядком промёрз, почти весь день проведя в прибрежных доках. Сам не знает, почему его понесло именно к пристани, и ещё меньше размышлял об этом, бесцельно бродя по пустынному, каменистому и чёрному на фоне выпавшего снега пляжу. Не знает, но смутно догадывается, что если бы его хотели найти, то наверняка начали бы не с этого места, и потому оберегает своё одиночество, как может.

Ему нужны хотя бы сутки.

Ему, который, если задуматься, за последний месяц и дня не провёл один. И нельзя было, а порой просто и не хотелось. Не хотелось, когда совсем плохо было и противоречия на части рвали, а хочется сейчас, когда всё условно хорошо. И чем дальше, тем большей ему кажется эта условность, растущая словно живой организм. Условность, с которой нужно что-то сделать до того, как вырубит, иначе, проснувшись, всё так, как оставил, он не найдёт.

Даже сомневаться не приходится.

Придурка, что появился в его жизни первым, неопределённость додавит за зиму, и он выкинет что-нибудь или в новую передрягу влезет. Йен же…

Тут Анджей задумывается и неосознанно изучает взглядом тёмно-коричневую, заполнившую ведьминские плошки на треть жижу.

Йен, предоставленный сам себе, с равной степенью вероятности может как замкнуться в себе и перегореть, так и по самые уши уйти в колдовские науки.

Три месяца — долгий срок, и монстролов понятия не имеет, что он должен сейчас делать. Наверное, перво-наперво вернуться назад и просто попробовать поговорить с каждым из них, но…

Но ему приносят широкий глиняный стакан, наполненный медовухой, слабо отдающей какими-то ягодами, и Анджей не двигается с места. А постояльцы всё шушукаются, отшатываются от него, как липкий ночной мрак щемится прочь от подрагивающего пламени свечей, и монстролов, медленно отпивая, опускает руку под стол. Отводит плащ в сторону и укладывает пальцы на рукоять кинжала. Просто так. На всякий случай.

Хватит ему пока новых шрамов.

Не торопясь пьёт, оглядывая разномастную толпу, и думает, откуда их только столько наползло и неужто кто-то успел опростоволоситься так, чтобы волноваться от столь близкого присутствия монстролова?

Некоторые совсем как люди выглядят, некоторые скрывают бугристости и наросты под свободными накидками и плащами.

Он точно видел мазнувший по деревянному полу кончик хвоста и слышал стук крепких ногтей. Да и запах мокрой шерсти так и витает в воздухе. Кто же из двух десятков существ, набившихся в эту лачугу, оборотень?

Пытается вычислить, просто развлекаясь, и входная дверь, которую он не видит со своего места, начинает то и дело хлопать.

Нервничают, тварюги.

Хмыкает, кривя рот, и делает новый глоток. И на секунду ему кажется, что ощущает привкус горького миндаля, но, вместо того чтобы немедленно выплюнуть, преспокойно пьёт себе дальше.

Как ни крути, яды его не берут, а пойло не так плохо, чтобы переводить.

А пойло не так плохо… и кровь уже не кажется такой холодной.

Интересно даже становится, что за магическую травку в него добавляют? Иначе как объяснить то, что пробивает даже его? Не пьянеет, как в бытность человеком, но немного ведёт. Всё становится ярче в голове, а слух, и без того отличающийся от человеческого, тоньше. Шепотки кажутся ему шипением убежавшего с печи молока, а взгляды, что то и дело ловит, назойливыми мухами.

Поднимает глаза выше, глядит на широкие, поддерживающие потолок балки и острые, украшающие стену оленьи рога, прибитые к щиту. Глядит на бурые, явно засохшие ещё в прошлом году пятна, въевшиеся в стену, и думает о том, что Йена сюда бы не повёл. Не сейчас, когда каждая третья тварь чует его как слабого, только пробуждающегося мага и желает урвать кусочек от неокрепшего мальчишки. Не сейчас и, если подумать, никогда после.

Имел он все эти риски. Поидиотничали уже. Хватит.

Косится влево, ждёт, пока от сформировавшейся маленькой толпы отделится самый крепкий из мужиков. Осматривает его безо всякого интереса: под два метра, косматый, как медведь, и ручной топор на поясе. Неплохой, кстати, топор, украшенный замысловатой вязью и с любовно заточенной кромкой лезвия. Неплохой… Анджей знает того, кто оценит подобный сувенир.

Оборотень? Перевёртыш из тех, кто сохранил остатки мозгов? Какой-нибудь ругару? Не похож… Кто там ещё воняет мокрой шерстью и мускусом?

Косматый подходит к занятому монстроловом столику и, оглядев того с макушки до кончиков сжимающих кружку пальцев, едва сдерживается от того, чтобы скривиться и сплюнуть на пол.

Уже такой себе знак.

Впрочем, Анджей не особо рассчитывал на тёплый приём и дружескую компанию. Для всех этих существ он потенциальная угроза и враг.

— Ты бы допил уже и проваливал, охотник, — дают ему совет почти доброжелательно и словно невзначай демонстрируют длинные, загибающиеся книзу кромки когтей. Демонстрируют ненавязчиво, проведя самыми кончиками по поверхности стола. Только обращение непривычное и весьма царапает. — Побыстрее.

Шепотки тут же громче, гулом или гомоном. Шепотки, что теперь волной от стены к стене и никак не утихнут. Разношёрстная в прямом смысле слова толпа нервничает и волнуется. Толпу что-то беспокоит, и вряд ли дело только в заглянувшем на огонёк безоружном монстролове, который если и посещает подобные места, то явно не для того, чтобы устроить резню. Да только всякого рода разумная нечисть слишком упряма, чтобы слушать, да и он не в том настроении, чтобы объясняться.

— А если я закажу вторую? — Глядит снизу вверх и даже не думает опускать кружку на стол. Напротив, удобнее перехватывает за ручку и раздумывает: глотнуть ещё или пока оставить? — Ногу мою трахнешь или территорию метить начнёшь?

Наверное, какая-то часть его сознания считает, что ему нужно это. Иначе зачем столь яро нарываться? Зачем, если не для того, чтобы получить возможность хорошенько отделать кого-то и не носиться с бинтами и восстанавливающими настойками после?

Наверное… в теории.

На практике же он вполне ожидает прямого в челюсть или, скажем, попытки перевернуть стол. Ну или что вот этот замечательный во всех смыслах топорик окажется в руках почерневшего даже больше обычного владельца и уж тогда…

Анджей ощущает движение за спиной аккурат в момент, когда оборотень стискивает когтистую лапу, и напрягается было, решив, что некто из мохнатой братии зашёл с другой стороны, но его почти сразу же опутывает знакомым предчувствуем, и он расслабляется, в последний момент успев вскинуть руку и оттолкнуть едва коснувшуюся плеча ладонь.

Ну надо же, кто явился.

— Ты временами такой грубый. — Новоприбывший — Анджей уверен, что почувствовал бы сразу, если бы тот всё это время внутри был, — грозит монстролову длинным бледным пальцем и даже легонько толкает в бок, чтобы протиснуться к краю стола и, манерно поклонившись, взглядом впиться в замершего вервульфа. — Прошу простить моего друга. Поверьте, он вовсе не тот, за кого вы его приняли. Он не хотел никого… обидеть.

Заминка выходит весьма существенная. Заминка, что аккурат перед последним словом. Анджей явственно слышит повисшее над столешницей нетривиальное «убить». Анджей, что весьма удивлён тому, что возникший из ниоткуда вампир играет в дипломатию. Да ещё с кем.

— Вообще-то, ещё как хотел, — возражает, но весьма вяло понимая, что толпа уже потеряла к нему интерес. Понимая, что шепотки если и роятся по углам, то уже вовсе не про его честь. Ещё бы, высший от крови самих демонов, а не какой-то там обращённый полукровка в дыре, где можно вусмерть напиться за пригоршню монет и ещё на ночлег останется. Если пьяного другие постояльцы не загрызут, конечно. Но разве стоит обращать внимание на частности? — И какого хрена тебе самому от меня нужно, Демиан?

Вампир проводит ладонью по боковине своего наглухо застёгнутого пальто и, будучи притворно оскорблённым, вскидывает острый подбородок:

— Я не могу просто соскучиться?

Монстролов замирает на середине глотка и даже ставит кружку на стол. Недоумение столь сильно, что может выдать только короткое, смахивающее на смешок «По мне?».

— Признаю, не самый удачный заход. — Демиан сдаётся без театральных жестов и критически оглядывает близстоящий стул. Анджею даже любопытно становится: сядет или побрезгует?

— Абсолютно неудачный. Чего надо?

Всё-таки опускается по левую руку от монстролова и даже ставит на столешницу локти. Если и кривится где-то внутри, то хорошо скрывает это.

— Ты заметил? Они все настороже, — понижает голос и, как по мнению Анджея, перегибает с трагизмом и напускной таинственностью. — Они все напуганы.

— А я тут при чём? Плевал я на всех этих тварей и уж точно ни во что не вмешивался.

Ещё бы ему и в это влезть! Со своими бы делами и мыслями разобраться — куда там в чужое лезть?

— А может, и стоило бы. Вертел бы головой почаще и тогда… Погоди-ка. — Вампир делает быстрый вздох и наклоняется вперёд, буквально носом водит около уха монстролова и ухмыляется вдруг. Тонко и понимающе. — О! Так тебе было совсем некогда.

Звучит довольно странно, с ужимкой в конце, но Анджей почти не обращает внимания. Ни на намекающую интонацию, ни на странный тембр речи.

— Именно так.

— А тот хорошенький мальчик?

Вот теперь уже медленно поворачивает голову, и между его носом и точёным профилем вампира оказывается не больше десятка сантиметров. Профилем вампира, которого вовсе не смущает такая близость и потому он упорно продолжает лезть, куда лезть бы не стоило:

— Старая связь оказалась крепче новой?

— Знаешь, иногда мне кажется, что вокруг меня все слишком хорошо осведомлены, — произносит негромко и, лишь договорив, понимает, что больше для себя самого, чем для любопытствующего немёртвого. — Никакого права на личную жизнь.

— Какие уж тут тайны, Энджи.

Кривится, услышав прозвище, и начинает жалеть, что отправился на прогулку, не прихватив с собой мало-мальски серьёзного оружия. Кинжалом эту тварь разве что рассмешить.

— От тебя за несколько метров несёт другим мужчиной. Запахи кричат громче слов.

— Тогда советую проверить обоняние. — Понимает, что на дне кружки осталось совсем немного, и долго вглядывается в тёмную перекатывающуюся жидкость. Заказать ещё или прекратить раздражать волнующуюся нечисть? — Годы берут своё? Распорядись, чтобы меня известили, когда совсем развалишься.

Грубит вроде, да только вампир, вместо того чтобы оскорбиться, сводит тонкие брови и с интересом ведёт кончиком носа снова. Словно играя в одному ему известную занятную игру. Анджей едва ли не физически чувствует, как тот просто считывает с него информацию. Слой за слоем. И запахи, как маленькие болтливые доносчики, охотно ему ябедничают.

— Прекрати меня обнюхивать, кровососущее чучело.

Лицо Демиана чуть вытягивается и становится до безобразия довольным. Зажмурится — и один в один большой, сожравший птицу кот.

— Не то что? Железки у тебя с собой нет, а без неё — увы, дорогой, увы, — почти поёт, чуть потягивая гласные, и придвигается немного ближе. Настолько, чтобы холодную ладонь уместить на чужом расслабленном предплечье, а коленкой ткнуть по бедру. И монстролов, которого откровенно замораживают такие прикосновения, даже не пытается отодвинуться. Прекрасно знает, что эта пиявка ни за что не отпустит его, пока сама не захочет или же не считает все интересные ощущения. — Так, значит, и мальчишка при тебе?

Анджей вместо ответа принимается разглядывать закопчённый потолок. Для вампира же это становится своего рода ответом, и он задаёт следующий вопрос:

— Они оба?

Монстролов только моргает, чуть поведя шеей в сторону. Борется с подступившим к горлу зевком и с трудом давит его. Демиан жрёт его просто по-чёрному, и всё вот-вот поплывёт. Вот-вот, если вампир не разорвёт контакт, насосавшись чужой энергии.

— Занятно, занятно. — Отодвигается наконец, и Анджею многого стоит побороть некстати проснувшийся интерес и проверить, не остались ли следы неестественно вытянутых пальцев под рукавом. — Только одного мне никак не понять.

Всё-таки решает встать за второй кружкой, и вампир терпеливо ждёт, сцепив ладони в замок и, кажется, не моргнув ни единого раза.

— Я должен спросить чего?

Усаживается назад, демонстративно не отодвигаясь, и снова оказывается атакован пристальным и острым как нож взглядом.

— Диалог это и подразумевает. — На мгновение переводит взгляд на кончики своих острых отполированных ногтей и тут же вскидывается снова. — Где твои манеры?

— Там же, где пижама и ночной колпак. Чего тебе непонятно?

Демиан косится на наполненную кружку не то с интересом, не то с какой-то затаённой жадностью, и, вздохнув, начинает размышлять вслух:

— Если Лука здесь и вы с ним снова…

Анджей бы сам хотел знать, снова они или нет, но предпочитает оставить это при себе, не давая болтливому вампиру повода запустить в него когти ещё раз.

— Помнится мне, заигрывала с тобой одна юная леди. И чем всё закончилось — мне помнится тоже. Как Лука допустил мальчишку?

Как… Анджей сам гадал первые несколько недель. Гадал, почему не убил, а просто украл. Гадал, почему любезничает и снисходит до режущих насмешливых диалогов. Почему терпит и всё ждёт чего-то, засунув глубоко внутрь своё собственничество. Гадал, что именно пытается доказать. А после всё приняло довольно неожиданный оборот. После вопрос стал другим. Не «как допустил», а «как не заметил, позволив этому развиться в то, что есть сейчас». И ни одну из этих мыслей монстролов не собирается озвучивать.

— Ты посплетничать припёрся? Или, может быть, всё-таки перейдём к делу?

— Нельзя быть таким жестоким. Любопытство есть моя слабость и порок.

— Если это всё, за чем ты пришёл, то будь так любезен: сгинь.

Вампир сдаётся и, излишне шумно выдохнув, обводит взглядом неспешащих покидать таверну существ. Существ, что вовсю прислушиваются, а самые смелые даже занимают соседние столики, что опустели, стоило монстролову опуститься за этот. Существ, что становится только больше, и поди разбери, что именно их привлекает. Присутствие высшего вампира, что предпочитает компанию людской знати, или же монстролов, что спокойно пьёт в его обществе.

— Погляди по сторонам. Что ты видишь?

— Кучу блохастой разношёрстной нечисти.

Нечисти, что, стоит Анджею только голову поднять, тут же зло отсвечивает глазами, а некоторые и вовсе отступают к двери. Он следит за всеми этими телодвижениями всё так же без интереса. Отмечает только прикрытое плащами оружие да чересчур крепкие когти, не раз и не два замаранные кровью. И что-то ехидно нашёптывает ему, что кровь эта не всегда была оленьей или свиной.

— Треть наверняка ещё и в розыске.

— Четверть.

— Да плевать. Ближе к сути.

Демиан, демонстративно выдохнув, касается своего виска длинным ногтем и, покачав головой, переходит наконец к главному. Его ужимки неуловимо меняются, и даже голос перестаёт быть вкрадчивым. Исчезают, будто и не было, кокетливые нотки.

А вот усталость Анджею ни с чем не спутать.

— В городе появился ещё один охотник. Охотник на таких, как мы.

Что же. Это явно обещает быть чем-то интересным. Это явно обещает обернуться новыми неприятностями прежде всего для Анджея, который к нежити куда ближе, чем ему самому хотелось бы.

— Наёмник или?.. — Уже примерно прикидывает, кто именно мог явиться в Штормград в начале зимы в поисках хорошего заказа, как все его предположения разбиваются о следующую реплику начавшего тараторить вампира. Тараторить и словно зачаровывать чистильщика быстрым темпом речи, не позволяя отвести взгляда от бледных шевелящихся губ.

— О нет! Этот совсем другой. Идейный. Ему что высшие, что мелкие навроде домовых — всё одно, косит без разбора. Считает себя освободителем мирного люда и мессией. Палачом. — Последние предложения совсем тихо, но все присутствующие твари в корчме слышат. Последнее слово шипением со столь явным отвращением, что Анджей оттаивает, сбрасывает с себя секундное наваждение и откидывается на спинку тревожно скрипнувшего стула.

— А мне ты плачешься зачем?

— Потому что играть нужно по правилам, мой дорогой Анджей. — Следует его примеру и подаётся назад, пальцами водит по краю столешницы и выглядит раздражённым донельзя. Выглядит взвинченным и даже почти живым. Выглядит куда естественнее, нежели когда прячется за эфемерными ухмылками и флиртом со всем живым. — И ты, как никто другой, должен знать, почему нельзя просто так вмешаться и нарушить баланс.

О, это да. Это он знает. Как знает и то, что порой низшие существа, полукровки и нечисть, куда лучше людей. Порой волки лучше.

— Так сверни ему шею — и дело с концом, — предлагает и ни толики жалости не испытывает. Вообще ничего. Думает только, что и сам достоин такой участи. Думает, что Лука когда-нибудь вот так и закончит. Сунувшись, куда не просят, или окончательно охамев. Думает, что проклятая зима навалилась слишком быстро.

— Не могу, — Демиан цедит буквы словно капли уже свернувшейся крови. С отвращением и застывшей на лице брезгливостью. Цедит как нечто противное, в чём ему вовсе не хочется сознаваться. — Даже приблизиться не выходит. Заговорённый или таскает на себе какой-то оберег. Пока живой — и не разберёшься. Вот как откинется — там и скажу, что к чему.

— И тут ты вспомнил про меня и нашу многолетнюю «дружбу»?

— Я не прошу об услуге, — подчёркнуто и с нажимом, словно обозначая черту, — я предлагаю тебе работу. И разумеется, щедро за неё заплачу.

— А вот и моя любимая фраза. — Анджей отводит взгляд, привлечённый бликом на всё том же висящем на поясе оборотня топорике. Чувствует в себе совсем неприсущие ему клептоманские наклонности. Заразно оно, что ли? Если и так, то он явно знает, от кого заразился. Смаргивает наваждение и поворачивается к вампиру снова. — Но ответ всё ещё остаётся таким же. Нет.

— Наш гость намедни выкрал из дома маленькую ведьму. Хочешь, покажу тебе оставшееся после казни пепелище?

Ведёт начавшей затекать шеей и делает новый глоток. Уже явственно чувствует примешанную к пойлу траву, но почему-то всё никак не окосеет. И что сочувствия прибавилось — не ощущает.

— Всё ещё неубедительно.

— А если я предложу вдвойне?

— Как ты можешь удвоить ещё не озвученную сумму? — возражает довольно резонно, и Демиан демонстративно сдаётся, вскидывая ладони вверх.

— Ладно, вредина. Если не денег, то чего хочешь?

Монстролов только пожимает плечами и указательным пальцем принимается водить по ободку шероховатой кружки, всем своим видом показывая, насколько ему скучно.

— Серьёзно, Энджи, я уверен, что в итоге мы сойдёмся в цене. Да и это будет явно интереснее, чем пить в окружении тех, кто тебя ненавидит.

Давнее прозвище песком скрипит на зубах и невольно заставляет скривить рот. Давнее, но по-прежнему бесящее. Собирается уже было ответить витиеватым посылом куда подальше, но вдруг взглядом цепляется за пуговицы на глухом пальто своего собеседника. Крупные и матовые, как его глаза, не отражающие блики ламп. Крупные и… наводящие его на кое-какие мысли. Напоминающие об одной вещице, и, кажется, теперь появился реальный шанс получить её назад.

— Ладно, давай глянем на твоего охотника.

— С тобой так приятно иметь дело. — Демиан расцветает на глазах, если так вообще можно сказать о том, кто и жив-то никогда не был. Но как бы то ни было, меловые щёки чуть розовеют, а в глазах появляется нездоровый блеск. Поднимается на ноги и оправляет полы пальто. И заговаривает в следующий раз, только двинувшись следом за с сожалением отставившим кружку монстроловом. — И всё-таки, если о птичках, как дела у твоего ненаглядного? Думаешь, он уже забыл или…

Забыл он, как же. Этот-то забудет. Анджей, признаться, сам ждёт, что, оклемавшись полностью, Лука и ему выкатит список. Претензий и старых счётов.

— Или окатит тебя освящённой водой при случае.

Протискиваются к выходу, и если монстролова, что больше похож на относительно приличного вида бродягу, нежели на охотника, без своего меча, особо смелые не пропускают, то перед вампиром расступаются без исключения все.

— Вы, люди, такие злопамятные.

Анджей останавливается тоже и ждёт, пока вампир нагонит его. Отвечает после того, как поравняются. Ощущает, как в лёгкие набивается колкий холод.

— Ну ещё бы, ты же всего лишь укусил его и едва не обратил в вечно голодного, алчущего крови трупа. За что тут сердиться?..

Демиан и не думает прятать ладони в карманы и, прищурившись, вглядывается в ночное, холодное и словно ставшее ближе небо.

— Я укусил твоего бывшего, а мой мальчик — нынешнего. — Звучит как размышление, но монстролов невольно напрягается. Его спина становится настолько прямой, будто сталь внутри каждого позвонка. Будто задубел, и мышцы теперь могут только так. Только напряжёнными и до ломоты. — Может, одному из них самой судьбой велено быть по другую сторону черты? Занятно выйдет, не находишь?

— Я сейчас вернусь за мечом, а после загоню тебя в угол и отсеку башку. Остатки твоего пепла соскребу в бутыль и буду носить её на шее как оберег. — Не угрожает и даже не думает делать этого. Не намекает. Говорит спокойно и упорядоченно, пресекая все дальнейшие размышления на эту тему. На хрен «ту» сторону. На хрен сторону, которая давно его, и последнее, чего он желает одному ИЗ, — это оказаться среди теней. И потому исключает одну из возможностей перехода сразу же, недвусмысленно давая понять, о чём именно с ним шутить не стоит. — Занятно выйдет, не находишь?

***

Если днём было относительно безветренно и спокойно, то ночью начинается настоящий снегопад. Комьями с неба, беззвучно и неторопливо.

Кружась.

Оседая на одежде и волосах.

Оседая на дорогах и замёрзшей, проглядывающей ещё кое-где земле.

Оседая… И словно саваном укрывает всё.

Неотвратимо и бесшумно.

— Что плохого в вечной жизни?

Они неторопливо бредут по довольно узкой улочке, и Анджей пару раз едва не цепляет плечом стену, старательно не замечая, как порой кренит. Просто тащит в одну из сторон. Не замечая, что хочется закрыть глаза и под веками увидеть потрясающее пустое и уютное ничего. Пустое, безликое и не тревожащее.

Они бредут плечом к плечу, приближаясь к месту, где было найдено последнее, искорёженное серией дробящих ударов тело.

Монстролов довольно долго молчит, прежде чем наконец ответить.

— Кроме отупляющего голода и светобоязни? — Вопрос выходит довольно бесцветным и вполовину не таким насмешливым, как ему хотелось бы. Вопрос выходит скорее сухой констатацией фактов и зачем-то возникшей вопросительной интонацией в конце. — И ты забыл уточнить, что эту вечную жизнь обращённый рискует прожить не аристократично бледным красавчиком, а изуродованным превращением существом. А так — да, ничего плохого.

Демиан опускает голову и слабо улыбается, а после тянется ладонью к скулам и стряхивает с них осевший снег. Его ресницы и брови кажутся абсолютно белыми, а губы явственно отдают в синеву.

— Ты, как обычно, всё очерняешь.

— Говорю, как есть.

Поворот на главную улицу не сговариваясь минуют, продолжая придерживаться довольно густой тени. И вовсе не потому, что скрытность поставлена во главу угла. Вовсе не потому. Анджей чувствует себя довольно вольготно во мраке. Да и видит ничуть не хуже, чем при дневном свете.

— Жажда не вечна и в конце концов отступает.

Монстролов на это только кивает, тряхнув безобразно отросшей чёлкой, и мельком думает, что было бы неплохо обрезать её покороче. Мельком думает, а после крупная снежинка прилипает к его нижним ресницам, и он, мысленно махнув рукой, отказывается от ещё даже и не оформившейся полностью затеи.

Зачем?.. Всё равно проснётся обросшим, как чёрт.

— Ага, лет через тридцать. Сколькие из обращённых тобой пережили первый год? Не припомнишь?

Эта история довольно стара, если рассуждать с позиции простого человека. Эта история приключилась с ними всеми только вчера, если спросить Демиана. Демиана, который, словно взбесившийся от неизвестной болезни, решил, что слишком несчастен и одинок.

— Я больше не пытаюсь обзавестись большой семьёй, — отвечает весьма замороженно и так, будто это требует нечто большее, чем светская вежливость. — Довольствуюсь той, что есть, — отвечает весьма замороженно, но за слоем льда не скрыть разочарования, что так и слышится в его голосе. Разочарования, что принесла череда неудач.

— А дампиры? — Анджей прекрасно знает, что эти рыжие, смахивающие на диких хищников больше, чем на людей, существа — та единственная семья, о которой так грезил вампир. Та единственная семья, что по иронии была куплена им на каких-то подпольных торгах много лет назад. Анджей знает, сколько они на самом деле значат. — Насколько быстро стареют они?

— Довольно медленно, если сравнивать с человеком. Но всё-таки стареют.

Всё-таки стареют и когда-нибудь умрут. Когда-нибудь, что для бессмертного вовсе не абстрактная дата, что он может и не встретить.

Анджей уже догадывается, откуда дует ветер и почему Демиан пришёл к нему со своими сказками про баланс и порядок.

— Кто бы мог подумать, что бессердечная ночная тварь боится одиночества, — произносит почти что в пустоту, вглядываясь в медленно растворяющееся в воздухе облачко пара, и не особо рассчитывает на ответ. На ответ, который всё-таки следует. Пусть и спустя два десятка шагов.

— О, не стоит. Его все боятся: я, наша общая знакомая Тайра… и ты.

Анджей хотел бы возразить или поддеть в ответ. Анджей хотел бы расплыться в усмешке или закатить глаза. Анджей не может хотя бы потому, что, наверное, пора. Пора признаться хотя бы себе.

— Всё не так мрачно. Со временем привыкаешь.

Со временем привыкаешь к тому, что внутри роится только тьма, а единственные глаза, что ты видишь напротив, — это глаза очередной твари. Слепые, блестящие, налитые кровью или водянистые и выпученные, как у рыб. Со временем мысль о том, что уже даже себе не нужен, перестаёт отталкивать.

— Но я не хочу привыкать к этому. — Звучит слишком категорично для вечно немёртвого, и монстролов, пойманный словно на крючок прозвучавшей интонацией, замедляет шаг и поворачивается. Демиан на это только приподнимает брови и с нажимом заканчивает: — Не собираюсь привыкать.

— Поэтому позвал меня? — всё-таки не удерживает мыслями в голове и проговаривает вслух. Просто для того, чтобы добиться определённой ясности. — Опасаешься, что этот охотник придёт и за твоими зверушками? Что только и сможешь, что наблюдать из тёмного угла, как он убивает их?

— Всегда ценил тебя за прямоту и прозорливость.

О да. Вот и попался. Лицо, идеально гладкое, вощёное словно, кривится от пробежавшей судороги. Лицо, что позволяет себе искривиться лишь на мгновение, а после вернуть вежливую, ничего не значащую полуулыбку.

— Так что с ценой? Решил?

Решил. Но пока не собирается произносить вслух. Осматривается по сторонам и ощущает слабый, почти полностью поглощённый стукнувшим морозом запах. Должно быть, пришли.

— Ещё нет.

Несколько шагов вперёд, и утверждается в своих догадках. Присаживается на корточки и проводит ладонью по бесформенной, заваленной снегом куче. Под пальцами, стёршими не успевший спрессоваться снег, оказывается что-то гладкое. Что-то гладкое и безволосое, напоминающее человеческую кожу. Только костяшек на кисти нет и тонкие, ставшие колом от холода перепонки между короткими пальцами. Надо же, даже тело не забрали, а бросили так, городской страже, что наверняка сожжёт его вместе с мусором. Кто этот несчастный? Отщепенец или же его родственники настолько напуганы, что не рискуют высунуться?

— И не маячь.

— Предлагаешь мне дожидаться результата, коротая время за чашкой… крови? — Демиан аккурат за его спиной стоит и почти касается её коленками и полами длинного плаща. Почти касается и рефлекторно подаётся назад, когда монстролов стряхивает снег с грудины существа, что было низушком или каким-то мутировавшим домовым, и с усилием выдёргивает короткий, явно заговорённый болт с замысловатым резным навершием и насечками у основания.

Надо же. Ещё один любитель арбалетов.

— Примерно так. — Оборачивается через плечо и прощается неопределённым кивком головы: — Проваливай. Я знаю, где искать, когда закончу.

— Смею надеяться, что твоё «закончу» случится раньше, чем расцветут первые подснежники, — словно нарывается на новую перепалку, но, вопреки словам и тону, кланяется и исчезает между ближайшими домами. За мгновение или два.

Анджей качает головой и продолжает крутить короткую стрелу в пальцах. К этому времени над городом властвует уже вступившая в свои права глухая ночь. Ночь, которая издавна считается временем нежити, и порой сам монстролов не рискует выходить на охоту после восхода луны. Порой сам пережидает. В ближайшей таверне или же на постоялом дворе. На постоялом дворе, что, как правило, хорошо защищён магически и редкая тварь может переступить через его порог.

Что же.

С этого он и начнёт.

Выпрямляется и думает, что, пожалуй, стоило бы вернуться за мечом. Думает, что тогда чёрта с два он снова ускользнёт, и решает обойтись кинжалом. В конце концов, если имеешь дело с человеком — и вилка может стать оружием. Тупая вилка со сломанными зубьями.

Оглядывается на переулок, в котором исчез вампир, и медленно удаляется от начавшего снова скрываться под снегом тела. Гадает, следит ли за ним вампир, но, вслушиваясь, натыкается лишь на сплошную, подобную стене, установленную снегопадом тишину. Качает головой, словно обвиняя себя в развившейся паранойе, и прикидывает, сколько ночлежек придётся обойти.

Прикидывает, какая ближе других, и надеется, что хотя бы с третьей по счёту повезёт. Надеется, что один конкретный придурок не заскучает и не отправится его искать.

***

Начинает с ночлежек, что пригодны разве что для бродяг, и заканчивает постоялым двором, с балконов которого виднеется поместье самих Дакларденов. Заканчивает на нём, потому как именно там, едва зайдя в просторный зал, что разместился под жилыми комнатами, узнаёт.

По спине, плащу, накинутому на голову капюшону, позе и… небрежно приставленному к ножке высокого добротного стула арбалету. Арбалету, подобных которому Анджей, предпочитающий оружие ближнего боя, никогда не встречал.

Довольно громоздкий, но полностью на ручном заводе, сбалансированный вытянутым прикладом и с замысловатой системой крепления болтов. Довольно громоздкий… Дохляк вроде Йена и не удержал бы. А если и удержал, то наверняка не смог бы зарядить.

Зато плащ самый обычный, сшитый из множества маленьких выделанных шкурок. Кружка, что в его руке, тоже обычная.

Монстролов приближается неторопливо, поглядывая на завсегдатаев этого места, и мысленно сравнивает их с теми, что наполняют корчму на противоположном конце города. Эти, что играют в карты, низко согнувшись над столом, ни дать ни взять вылитые низушки. Косматые, только стащившие с плеч латы рыцари тянут на оборотней. Почтенные дамы, что того и гляди положат на салфетку рядом с изящным бокалом вставную челюсть, наверняка продали бы души за то, чтобы вернуть молодость. И ни одна бы всерьёз не задумалась.

В этой зале намного светлее и чище, витает запах благородного вина, а не бормотухи и перекисшего пива. В этой зале намного светлее и стулья не грозят развалиться под чересчур мощными чреслами отдыхающих. В этой зале Анджея тошнит от посетителей много больше, чем от немытой годами нечисти. Анджея, которому достаются вежливые улыбки, и за каждой из них скрывается по меньшей мере прорва страха, а то и ненависти.

Его ни за что не пустили бы сюда, не будь он сильнее детины около входа. Его ни за что не пустили бы, если бы не признали без меча.

Проходит к стойке, что отделяет зал от входа в кладовые и погреб, и кивает нахлобучившему явно маловатую по размеру шапку трактирщику. Тот отвечает всё той же замороженной улыбкой и жестом указывает на ряд бочонков, каждый из которых подписан размашистым угловатым почерком. Монстролов не глядя кивает на крайний и делает шаг вправо. Останавливается около левой руки сгорбившегося, погружённого в свои мысли охотника и, не сочтя нужным говорить что-либо, просто бросает болт на широкую стойку, служащую вытянутым столом.

Мог бы ударить в спину или выволочь на улицу. Мог бы метнуть нож или не мудрствуя сломать шею. Мог бы, но… ему интересно. Как утвердиться в своих подозрениях, так и проверить слова Демиана. Или, во всяком случае, он хочет так думать, а не искать новые причины, чтобы побродить по городу ещё немного.

Для Анджея, который почти ничем не рискует, это скорее маленькое приключение и возможность немного отвлечься. Возможность поохотиться на того, кто заведомо не его ровня. На того, кто даже не вздрагивает от довольно резкого звука, медленно поворачивает голову и какое-то время просто глядит на снаряд. После разворачивается на высоком стуле и смотрит уже на монстролова. Не скрываясь, прямо в лицо, с интересом зарится на одежду и шрамы. Взгляд его тёмный и маслянистый. Взгляд его пьяный.

Анджей, признаться, чувствует себя разочарованным.

Охотник молча салютует кружкой и делает очередной глоток.

— Оборотень? — спрашивает, едва коснувшись своего рта, и Анджей лишь хмыкает, прячась за только что поданной кружкой.

— Поменьше тварь.

— Вёрткая?

— До ужаса.

Охотник кивает и скидывает с головы капюшон. На левой стороне его шеи виднеются три глубокие борозды. Довольно свежие, не так давно затянувшиеся и багровые. Проходится по ним пальцами, и Анджей замечает, что каждый из пяти увит довольно занятными надписями, что складываются в нескончаемую вереницу и уходят на запястье, а там и вовсе теряются под рукавом.

— Та, что оставила это, тоже была вёрткой.

— Полуденица? — Монстролов не то чтобы всерьёз пробует угадать. Напротив, даже не всматривается особо. Монстролов словно уже знает, каким будет ответ, и потому не напрягается. — Моровая дева?

— Жена, — роняет тяжеловесно, словно набитый монетами кошель, и допивает, что бы у него там ни было, в один большой глоток. Отирает рот тыльной стороной ладони и добавляет, уставившись на трактирщика помутневшим взглядом: — То, что было моей женой.

Анджей не уточняет и не расспрашивает, молча подносит свою кружку поближе к чужой, чтобы стукнуться глазурованными боками, и пьёт. Давно бы уже от цирроза сдох, если бы не восстанавливался, или попросту спился.

В первый же год.

Гадает, как держится Лука. Лука, у которого всегда припрятана самокрутка кое с чем позабористее выпивки. Понимает, что начинает задумываться о том, в чём же в итоге будет находить успокоение Йен.

Охотник заказывает ещё и протягивает монстролову ладонь, которую тот не задумываясь пожимает. Анджей прекрасно знает, что это своеобразный тест, и не отказывается от него. Слова, что увивают чужие пальцы, щекотно проходятся по его костяшкам и уползают назад. Вот, значит, как работает этот таинственный оберег, не подпускающий нечисть. Должно быть, вышло довольно дорого, если даже высший вампир не может сунуться.

— Жердан. А ты, выходит, тоже?..

Монстролов? Убийца? Пьяница?

Договаривать или уточнять смысла нет. Предпочитает не представляться и ограничивается ответом на вопрос:

— Тоже. Зашёл посмотреть на охотника, которого занесло в наши края.

— Сам давно в Штормграде?

— Месяца два или около того. — Предпочитает не врать, да и придумывать какую-то мудрёную историю откровенно лень. Сознание отделывается недоговорками и полуправдой. — Зимой редкая тварь не спит — не самый удачный сезон для того, чтобы искать работу.

— О нет, ты ошибаешься. — Заказывает ещё и горбится. Продолжает с одному ему понятной горечью в голосе: — Работы навалом. Только за прошлые сутки мне удалось поймать троих. Город просто кишит. Нежитью, перевёртышами… мразью, пошибом повыше. Всё в грязи, всё прогнило… — Интонации к концу фразы становятся тише. Интонации становятся скрипучими и даже горькими. Интонации, что тронули бы любого другого увлечённого своим делом фанатика, но только не монстролова, который всю свою эмпатию давно исчерпал. Если вообще был подвержен ей когда-то.

— А ты, значит, решил взять на себя обязанности чистильщика?

— Чистильщика… — произносит со странным пренебрежением в голосе и едва удерживается от того, чтобы плюнуть прямо на пол. Анджей напрягается сразу же, ощущает, как каменеют плечи, и раздумывает, не уложить ли ладонь на рукоять кинжала. — Я бы и его зарезал, да только поди выследи урода, что, должно быть, давно окопался в какой-нибудь пещере и преспокойно дрыхнет.

И «дрыхнул» бы, если бы не одно «но», выступающее оговоркой. Если бы не две оговорки.

— Попахивает старыми счетами.

Разговор перестаёт быть пространным в мгновение ока. Становится личным, несмотря на то, что одна из сторон, ведущих диалог, этого даже не понимает. Несмотря на то, что, по иронии, желанная цель самоуверенного охотника — вот она, рядом.

— Уверен, что стоит связываться с тем, кто владеет проклятой железкой?

— Вот в ней-то всё и дело. В этой железке. Если бы я мог заполучить её, то ни в Штормграде, ни в самом Аргентэйне не осталось бы нежити. Нигде не осталось бы.

— Какая самонадеянность.

— Скорее вера в свои силы. — Ныряет рукой за пазуху и вытаскивает из неё неприметный, тёмно-коричневый мешок. — Вот, погляди. — Развязывает его и, небрежно перевернув, высыпает содержимое прямо на стол. Трактирщик, в первое мгновение решивший, что внутри монеты или каменья, тянется вперёд, но, разглядев, резво подаётся назад. По тёмной отполированной доске рассыпаны выдранные ногти. Заскорузлые, изогнутые, прямые, короткие и длинные. Жёлтые, почти прозрачные, один даже выкрашен лаком. Багровым, свернувшейся крови под стать. Самый большой, тупой и широкий, принадлежит зверю, размерами не уступающему лесному чёрту, а самый маленький сорван словно с кошачьей лапы.

Анджей даже бровью не ведёт. Анджей, что никогда не маялся подобной дурью и сувениры не собирал. Анджей, что проникается к собеседнику глубокой неприязнью вопреки своей политике тотального равнодушия. Хотя бы за то, что все трофеи он собрал с тех, кто не мог ответить ему отпором. Хотя бы за то, что большая часть этих существ едва ли обидела кого-то крупнее амбарных крыс.

— Видишь теперь? Монстролов из меня не хуже, чем из того, кто требует денег за свои услуги. Не хуже, чем из выродка, что сотворили тёмные силы.

Анджей прикрывается кружкой снова, не удержав лицо. Но вовсе не потому, что его только что оскорбили. Нет, Анджей кривится, потому что Демиан наверняка прознал, что у этого залётного любителя щипцов есть какие-то претензии к самому монстролову. Как он там сказал? Не пожалеешь? Хитрая клыкастая морда…

— Ещё как. Если жалуюсь на что, то не на зрение. — Указывает кивком головы на увитые письменами и в замок сцепленные пальцы. — Занятные картинки. С ними и меч ни к чему.

— Это с какой стороны вопроса подойти. Только встретить его бы и тогда…

— Башку против часовой стрелки провернёт — моргнуть не успеешь, — не удержавшись, мрачно подсказывает и мимоходом размышляет о том, что зря отказался от денег Демиана. Что не ободрал его, как наивного пастушка из глухого селения на краю мира.

— Застрелю раньше, чем подойдёт. — Уверенности в себе не занимать. Уверенности и самодовольства, которыми так славятся представители этой профессии. Уверенности, что, увы, оказывается не подкреплена глубокими познаниями. — «Занятные картинки» не позволят ему приблизиться.

— Что ты вообще знаешь о монстроловах? Не о тех, кто добровольно пустился в дорогу, а кого вынудили это сделать.

— Что они злые, как черти. — Смотрит на свою кружку и, чуть помедлив, с усмешкой добавляет, оторвав от влажно поблёскивающего обода взгляд: — И такие же вонючие.

Анджей стискивает зубы и не обращает внимания на то, что и кусок щеки прихватил тоже. Боли почти никакой. Один только привкус. Тот, что он чаще прочих чувствует. Лёгким кивком головы просит продолжать.

— Грязные оборванцы, лишённые человеческих чувств и потребностей. Монстры в постепенно слезающих человеческих шкурах. Одни глаза только горят, и в глазах этих — сплошная ненависть. Ко всему живому без исключения.

Приподнимает тёмные брови лишь. Немного совсем. Каких-то полсантиметра. Равнодушен до чёрствости к чужим пылким речам. Равнодушен до того небрежно, что восхитительно правдиво выходит. Правдиво настолько, что вряд ли кто-то бы его смог уличить во лжи. А если и смог бы… Что же, кругом гектары пустой земли. Куда выкинуть — нашёл бы.

— Один из моих трофеев болтнул кое-что перед смертью. — Издалека и словно бы особо и не интересуясь, но Анджей знает этот тон. Знает, потому что порой нечто подобное проскальзывает и у Луки, что любит начать много загодя и вкрадчиво, словно на мягких лапах, приблизиться к интересующей его теме. — Будто бы в городе целая сеть вампирских притонов. Знаешь что-нибудь об этом?

— Только об одном. — Решает, что это будет забавно — прошвырнуться по хорошо знакомым местам, да ещё и с таким довеском. С довеском, который самонадеян настолько, что не чует никакого подвоха и только знай себе кивает и задумчиво почёсывает заросший подбородок. — А ты, значит, решил ещё поохотиться?

— Отчего же нет? Пойдёшь со мной?

Анджей не говорит ему, что предпочитает охотиться в одиночку, снисходя лишь до редкого исключения или задавленный необходимостью. Анджей не говорит ему о том, что уже охотится и, более того, находится на расстоянии броска. Анджей улыбается добродушно, насколько вообще способен, и следит за тем, чтобы глаза не стали злыми, напоёнными тьмой щёлками:

— Только кинжал с собой. С таким на кровососов не пойдёшь. — Отводит полу плаща и демонстративно хлопает себя по бедру. Знает, кем покажется новому знакомцу, и нисколько не страдает от этого.

— Просто покажи мне место и держись рядом.

Нисколько не страдает и не чувствует себя уязвлённым появившейся в чужих карих глазах снисходительностью.

— Будь уверен: я не позволю тебя покусать.

***

Контрасты.

Столь крепкое выпитое, что всё ещё ощущается жидким пламенем на языке, и бушующая непогода, что никак не заберёт его. Не утащит в ледяной плен, где продержит до самой весны.

Контрасты…

Чувствует себя на границе двух разных миров и потому уверенно шагающего по снегу нового приятеля слушает не столь внимательно, как мог бы. Слушает, а сам никак не может отделаться от мысли, что балансирует меж нечистью и вот такими, как этот… человек. Человек, что быстро трезвеет на морозе и рассуждает вслух, помахивая тяжёлым арбалетом. Рассуждает о вещах, которые едва ли были понятны простому крестьянину или горожанке. Хотя бы потому, что говорит он о том, с чем они никогда не сталкивались и вряд ли столкнутся.

Большая часть из них.

— Этот мир предназначен вовсе не для кровопийц и воющего на луну зверья. И не для тех, кто мельче их, но куда более отвратительного вида. Этот мир для людей, и меня печалит, что тех, кто понимает это, слишком мало.

Как же. Мало. Анджей хотел бы, чтобы действительно было так. Анджей хотел бы, но никогда не забудет ни убитую когда-то маленькую сморщенную кикимору, что не причинила никому зла, ни сожжённых травников и ведунов. Анджей хотел бы верить в то, что люди достойны этого мира. Хотел бы, но слишком много знает и видел.

— А когда понял ты? — спрашивает, ощущая на себе взгляд. Спрашивает немного невпопад и не потому, что хочет знать. Спрашивает потому, что снег, что он безжалостно сминает, хрустит слишком громко, перекрыть бы чем-то. Отвлечься от воспоминаний и накативших размышлений.

Слишком много думает в последнее время. Слишком много о том и об этом. Слишком много, и кажется иногда даже, что именно поэтому всё ещё не спит.

— Когда мою жену укусил странствующий кровосос и она захотела оставить меня и уйти с ним. — Говорит вроде и спокойно, но в голосе так и проскакивают злобные нотки. Монстролов, пожалуй, бы выделил ещё уязвлённую гордость и щепотку мнительности. Сосредоточившись на интонациях, без труда разбирает их на составляющие. — Тогда-то я и понял, что кто-то должен избавиться от них. От них всех.

Звучит более чем категорично.

Звучит едко и раздражающе.

Анджей не может удержаться от того, чтобы не отрубить в ответ:

— Жизни на всех не хватит.

Ни жизни, ни стрел, ни точильного камня для лезвия меча.

Ни жизни, ни сил, ни желания.

Уж он-то знает, о чём говорит. Он, который выдохся ещё много-много лет назад. Он, который никогда поборником порядка или справедливости не был, и этот псевдоборец его откровенно раздражает. Больше всего тем, что жонглирует словами якобы со знанием дела. С толком и уверенностью в том, что говорит. С уверенностью, что так и светится в его взгляде, когда, повернув голову и глядя прямо в лицо монстролова, снова открывает рот:

— Я бы душу продал только ради того, чтобы продолжать делать то, что делаю.

Анджей вздрогнул бы, скажи ему кто подобное лет восемь назад. Вздрогнул, скривился, начал злиться и принялся бы доказывать обратное. Анджей, что теперь и не Анджей вовсе. Не тот, что был, и потому лишь только слушает, предпочитая правоту доказывать не словами, а мечом. Предпочитая не распутывать разногласия, а рубить их.

— Это просто… ни с чем не сравнимое ощущение. Видеть страх в их глазах. Видеть непонимание и ужас, когда они осознают, что ничего, совсем ничего не могут мне сделать. Осознают свою полную беззащитность, и глаза, поверь мне, у каждого стекленеют.

Окончание неожиданное. Ожидал иного. Проповеди о долге перед родом людским и возложенной некими силами миссии. Ожидал высокопарного и напыщенного почти рыцаря, но, как оказалось, столкнулся с очередным монстром. Изувером в человеческой шкуре.

— Больше смахивает на азарт, нежели на желание отомстить за семью.

Всё ещё не парирует. За нужные нити тянет, чтобы услышать то, что хочет. Всё ещё не парирует. Держится рядом и внимательно слушает. Чтобы подтвердить. Чтобы изучить очередного зверя. Зверя, что, распалившись, радуется столь терпеливому собеседнику.

— Азарт пришёл позже. После того, как я заимел все эти… эти защитные заклятия.

Вот тут становится интереснее. Анджей не отказался бы разузнать побольше, и Жердан, словно чувствуя это, вдруг вздрагивает, как крупная отряхивающаяся собака, и, ухмыльнувшись, спешно меняет тему разговора:

— Но мне надоело говорить о себе. Уверен, тебе тоже есть что рассказать.

Анджей только пожимает плечами и никак не может перестать следить за ногами собеседника. Пусть лишь краем глаза. Пусть небрежно и тщательно наблюдая за тем, чтобы не оказаться впереди. Не пустить к себе за спину.

— Увы. У меня нет драматичной истории или глубоких мотивов. Делаю то, что умею лучше всего. Вот и всё.

— Вот как. — Уходит в себя на миг, опускает взгляд и тут же, сморгнув, выныривает, добавляя в голос шутливых ноток. — Выходит, я твоё развлечение на вечер?

— Выходит, что так.

Монстролов не спорит, но и лицо в попытке изобразить доброжелательность не кривит. Они уже довольно далеко от вечно не спящей таверны. Если всё случится раньше — он не станет грустить.

— У меня хорошее предчувствие насчёт тебя. — Вот тут почти было запинается, от неожиданности слишком быстро переставив ноги и лишь в последний момент удержав равновесие. Вот теперь точно. Нейтральное выражение не удержать. — Нет, что ты ухмыляешься? Я серьёзно. Редко встретишь кого-то, кто понимает.

О да, он-то понимает.

И выдранные когти, что мнящий себя неуязвимым охотник таскает за пазухой, и желание добраться до всех и вся.

— Отчасти.

Выражение лица становится вопросительным. Анджей решает, что ничего не потеряет в итоге, даже если не услышит ответа. Анджей считает, что подобная информация может быть слишком важна для того, чтобы пренебрегать ей.

— Услуги ведьм стоят дорого, но алхимики дерут ещё больше. Чем же ты расплатился за свои татуировки?

Охотник будто бы грустнеет и становится чуть меньше на вид. Опускает голову, и улыбка его становится куда менее саркастичной, и даже тембр голоса меняется. Молчит, пока они идут вдоль одной из боковых, уходящих к порту улиц, и заговаривает, шагнув в тёмную арку. Словно набравшись не то смелости, не то чего-то ещё. Чего-то иного. Светлого.

— Единственным, что держало меня дома. Убил двух зайцев одним махом. ЕМУ нужен был помощник, мне — чтобы кто-то присмотрел за сыном. Сделка оказалась обоюдовыгодной.

Анджей в ответ лишь молча качает головой. Анджей вдруг понимает, что через какое-то время и сам мог бы стать таким же. Маньяком с коллекцией когтей или чем похуже. Анджей понимает, что почти лишился всего человеческого, когда его просто схватили и дёрнули назад. Когда его заставили почувствовать сострадание и бледную тень ещё чего-то. Когда его, уже было решившего, что всё, поздно, заставили привязаться к несуразному слабому существу, которое и дня бы не протянуло в его мире. К существу, которое умудрилось вцепиться не только в него, но и в Луку, что всегда отличался страстью к играм на грани пыток, но никак не к нежностям и сантиментам.

Луку, который, несмотря на всю свою жестокость, умудрился не скатиться до банального изуверства тоже. Луку, которого, в отличие от этого, мнящего себя неуязвимым, не привлекают слабые противники.

Так и идут молча, минуя улицу за улицей и то и дело ныряя в тёмные переулки. И монстролов внимательно наблюдает за своим вынужденным напарником. Монстролов в каждом его движении видит сомнение и напряжённость. Неужто гадает, не подведут ли письмена? Неужто таскает мешочек с трофеями в кармане потому, что… трус? Трус и потому так обрадовался внезапной компании? Трус, что наивно верит в то, что «человек» не может держаться по другую сторону? «Человек», что собирался вывести его на улицу, убрать без лишнего шума и прихватить завёрнутую в его же плащ голову как доказательство убийства. Теперь же… Теперь ведёт, куда обещал. Теперь думает поступить немного иначе. Теперь собирается первым подняться на неприметное крыльцо перед дверью, теряющейся на фоне влажной, начавшей медленно гнить древесины, и распахнуть её. Распахнуть, гостеприимно кивнуть внутрь и вполголоса попросить опустить арбалет. Для чего он ему? Для чего, если ни одно из созданий ночи не может и оцарапать? Для чего палить, едва переступив порог?

Давай же, заходи. Присмотримся. Присмотримся и определим, сколько же людей внутри. Сколько тех, кто пришёл добровольно и готов отдать свою кровь?

Давай…

Следит внимательно, за каждым жестом и незначительными изменениями в мимике. Следит, чуть смежив веки, и одобрительно хмыкает уголком рта, когда прицел опускается вниз и охотник осторожно поднимается по ступеням.

Анджей пропускает его вперёд и переступает порог следом. Переступает и опускает ладонь, едва отняв пальцы от дверной ручки. Запирает изнутри.

Приводит этого в то же место, что и Йена.

Приводит почти за тем же самым.

Приводит, чтобы увидеть страх в глазах.

Но если мальчишке хватило обнажённых тел и плотного бьющего по ноздрям запаха крови, то для того, чтобы напугать матёрого, заковавшего себя в магический панцирь живодёра, потребуется кое-что ещё.

Кое-что, помимо оторвавшихся от трапезы красоток и заслонившего собой лестницу, явно полнокровного амбала, что бережёт покой этих пташек днём.

Кое-что…

Выступает вперёд и поворачивается спиной к ближайшей из вампириц, что, на удивление, свежа для покойницы. Умелый макияж скрывает синеву под глазами, а губы, восхитительно алые от недавнего питья, выглядят даже лучше, чем подчёркнутые помадой.

Анджей чувствует их всех.

Каждую.

Всего около двадцати, если с теми, что на втором этаже. Всего около двадцати и ни намёка на присутствие дампиров или Демиана.

— Что скажешь?

Эта, что за спиной, шипит на монстролова и даже замахивается удлинившимися когтями. Точно новенькая. Он перехватывает её запястье и второй рукой, до того как укусит, вцепляется в волосы. Поворачивая так, чтобы его напарник смог разглядеть распахнутую пасть.

— Ну? Достойное выйдет пополнение для твоей коллекции?

Вампирша трепыхается, пытается лягнуть его и давно бы уже высвободилась, если бы угодила в руки человека. Если бы… И Жердан, окончательно протрезвевший, тоже понимает это. Мрачнеет и удобнее перехватывает своё оружие, прицеливаясь.

Между — не больше нескольких метров. Между — не достаточно для того, чтобы увернуться от выпущенного болта, что охотник только что загнал в паз и нажал на спусковой крючок.

Не увернуться и заслониться тоже вряд ли вышло бы.

Анджей всё-таки пробует, и кусок калёного железа прошивает вампиршу насквозь, и его груди достаётся тоже. Так, углубление чуть ниже ключицы.

Анджей не любит дальнобойные.

По этой самой причине.

Анджей и людей не любит.

Тех из них, что возомнили себя неуязвимым мессией, в два раза больше.

Подаётся назад и, не давая зарядить по новой, с силой толкает вперёд свой живой шипящий щит, что, не дотянувшись всего шага, отлетает в сторону.

Надписи, которые увивают торопливо шарящие по набедренному колчану пальцы, слабо светятся. Надписи приходят в движение и становятся плотнее.

Только без толку.

Отобрать оружие вовсе не сложно, если схватиться за плечо и основание и как следует дёрнуть. Отобрать и осторожно, чтобы столь дорогую игрушку не повредить, уложить на пол и оттолкнуть под ближайший диван.

Заберёт после. Для ценителя подобных изощрений.

Кругом нежить и ничего не понимающие, вялые, плещущиеся в потоках ещё не отступившей эйфории люди.

— У неуязвимости есть одна крайне скверная сторона. — Говорить не так просто, как хотелось бы. Воздух из лёгких отчего-то вылетает со странным свистом. — Ты никогда не знаешь, когда она закончится.

— И твоя тоже? — спрашивает так, будто бы всё ещё не разобрался и принял монстролова за особый вид нечисти, которая неподвластна чарам и хитрым свежеизобретённым заклинаниям. Принял монстролова за особый вид нечисти и почти угадал с этим, но вместо того, чтобы броситься к запертой двери, запускает пальцы в переброшенную через плечо сумку и шарит в ней, явно выискивая бомбу или нож.

— И моя, — кивает, решая разобраться с раной позднее. Решая не дразнить лояльных, но всё-таки теряющих голову от потока льющейся на пол и бездарно пропадающей алой жидкости кровососов.

Всё-таки нож.

Что же, разрывной заряд был бы эффективнее, да только и его самого бы накрыл, растащив на куски.

— Это что-то личное? — спрашивает охотник словно между делом и будто ещё надеясь. Надеясь на то, что защитные чары уберегут его. — Ненависть к таким, как я?

— Что ты. Напротив. Это скорее моя страсть. Страсть набивать карманы монетами, что заплатят за твою голову.

Вот тут понимает наконец. Понимает и рефлекторно дёргается назад. Едва не спотыкается о обожжённую и без движения замершую вампиршу, но берёт себя в руки. На удивление, в считанные секунды. Может, и не такой трус? Или всё никак не поверит?..

— Выходит, про меч всё врут? А если нет, то где он?

— Там же, где и моё сердце, — брякает не подумав, а после досадливо отгоняет мысль о том, что его, верно, покусал некто ядовитый на язык. — Хочешь, поищем вместе?

Звучит достаточно издевательски для того, чтобы нарваться на размашистый удар ножом. Звучит достаточно издевательски для того, чтобы чужие нервы наконец сдали.

Анджей решает, что обойдётся и без кинжала. Уворачивается раз, второй, и, подгадав третий, ставит коварную подножку. Обойдя кругом, заступает за спину и добавляет хороший пинок для ускорения. Заставляет грохнуться на пол и выпустить из пальцев нож, чтобы рефлекторно выставить руки и не стукнуться о доски лицом. Заставляет грохнуться, унизительно упав на четвереньки, и спешно перекатиться на спину.

Лука был бы в ярости и загрыз его прямо так, зубами. Выгадал момент и отыгрался бы.

Этому бы разорвать дистанцию и как можно быстрее подняться на ноги. Этому бы добраться до лестницы и, миновав отошедшего в сторону после кивка монстролова амбала, взбежать по крутым ступеням.

Наверх.

Анджей не спешит следом.

Анджей знает, что все окна намертво заколочены и игра в прятки не продлится долго.

Решает не тянуть с лучниками больше и, только после того, как кровь сворачивается, закрывая рану, двигается следом, неторопливо ведя ладонью по перилам.

Всё никак не может отделаться от мысли, что сам едва не стал таким же. Всё никак не может отделаться от мысли, что сам таким и был.

Трусливым, жалким и чересчур полагающимся сначала на могущество отца, а после и на тёмные силы, что вытаскивали его из любой передряги, раз за разом возвращая в искалеченное тело.

Что столько балансировал на грани и предпочёл жестокости равнодушие. Предпочёл ничего не чувствовать вместо того, чтобы стать тем, кем его считают.

Ступеней мало.

Старые, прогибаются под его весом.

Ступеней мало, заканчиваются, едва успев начаться.

На втором этаже, по обыкновению, царит мрак и приоткрыты двери гостевых комнат. На втором этаже, по обыкновению, слышны негромкие стоны и с потолка свисают целые полотнища ткани, что лишь чудом не касаются пламени расставленных свечей.

Чует где.

Чует и по иронии неспешно направляется туда же, где один из дампиров покусился на Йена. Направляется к самой широкой, смахивающей на хозяйскую спальню, состоящей из нескольких комнат зале. Зале, в основной части которой так и нет мебели. Только полотнища и широкий пустующий диван. Только несколько образующих коридор зеркал. Неужто некая вампирская забава или Демиан так коротает время, бродя сквозь пустые отражения?

На поиски беглеца не уйдёт много времени.

Ни одной лишней минуты.

Слишком сильно фонит страхом и едва сдерживаемой паникой.

Слишком сильно фонит растерянностью и отрицанием, которое нетрудно разгадать.

А Анджей между тем уже раздумал его убивать.

А Анджей придумал кое-что получше, пока бездумно считал ступени, приближаясь к цели.

У Анджея появилась догадка, которую ему не терпится проверить.

Знает, что в двух метрах за белой тяжёлой завесой стоит. Знает, что выгадывает момент и собирается обогнуть по стене, чтобы выскочить в арку, что вместо двери. Знает и нарочно поворачивается спиной, чтобы вытянуть кинжал из ножен. Кинжал, рукоять которого весьма непривычна ему и легка настолько, что в первые мгновения он сомневается в крепости прихваченного оружия. Только в первые, а после, уловив движение по правую руку, бросается наперерез и наносит резкий скользящий удар.

По бедру, чтобы заставить притормозить.

По бедру, вспоров окрасившуюся по краям прорехи занавесь.

Сдавленный, явно задушенный хрип в ответ.

Перехватывает спустя ещё шаг, преграждает путь и, двинув в челюсть, дёргает на себя, вцепившись в плащ. Дезориентированного ударом, пихает к дивану и, повалив, бьёт ещё раз. Чуть выше носа. Перехватывает за запястье, задирает рукав повыше и… едва не глохнет от чужого крика.

Рубит быстро, сильно, рассекает сразу до сухожилий, но даже ему не удаётся отрубить кисть одним взмахом. Требуется второй — и суставу уже не выстоять.

Письменам, что замерли, переливаясь на кончиках пальцев, тоже.

Кровит сильно, струёй льётся на светлую обивку и никак не желает останавливаться. Кровит сильно, но главное, что защитные чары стекают синей краской и так и замирают запёкшимися кляксами. Защитные чары, зашипев, остаются шрамами на отсечённой конечности, что монстролов и берёт с собой в качестве доказательства, деловито завернув в тонкий, лежащий в нагрудном кармане куртки мешок.

Охотник, что теперь смахивает на фермера, часто дышит носом и прижимает культю к груди. Откидывается на спинку дивана и медленно сползает вниз. Бледный, как клыкастые покойницы, и постаревший не на один год за эти мгновения.

— И только? — спрашивает слабо, но явно не собирается терять сознание. Спрашивает и, скривившись, прижимает рану к своей груди, чтобы зажать. Серый, постаревший почти на десятилетие в единый миг. — Не шею?

Анджей отрицательно качает головой, обтирает нож о свисающую занавесь и возвращает его в ножны. Свёрток, напротив, прятать не спешит. Глядит внимательно и, наплевав на то, что выпачкался, подносит два пальца к губам.

Свист выходит резким и совершенно негромким.

Свист, который оказывается услышан раньше, чем затихло подхватившее его эхо, томившееся под потолком пустующей комнаты.

Свист, после которого они перестают быть одни.

Спиной чувствует приближающееся движение. Коленом — проскользнувшее внутрь залы существо. Проскользнувшее, низко склонившееся и держащееся почти у самого пола. Ощущается как одно, на самом деле же двигаются столь быстро, что он попросту не замечает, как мимо просачиваются ещё три.

Три упырицы, а четвёртая замедляется в коридоре и подходит к монстролову со спины. Играючи касается предплечья и ведёт вверх по материи плаща.

Анджей перехватывает запястье рефлекторно, сжимает тонкие, но куда более сильные, чем может показаться на первый взгляд, пальцы и указывает вперёд кивком головы:

— Хозяин не обидится, если твои прекрасные дочери поужинают без него.

Девушка, что наверняка родилась незадолго до Тайры, кивает и, встряхнув прямой чёлкой, добавляет с ленцой в томном голосе:

— Я была бы влюблена в тебя чуть больше, если бы ты предупреждал о своих визитах.

Добавляет, пройдя вперёд и нарочно обтёршись о монстролова полуобнажённым бедром. Бросив напоследок призывный, но от этого не менее ледяной взгляд. Анджей отвечает ей, уже шагнув в коридор и помахав отрубленной кистью вместо своей руки. Поклонился бы, да мешает рана в груди. Поклонился бы, да одёргивает себя, запрещая дурачиться и поддаваться злорадству, что наполнило всё его тело и заставило кровь бежать быстрее.

— Обязательно, Мари.

Шорохи кругом.

Шорохи везде.

Шорохи, словно ожил сам дом. Словно каждая прогнившая сырая доска стонет и скрипит. Словно все мыши разом с ума сошли и бросились в одно место.

Но вовсе не это главное. Совсем нет.

Главное лишь ступив на лестницу слышит. Не крик вовсе, нет. Слышит лавиной обрушившийся и звучащий на разные лады хруст.

***

С расслабленной, свесившейся с борта ванны пятерни капает. С волос, зачёсанных назад, тоже. Рана, что под ключицей, выглядит весьма непрезентабельно, но не сказать, чтобы совсем мерзко.

Оттирает кровоподтёки с кожи, и вода окрашивается в размытый розовый.

— И всё-таки, почему руку, а не голову? — Демиан не стесняясь пристроился на узком борту глазурованной дорогущей ванны и, сложив руки на груди, вопросительно приподнял бровь. — Нет, я не то чтобы недоволен или жалуюсь, но, будь добр, удовлетвори моё любопытство.

Анджей пожимает плечами и, поморщившись от неприятного зуда, с которым медленно срастаются повреждённые болтом ткани, отвечает, глядя на украшенный лепниной высокий потолок. Чего-чего, а пафоса этому месту не занимать. Пусть он и не такой кричащий, как в поместье Дакларденов.

— Остальное оставил Мари. Как моральную компенсацию за беспорядок. Уверен, она не избавится от тела до твоего визита.

Вампир согласно кивает и, потянувшись, касается кончиками пальцев водной, исходящей паром глади. Неосторожно капает на свои светлые брюки, но едва ли замечает это.

— С каких это пор ты беспокоишься о моральных компенсациях?

— Примерно с тех же самых, что ты нанимаешь других для грязной работы.

— Так уж и грязной. Не больше обычного.

— Мог бы нанять кого попроще. Ни за что не поверю, что ты не держишь поблизости человека, или несколько, для решения подобных проблем.

— Держу, — соглашается безропотно и всё не сводит взгляда с раны на груди монстролова. Словно она, уродливая и косая, гипнотизирует его. — Но хорошего слугу трудно найти, а тебе и прямой в лоб нестрашен. Как думаешь: если всё тело сжечь?.. Что произойдёт?

Анджей, пожалуй, напрягся бы, если бы кто-нибудь другой задал ему этот вопрос. Кто-то другой, но не интересующийся смертью во всех её возможных проявлениях древний вампир, участие которого вызвано скукой больше, нежели жаждой практических знаний.

— Понятия не имею и не собираюсь проверять, — бросает довольно небрежно и тянется к заботливо принесённой служанкой вихотке и куску пахнущего чем-то приторным и цветочным мыла.

— А если голову… Тебе отрубали голову?

— А тебе?

Монстролов взбивает пену, безо всякого удовольствия размазывает её по своим плечам и трёт шею. Поглядывает искоса в ожидании ответа и как следует проходится жёстким куском пористого материала по загрубевшим пальцам. Ладони и вовсе становятся красными в считанные секунды. Почти содранными. Демиан следит за каждым его движением, улавливает мельчайшие, и смахивает на кота, сосредоточенного и поддавшегося лености лишь для вида.

— Всего разок. — Отмирает и выпрямляет спину, когда монстролов нарочно сильно стучит костяшками пальцев по глянцевому белому боку ванны. — Но не сказать, что я успел прочувствовать. Так что насчёт тебя? Что происходит с телом, если отсечь голову?

— Ты действительно думаешь, что я нахожусь в сознании в этот момент? — ляпает в порыве неуместной откровенности и тут же досадливо прихватывает себя за щёку. Вот тебе и последствия продолжительного бодрствования. Язык развязывается и функционирует отдельно от мозга.

— Значит, всё-таки доводилось.

Куда теперь отрицать. Попался. Да ещё кому.

— Доводилось.

Губы вампира растягиваются в довольно глумливой улыбке, но выражение лица меняется почти сразу же. Становится любознательным и, даже нахмурив лоб, не перестаёт казаться юным. Если не пытаться заглянуть вглубь.

— А где же тогда шрам? — Пальцами касается жабо на своей шее и рисует кончиками полоску поперёк пышного слоя кружева. — Не вижу линии.

— И не увидишь. — Смывает остатки пены со спины и оглядывается в поисках полотенца. — Как бы я, по-твоему, брал заказы с синюшной полосой на глотке? Селяне не очень-то жалуют мертвецов.

Воспоминание из разряда самых худших, и ему хочется как можно быстрее стереть его, невольно всплывшее в памяти. Стереть и ещё примерно лет восемь не прикасаться. Не прикасаться к секретам, которые он хранит тщательнее, чем иные почтенные старухи своё столовое серебро.

Поднимается на ноги и, проигнорировав внимательный, острый скорее даже, взгляд, перешагивает через высокий бортик. Ворсистый ковёр сыреет моментально, монстролов же проходит через всю комнату, абсолютно наплевав на то, что наносит редкому полотнищу непоправимый вред, и наконец находит чёртовый кусок махровой тряпки, которой перво-наперво промакивает лицо.

— Знаешь, наша беседа, бесспорно, безумно увлекательна, но почему ты всё ещё здесь? Почему не вернулся к ведьме?

— Понятия не имею, — отвечает, стоя спиной и планомерно растираясь. Отвечает и ни на единую секунду не думает, что его пытаются выпереть. Напротив, вампир довольно одинок и совершенно не имеет чувства времени, и последнее, что он стал бы делать, — это избавляться от приемлемой компании. Но Анджей не обманывается на их счёт.

Друзьями они никогда не были и никогда не станут.

Друзьями, что могут встречаться чуть чаще, чем того требует необходимость.

— Судя по голосу, не врёшь.

Вампир всё ещё опирается на край ванны, хотя мог бы перебраться в куда более удобное кресло. Но нет: предпочитает пялиться на поверхность не отражающей его воды и ладонями беспрестанно разглаживать то светлый, брюкам под стать, жилет, то складки на широких рукавах рубашки. Как если бы одновременно был и здесь, и бродил ещё где-то.

— Не вру. — Монстролов выдёргивает его из сонного оцепенения звуком звякнувшей бляшки ремня, когда берётся за свои штаны и проверяет, не изгваздал ли в крови ещё и их. Лишь убедившись, натягивает их поверх нательного белья. — И потом, ты со мной ещё не расплатился.

Демиан возвращается наконец и, перестав пялиться на дно ванны, вмиг оказывается подле застёгивающего ремень чистильщика.

— Стало быть, решил, чего хочешь? — В глазах, что едва ли можно однозначно назвать голубыми или серыми, проскальзывают алые искры. В глазах проскальзывает неподдельное любопытство. Так и крутится рядом, пока Анджей, нарочно растягивая, расправляется с ремнём и теперь взглядом выискивает потерянную тунику, но легко отвлекается для того, чтобы поднять глаза на вампира:

— Верни то, что забрал, — и, считай, ничего не должен.

Не обозначает больше никак, но Демиан проникается в мгновение ока и, приподняв брови, подносит узкую ладонь к бледным губам.

— Так ты ещё помнишь!

О потерянной при весьма скверных обстоятельствах маленькой неказистой вещице? Конечно, он помнит. Помнит и о том, какую роль она сыграла в давнишней истории.

— Ну так как? — Не рассусоливает и кругами не ходит. — Оно ещё у тебя?

— Разумеется. — Демиан нарочито небрежно пожимает тонкими плечами, взглядом окидывает кромки своих идеально отполированных ногтей и переводит его выше. Смотрит теперь на голую грудь и глубокую царапину, что осталась на коже монстролова. — Болтается среди прочего хлама. Сам понимаешь: мне подобные вещи без надобности.

— Зачем тогда отнял?

— Чтобы позлить, разумеется.

Ответ становится такой же неожиданностью, как и заморозки в декабре. Анджей был почти готов поклясться, что именно его и услышит. Анджей готов поклясться, что ему сейчас легко и непринуждённо врут, а после тут же меняют тему:

— Ты останешься на завтрак? Я распоряжусь, чтобы твою безделицу нашли.

— А что, в этом доме завтракает кто-то ещё, помимо обслуги? — спрашивает, чтобы почти беззлобно поддеть, но, услышав ответ, замирает. Услышав ответ и разобрав осторожную интонацию, с которой он был произнесён.

— Завтракает. — Демиан — сама сдержанность и даже перестаёт пялиться на особо крупные вены на теле монстролова. Возвращается взглядом к лицу и не без предупреждения добавляет: — И раз уж ты был так любезен и даже ломался не дольше положенного, я покажу тебе.

Не без предупреждения, что так и скользит между слогами.

Только Анджей далеко не тот поборник нравственности, что мог бы осудить вампира за то, что тот обзавёлся ещё одной зверушкой или держит кого-то силком. Только Анджей далеко не тот, кому интересно совать нос в чужие жизни.

— Не стоит так тщательно взращивать интригу, Демиан. — Оглядывает стулья ещё раз, но, не заметив на них ничего, кроме незнакомой ему тёмной тряпки, уже более миролюбиво добавляет: — Я не отказывался от твоего завтрака. И, ради всего сумрачного, скажи мне, какого чёрта случилось с моей одеждой?

— Туника была порвана и перепачкана кровью. Я решил, что ты не будешь против, если я заменю её.

«Заменю», значит.

Ага.

Монстролов осторожно подцепляет кончиками пальцев вот то самое, что «заменю», и поднимает на уровень глаз. На поверку вещь оказывается чёрной, украшенной резным воротом и шитьём рубашкой. Приталенной, с длинными широкими рукавами и пошитой явно на кого-то куда более изящного и не имеющего развитых мышц. На кого-то, кто не проводит дни, раскапывая могилы и оттираясь то от грязи, то от содержимого чужих кишок.

— А спросить нельзя было? — Заламывает бровь и уже готовится перейти к угрозам. Серьёзно, вот это? Для него?

— Ой, да прекрати. — Демиан оживает на глазах и даже приобретает нездоровый, но какой-никакой румянец, что весьма неестественно красит его щёки. Заметно веселится и расслабляется. Обогнув монстролова, касается его плеча и кончиками пальцев ведёт до начала лопаток. Отдёргивает руку и оказывается у двери прежде, чем Анджей успеет замахнуться. Отдёргивает руку и уже не сдерживает смеха. — Тебе вообще плевать, что надевать. Мы будем ждать внизу.

Захлопывает дверь стремительно, но придержав у самого косяка. Захлопывает стремительно, но настолько тихо, что не слышно даже щелчка.

Анджей на это только вскидывает голову, выдыхает и, покачав головой, не разглядывая особо, пропихивает кисти в рукава. Рукава, что, конечно же, оказываются ему коротки, а изящные манжеты ни за что не сойдутся на запястьях. Подозревает, что с воротом история будет той же, но вместо того, чтобы разозлиться, отчего-то едва не заходится в приступе нездорового смеха. Пожалуй, если как следует поднапрячь память, вполне может оказаться, что много раньше он и сам предпочитал такие.

С вышивкой и кружевом до кучи.

Что же. Потерпит.

Совсем немного, только потому что действительно заинтригован этим «мы».

***

Шторы, за которыми вступающий в свои права день теплится, плотно задёрнуты. В обеденной зале, что без труда вместила бы полсотни человек, горят огни. Не менее десятка подсвечников, и в каждом от трёх до пяти длинных белых свечей. Свечей потрескивающих, исходящих тонкими струйками дыма и пахнущих чем-то знакомым. Не только воском. В обеденной зале — дубовый стол, рассчитанный на восемь персон, и всего два комплекта столовых приборов. Место монстролова напротив хозяина дома. Место для того, кто живёт в этом доме в неизвестном Анджею качестве, по левую сторону от вампира.

Анджей, что всё ещё единственный почти живой в этой комнате, опускает взгляд и, хмыкнув, берёт в руки идеально накрахмаленную, хитро сложенную салфетку. Декоративная расписная тарелка, поверх неё — суповая. По правую руку — столовый нож, а с ним же рядом ещё один, чуть меньше. Следом — ложка и ещё одна свёрнутая салфетка. Переводит взгляд влево и видит две вилки. Чуть дальше, перед тарелкой, десертные приборы и немного в отдалении три бокала. Нож и тарелка для паштетов и масла напротив стакана, предназначенного для воды.

Демиан, что успел скинуть жилет, наблюдает за чистильщиком так же пристально, как и тот за появившейся служанкой, волосы которой туго скручены и забраны под чепец. За служанкой, что исчезает раз за разом, приносит супницу, разливочный черпак и ещё пару прикрытых крышками посудин. Раскрывает все и, убедившись, что всё расставлено как подобает, отступает на два шага назад и опускает голову. Без единого слова или даже взгляда, брошенного на хозяина.

Анджей же свой не сводит с разложенных приборов.

— У тебя какие-то трудности? — Демиан — сама учтивость, и участия в его голосе не меньше, чем заботы. Остуженной, посыпанной ледяным крошевом и, для верности ещё, тщательно замороженной заботы. Анджей в ответ только хмыкает и демонстративно сжимает одну ладонь другой так, чтобы все костяшки разом прохрустели.