Часть 3. Глава 1 (1/2)

Первые несколько дней словно в сонной коме.

Смыть с себя всю грязь — жаль, что только видимую, — как следует поесть и завалиться спать.

Это всё, к чему сводится моя деятельность сразу после возвращения в не такой уж и безопасный, как я раньше думал, дом.

Словно в оцепенении, и, на удивление, не трогают. Не тащат к другому склепу, не заставляют варить какую-нибудь дрянь или даже просто разговаривать.

Не заставляют ничего. Милостиво дают барахтаться в своём тёмном «далеко».

Анджей, а вместе с ним и Лука, постоянно пропадает где-то, а Тайра лишь изредка обозначает своё присутствие вне лаборатории. Да и то чаще запахом духов или же появлением чего съестного в так и оставшейся наполовину раздолбанной кухне. Не до того… никому.

Я ем и сплю. Второго намного больше. Совершенно восхитительно проваливаюсь в спасительное небытие, где и слоняюсь без снов. Проваливаюсь удивительно легко, только сомкнув веки, и сплю-сплю-сплю. По четырнадцать, а то и восемнадцать часов.

Но только первые дни.

Чувство вины, что, кажется, вместе с залеченными магией ранами становится всё более неотвратимым. Цельным, как срощенная сложным заклинанием кость в моей руке. Заклинанием, что стоило ведьме почти полной потери сил на долгих полтора дня и моей вялой, совершенно не достойной таких жертв благодарности.

Подлатала меня куда лучше на этот раз, почти все отметины на коже убрала. Из сочувствия или жалости — не знаю. Второе наверняка, да ещё чтобы не напоминали лапищи Ахаба, о котором вскользь упомянул не желающий распространяться Лука.

Не напоминали лапищи Ахаба, которого убил я.

Я, которого толкнули к краю, но не вниз.

И теперь, раз за разом прокручивая это в голове, отмываясь в ванной или пытаясь съесть что-нибудь, я понимаю кристально ясно: выбор был.

Будь моё «нет» порешительнее, он бы отстал. Довершил начатое, и тогда, возможно, ничего бы не случилось.

Не были бы связаны сейчас двумя — одна другой лучше — тайнами.

Чтобы не напоминали не только о страшном одноглазом, но и о совершённой глупости тоже.

И оттого, что кажется, будто я единственный, кто терзается, становится только хуже. Кто терзается всё нарастающим, словно ком, чувством вины.

Затягивается петлёй на шее, пережимает её, и прятаться больше не выходит.

Ни во сне, ни уж тем более наяву.

Прятаться не выходит, и пытаюсь выбить из себя это чувство, чем могу. Пытаюсь бороться, загладить как-то своё предательство.

Как же это ещё обозвать? Если чувствую себя как рыба, выброшенная на берег, уже подгнивающая изнутри.

Пытаюсь бороться, вышибить клин клином, и когда Анджей возвращается в очередной раз, почти с порога хватаю его за руку и грязного и холодного буксирую в ванную, где всё и начинается.

И это можно было бы сравнить с голодом, но мне не до сравнений.

Мою монстролова, как маленького или немощного калеку, не позволяя даже поднять руку, а после обкатываю. Всё в той же позе. В той же, что в проклятом амбаре раскачивался на других коленях…

Всё в той же. В спальне тоже.

Первые два раза. Перед третьим просто скидывает меня и берёт лицом вниз.

Ничего не спрашивает, ничего не говорит. Вообще без слов.

Трахает, пока прямо под ним не вырублюсь, и, кажется, даже остаётся рядом. Не уходит до самого утра. По плечам и спине гладит, заботливо укрыв сбившимся одеялом. Кажется, даже пару раз касается макушки губами. Кажется, сквозь пелену сна ощущается теплее, чем обычно.

И так несколько дней, пока по новой всё тело ломить не начнёт.

Но эта боль словно правильная. Словно так должно быть. Словно долгое время уже никого больше не было. Ни в мыслях, ни во мне. Как если бы я получил прощение, несмотря на то что ничего не говорил.

И это страшно. Страшно оттого, что слишком хорошо. Слишком просто.

Но мой мирок, за последнее время сузившийся до размеров спальной комнаты, это малодушно устраивает. Потому что это даже больше, чем я мог хотеть, больше, на что смел надеяться.

Забыть о досадной ошибке и ничем за неё не заплатить.

Почти чудо. Почти по-настоящему.

Будет, как только я приведу в порядок своё сознание и снова смогу думать или делать что-то ещё. Что-то полезное. Снова смогу посмотреть на Луку и, услышав очередной подкол, испытать досаду напополам с облегчением. Досаду оттого, что мне его едкости редко удаётся отбить, а облегчение потому, что ему, по всей видимости, намного проще, чем мне. Как если бы просто из памяти вычеркнул.

И это хорошо, боги, как же это хорошо.

Возвращаю себе способность мыслить день на шестой, не раньше.

И стоит только потянуть на себя дверную ручку, как все беды, словно над деревянным коробом затаившиеся, подобно тяжёлому лезвию гильотины обрушиваются на мою голову.

Выбираюсь в коридор днём и тут же кривлюсь. Дом слишком маленький для того, чтобы отголоски ругани из гостиной не долетали до спален. Ругани, потому что им это просто нравится.

Медленно выдыхаю, иду на звук, по пути пытаясь разобрать, не мелькает ли моё имя. Добираюсь до середины коридора как можно тише, чтобы раньше времени ничем не выдать себя, и, лишь убедившись, что на этот раз они сцепились из-за Ордена, замираю у первой из огромного множества книжной полки. Опираюсь плечом на стену и просто жду, когда уже заметят меня. Хоть кто-нибудь.

Анджей в кресле сидит, закинув ногу на ногу и пальцами стискивая подлокотники. По обыкновению, бледная кожа кажется и вовсе серой. Как если бы она была покрыта чем-то или же он просто устал. Возможно, от споров тоже.

Ведьма на своём излюбленном месте у окна. Листает пухлую книженцию и едва ли раз за всё то время, что здесь находится, голову подняла.

И наконец Лука, вольготно развалившийся на диване и под голову по старой привычке, должно быть, подпихнувший свёрнутый плащ, а не сброшенную на пол подушку.

И смотреть на него, на удивление, просто. Не страшно. Не хочется виновато отвести глаза. Это ощущается словно рана, закрытая плотной перевязью. Снимая бинты, ожидаешь увидеть кровь и гной, а не плотную корку, чистую и сухую.

Неужто так просто всё? Неужто я только убедил себя в том, что хоть в чём-то умудрился измениться? Что стал другим?

— Это так сложно — ответить на прямой вопрос? Небо не рухнет, если ты перестанешь увиливать. — Анджей убеждает его в чём-то и, судя по тону голоса, уже не в первый раз. Убеждает, а сам того и гляди разломает один из блестящих подлокотников, просто забывшись и изо всех сил сжав пальцы.

— Как знать. А если рухнет? Может, просто отъебёшься от меня и забудем?

— Я тебя и не ебу.

— К сожалению, только в голову, дорогой. И даже, увы, не в рот. Ты что, по старинке не можешь? Хочешь, попробуем?

— Ты достал меня настолько, что я скоро заколотить тебя в гроб попробую. Говорят, есть около четырёх часов на то, чтобы выбраться из-под земли. Хочешь, проверим?

— Звучит занятно. А другие фантазии у тебя относительно меня есть?

— Пытки подойдут?

— Колодки, гаррота, цепи? Ты как хочешь? Сначала высечешь или закуёшь?

Тайра даже в лице не меняется, перелистывая страницу. Не то они и её достали уже и игнорирование подходит как нельзя лучше, не то настолько погружена в себя, что попросту не слышит.

А вот я — ещё как. И пытаюсь разобраться, чувствую ли что-нибудь.

На удивление, даже слабенькой ревности наскрести не выходит. Как будто раз — и нет её. Раздражение вот немного есть. Обида тоже. За то, что переругиваются без меня. Я, быть может, просидев сколько-то дней один, пытаясь во снах утопить воспоминания о тех кошмарных звуках, что издают, сдирая плоть с костей, «лесные феи», хочу тоже. Хочу просто поговорить. Ну, или поругаться — это уже как выйдет.

— Итак, снова. — Анджей, кажется, на грани уже, но всё ещё терпит, отчего-то слишком старательно пытаясь добиться истины. Но толку ему от неё? — Простой вопрос. В усадьбе, помимо тебя и Йена, сколько ещё было?

Лука — тут точно не вижу — возводит глаза к потолку и деловито считает, загибая по одному вытянутые тонкие пальцы. Замечаю, что повязок больше нет — наверняка усиленная неким снадобьем регенерация поработала на славу. От ран остались лишь полосы, да и от тех скорее след.

— Может, один, а может, и три… Плохо помню. У одного псина была. Мерзкая такая, примерно с мой кулак. Он её в кармане носил, представляешь?

Меня всё ещё не замечают, потому что смотрят лишь друг на друга, и поэтому, отвечая на следующий вопрос, я невольно чувствую себя в центре внимания. Даже ведьма своё книжное оцепенение скинула и голову подняла.

— А может, и семь. — Сам не знаю, почему сдаю его, но и врать Анджею снова совсем не хочется. Да ещё и в таких мелочах.

Зачем юлит наёмник, предпочитающий ножи да облегчённые арбалеты, не понимаю вообще. Они все мертвы, так какая разница?

— Вы посмотрите, кто проснулся… — Лука выгибается, оттолкнувшись ногой от подлокотника, и свешивается головой вниз, чтобы глянуть на меня. В голосе его — досада, но злости не чувствую. Скорее обречённую уверенность в том, что теперь-то я точно все его так себе тайночки сдам. — Новых приключений захотелось на маленький зад?

Хмыкаю в ответ и, улыбнувшись Тайре, думаю, куда бы пристроить свой «маленький зад», как Анджей без лишних слов манит пальцем, а когда подхожу ближе, усаживает на подлокотник и вместо отполированного тёмного дерева оглаживает уже моё колено. Не сжимает и вполовину так же сильно, как несчастное кресло, — и на том спасибо.

— Ну раз уж ты выбрался из своей норки, может, послушаем твою версию событий? И что значит «семь»? Семь вооружённых наёмников? И как же случилось так, что он, — кивает в сторону Луки, — всё ещё живой?

Взглядом прослеживаю заданное направление и понимаю, что лучше бы мне захлопнуть рот. Серые глаза не смотрят — они очень ненавязчиво предупреждают. Но почему?

— Не все из них были наёмниками из его Ордена. — Выходит немного сбивчиво. Растерялся, потому что о чём о чём, а об этом уж точно меня не просили умолчать. Но, кажется, желая увильнуть, я сам не заметил, как наступил именно на припорошённый листьями капкан. Несчастная коленка словно в тисках. И попробуй только пискнуть.

— А уточнить, откуда были твои старые знакомые, ты, наверное, забыл? — Его голос становится на два тона тише.

Свалить назад в комнату и спрятаться под одеялом хочется всё больше.

Лука отталкивается от спинки дивана и садится. Сцепляет руки в замок и, нагнувшись вперёд, запястьями касается колен. Его голос звучит настолько небрежно, что кажется, будто и без угрозы совсем. Без намёка.

— Несущественные детали плохо держатся в моей голове. В амбаре, где нам пришлось заночевать, страшные сквозняки были — всё лишнее выдуло.

Едва заметно сжимаю губы.

Вот, значит, как будет теперь? Будешь затыкать меня каждый раз, как я попробую ляпнуть что-то неудобное тебе?

Очаровательно… Вот и последствия.

Да только неужто взаправду расскажет? Станет так рисковать?

Не думаю. Слишком глупо.

Или выкладывай сразу, чтобы вовсе избавиться от меня, или не грозись сдать вот так глупо, за неосторожное слово.

— Что же ты на голой земле спал? — Это я даже не знаю что: отчаянная смелость или попытка проверить его намерения. Но голос даже не дрожит, когда заставляю себя проговорить это. — Я не просил отдавать мне свой плащ.

Лука кажется едва ли меньше чем восхищённым. Словно борется с желанием похлопать в ладоши и раскланяться.

Вот же лукавый шут. Проверяет меня. Начну заискивать и затыкаться или нет.

— Чудесно. Мне этого даже не хватало. — Анджей кривится, но выставить мой коленный сустав больше не пытается. Злится, но словно нехотя, и уже абсолютно серьёзно добавляет: — Но что с Орденом, Лука? И, ради всего святого, что у тебя осталось, не заставляй меня спрашивать по-другому.

— Твоё «другое» подразумевает физическое насилие? — тут же оживляется и даже меняет позу, расслабляется и по новой откидывается назад, пристраивая затылок на спинку.

Но в ответ слышит вовсе не обещание выставить руку или сломать что-нибудь. Отнюдь нет. Монстролов давно знает, на что именно стоит давить.

— Полное игнорирование. Как тебе? — Приподнимает бровь, а в голосе — ни одной ехидной нотки. Угрозы — тоже.

Что же, простой констатации факта из его уст я бы, пожалуй, тоже испугался. Слишком холодно звучит. Он в последнее время так только с заказчиками и разговаривает. Только с ними.

— Звучит невесело. — Вопреки моим ожиданиям, ответного выпада не следует. Неужто на него это тоже действует? На Луку, который и мёртвого достанет? — А ты сам-то как, справишься?

Да, ты как? Справишься без него?

Склонившись немного, заглядываю в лицо монстролова и неожиданно для себя ловлю его ответный взгляд. Хитрый и из-под упавшей на лицо чёлки. Чёлки, которую у меня руки чешутся убрать.

— Думаю, что найду, с кем поболтать, — проговаривает почти с улыбкой даже и легонько шлёпает меня по пальцам, всё-таки потянувшимся отвести эту чёрную завесу в сторону.

Закусываю губу, чтобы остановить дёрнувшиеся вверх уголки губ.

— Чудесно… Ладно, ребята действительно были из Ордена. — Стоит Луке только первую фразу договорить, как он снова оказывается в центре чужого внимания. О том, что Анджей всё ещё помнит, что я здесь, свидетельствует только ладонь, тяжело лежащая на моей ноге. — Но только трое. Остальные лишь носили знаки отличия. Обыкновенное ворьё. Может, дорожники. Чёрт их знает. И нет, я не думаю, что явились по мою душу. Ахаб сказал, что они бежали, что, мол, Орден уже не Орден, а школа для благородных девиц.

— А ты им тогда на что?

Лука лишь жмёт плечами и тут же инстинктивно, должно быть, тянется проверить пальцами то, что было пробито арбалетным болтом.

Понимаю вдруг, что не знаю, рассказал ли он Анджею, кто именно его ранил, или же и об этом предпочёл умолчать. И самое странное, что я не могу разобраться: рад я этому или же тревожусь.

В самом деле, почему бы ему не рассказать? Не пришлось к слову? Или всё-таки сказал? Не забыв упомянуть, что стрелок из меня кошмарный. Впрочем, как и мечник.

— Подозреваю, что дело тут не в старых счетах. А вот куролесить стоило чуть поменьше, это да. И воровать тоже. Но да я же совсем молодой был. Глупый. И вообще это твой прокол! Ты должен был меня остановить!

Ухожу в себя, задумавшись, и выныриваю из размышлений лишь заслышав, как задумчивый тон становится обвинительным и повеселевшим в разы.

Проморгавшись, кошусь на Анджея, не веря, что тот позволит ему сменить тему так легко, и монстролов даже в этом не разочаровывает.

— Это, интересно, как же? За руки тебя держать? — И тут же, все ухмылки оборвав, продолжает, не дав вставить ни полслова в свою защиту: — Прекращай паясничать. Так семеро?

— Семеро. И ещё одного сожрали пиявки ночью. Плюс собака. Собака же сойдёт за половину?

— А тела?

Пожимает плечами и отводит взгляд. На Анджея это действует не хуже мельтешащей перед мордой быка красной тряпки.

— Что, даже не прибрал? — вкрадчиво, как со мной, бывало, разговаривал в самом начале знакомства, когда Йенна бесила его особенно сильно.

Невольно вздрагиваю, вспоминая о дорожном платье, и закидываю руку на спинку кресла, чтобы уж точно не свалиться.

— Одно сжёг. Вроде бы. Не уверен.

Да и откуда ему быть уверенным, если ни он, ни я не знаем, добралось ли пламя до Ахаба или бушующий ливень содрал потяжелевшие тряпки с окон и погасил алые всполохи. И почему-то мне кажется, что он, как и я, даже не хочет об этом знать.

Мы, но не Анджей, который мрачнеет с каждым сказанным словом. Не Анджей, который заставляет наёмника вскочить на ноги одним только коротким, сквозь зубы брошенным выражением:

— Твою мать…

— Я об этом не подумал! Был слишком занят, знаешь ли, спасая честь и зад твоей прекрасной принцессы!

И снова ощущение, что они об этом говорят уже не в первый и даже не в десятый раз, просто обрушивается и давит.

Словно сквозь годы тянется, тем самым подтверждая, насколько всё ещё крепка связывающая их нить. И плевать, что запуталась. Она есть. И именно Анджей сейчас использует её, словно на пальцы наматывая и дёргая на себя. Использует подобно хлёсткому обвиняющему тону и пока ещё скрытых издёвок.

— А что помешало тебе уничтожить тела после? Маникюр?

Лука поджимает губы, прекрасно улавливая, о чём именно идёт речь. Да и я сам тоже мигом вспоминаю то алое платье и длиннющие алые пики — с такими-то вилку пойди сожми, не то что меч.

Но за что Анджей с ним так? Что за старые обиды вдруг?

— Я, — подаю голос, и на меня устремляются сразу три пары глаз. Две из них особенно давят. Взгляд ведьмы, по сравнению с этими двумя, едва ли не сочувствующе гладит по лицу. Сам не верю, что говорю это и не испытываю желания забиться в угол. Не сжимает горло, и сейчас, несмотря на то что помню всё в мельчайших деталях, не страшно. — Изнеженная княжна не смогла оставаться рядом с трупом мужика, который, заигрывая, едва не откусил ей палец и, на её счастье, не успел найти клещи. Поэтому мы ушли, бросив всё как есть.

Не страшно, потому что ублюдок мёртв. Потому что я сам его убил.

Тишина устанавливается такая, что мне чудится, будто слышу, как внизу, в лаборатории, вскипела жидкость в одной из колб.

Тишина устанавливается такая, что, когда Анджей сжимает зубы и чуть отворачивается влево, слышно, как скрипит туго натянутая обивка кресла.

Но первым отмирает тот, кто, поддавшись чёрт знает чему, сам же и вложил арбалет в мои руки. Лука морщится и, избегая чьих-либо взглядов, отмахивается. От моих слов или же от Анджея. Поди его разбери.

— Да их всё равно местная живность уже пережрала. Забудь.

— А если нет? Напомнить, сколько стоит твоя голова? — Монстролов всё ещё в стену глядит, взглядом проходится по корешкам книг и разговаривает словно с пустым пространством перед собой.

Луке его слова словно о стену сухая чечевица. Отскакивают с глухим треском. Он вообще видимо расслабляется, должно быть, решив, что соскочил с неудобной темы. Кривляется, но за насмешкой слышится напряжение напополам с интересом.

— Да ты прямо как старина Ахаб… И что значит «напомнить»? Ты что, следил за этим? И сколько же?

— В Аргентэйне, например, упала в цене. На целых десять монет. Лет через пятьдесят и вовсе забудут.

— Что ты сделал? — не выдерживаю паузы и даже губу закусываю от любопытства. Может быть, я даже об этом слышал, но уж точно не мог представить, что окажусь в компании того, за кого назначена какая-то сумма. Тогда не мог. — Убил кого-то? Или украл?

— Украл. Бутылку вина, преподнесённую в дар ландграфу от…

Перебиваю его и тоже соскакиваю на пол с узкого подлокотника. Говорю быстро и почти что путая слоги. Кто б мог подумать, уж эту-то историю я знаю!

— От народов, населяющих Пустоши. Говорят, будто ей было не меньше трёхсот лет. С ума сойти можно! Фактически ты выхватил её из моих же рук! Я напросился прислуживать тогда, чтобы взглянуть на них хоть одним глазком. Люди с кожей тёмной и плотной, как чешуя! И, выходит, мне всё испортил ты! — начинаю с энтузиазмом и закусываю язык, едва не добавив упавшим тоном «снова» в конце.

Какая же ирония… Уже тогда. И он.

— Ну, винишко, по правде сказать, было так себе… — Не оправдывается, но смутно похоже на это. — Да и нет у народов Северных Пустошей никакой чешуи. У людоящеров есть, да только они человечину всё ещё едят и запивают отнюдь не вином, Йенна. И сколько там стоит моя голова? — Последнее — Анджею, который даже прикрывает один глаз, чтобы наверняка вспомнить.

Кажется, напряжение спало, и дышать в разы проще теперь.

— Тысячи три. Может, чуть меньше.

— Да? Всего-то?.. — Лука выглядит разочарованным, как уже взрослый принц, которому вместо папиного трона досталась неказистая табуретка неподалёку. — Может, наведаться ещё раз?

— К усадьбе наведайся и подотри за собой. Рано или поздно кто-нибудь возьмёт след. И тогда я сначала убью его, а после тебя так высеку, что следующим твоим пристанищем станет монастырь в глуши, а не бордель.

Угроза была бы так себе, если бы тут же не представил всё это. Да ещё и так живо, в красках. И, кажется, не я один.

— Это так трогательно звучит, что я сейчас…

— Да плачь уже, только заткнись. — Тайра всё-таки не выдерживает и прерывает этот поток бессмысленных пикировок. Шумно захлопывает книгу и возвращает её на полку. — Кто бы знал, как мне уже осточертели все ваши игры…

— Ну не будь такой злой, дорогая. Морщины появятся. Лучше найди себе мужчину. Или двух. — Лука так резво оборачивается к ведьме, что едва локтем не расшибает мне нос. И большой вопрос: на самом ли деле «едва», а не просто промахнувшись?

Тайру его дружеское пожелание трогает едва ли не меньше, чем селезёнка мёртвой мышки, скукожившаяся в маленькое сердце.

— Мозгов себе где-нибудь раздобудь. И запасной язык — так, на всякий случай, — отбивает его дружеский совет крайне сухо, да ещё и толкает в бок, проходя мимо и усаживаясь на диван.

— Почему сегодня все затыкают мне рот? — негромко себе под нос, и Анджей уже даже собирается ему ответить, но послушно захлопывает рот под пронзающим насквозь взглядом ведьмы.

— У меня появилось предположение, где может быть Дакларден.

Теперь и Лука перестаёт демонстративно заламывать пальцы и опускается рядом с ней всё на тот же диван. Анджей хмурит брови и кивком головы просит её продолжать.

И кажется, только один я ничего не понимаю.

Выдвигаюсь вперёд, наплевав на то, что монстролову ничего не видно из-за моей спины, и обращаюсь даже не к ведьме, а к её подбородку. Сложно смотреть в глаза почему-то.

— Его что, так и не нашли? Всё это время? Погодите, что вообще со всем этим? С ним и с ведьмой, или кто она там?

— Я — ведьма. — Взвинченная, кончиками пальцев теребит вышивку на верхней части своего платья и продолжает, влив столько ядовитого сарказма в свой голос, что Анджей, потянувшись вперёд, хватает меня за запястье и утаскивает на свои колени. Послушно пячусь, потому что и сам вовсе не горю желанием отхватить за дурацкие для всех них вопросы. Вопросы, в которые меня, естественно, никто не счёл нужным посвятить. — А то существо — мёртвый, подгнивающий лич. И я была бы крайне признательна вам, юноша, если бы вы перестали путать меня и «это», — особенно выделяет это «вам», и мне хочется и спрятаться, и показать язык в ответ.

Именно так меня отчитывали в танцевальном классе, да только вместо колкого взгляда по ногам била массивная клюка.

— Простите, милостивая госпожа, — бормочу, затаскивая на свои ноги тяжёлую расслабленную руку монстролова, и заканчиваю фразу, только проделав то же самое с его второй: — Не будете ли Вы столь великодушны не превращать меня… ни во что? — Мешкаю, прежде чем договорить, предпочитая не уточнять, и чувствую беззвучный смешок, осевший между моими лопатками.

Значит, не перегнул.

— О боги, Анджей. — Ведьма качает головой и почему-то с чувством лупит появившимся из ниоткуда в узловатых пальцах веером расслабленного Луку, не ожидавшего такого вероломства. — Огради своего ребёнка от дурного общества. Оно на него плохо влияет.

— Это «общество» на всех плохо влияет. Что там с Дакларденом?

Выворачиваюсь, заглядывая назад через плечо, и влезаю прежде ведьмы:

— Так ты его так и не достал? Или это всё-таки была она?

Анджей качает головой.

— Сейчас это скорее «оно». Достал, а что толку? Рассыпалась, дрянь, на сотни мелких кусков и уползла. Соберётся в другом месте — и, считай, всё зря.

Тайра цокает языком и, покивав, продолжает уже сама:

— Это потому, что маги, желающие получить бессмертие, заключают договор с высшими демонами. И пока он цел — никакая железка не поможет, даже сотни раз проклятая. И это, признаться, удручает. Я на неё надеялась.

— И разумеется, никто не знает, где его искать? — Понимаю, что вопросы глупые, но уж лучше уточнить всё сейчас. Разобраться сразу же.

Но, вопреки ожиданиям, получаю не изобличающий в глупости взгляд, а небрежное пожатие обтянутых, по обыкновению, зелёным платьем плеч:

— Почему же. Это как раз не секрет. Свиток находится в могиле этого существа. Но загвоздка в том, что никто не знает, как оно выглядело при жизни, не то что имени. Никаких конкретных названий и дат.

— О… — Слова упорно не желают идти на язык, и я ограничиваюсь лишь коротким вздохом, надеясь не впасть в состояние паники после того, как до меня окончательно дойдёт смысл сказанных ею слов. Прохожусь языком по губам, неосознанно копируя только что сделавшего то же самое Луку. — А Дакларден? Неужели он может быть всё ещё?.. — Договорить оказывается сложно. Вместо «жив» просится достаточно малодушное «здесь».

Каким бы ублюдком он ни был, но вот так говорить о его смерти — мне дико. Неприятно, словно влезать в нечто вязкое, понимая, что не скоро выйдет очиститься. Понимая, что отчасти его и уволокли-то из-за меня. Или меня едва не выпотрошили из-за него? Тут как поглядеть…

Но всё одно. Оказался бы живым — и камень с души. Не прожжённый негодяй же. Пускай себе пудрит мозги легковерных дам. Где-нибудь подальше от меня.

— Скорее всего. Магический сон — дело долгое. Нужен же он зачем-то этой своей любительнице роз. Может, жрёт его, чтобы восстановиться побыстрее. Может быть, ещё что-то. Не знаю.

— Что значит «жрёт»? В прямом смысле?.. — Уловил обрывок фразы, и у меня даже голос сел от неожиданности, а разум отказался воспринимать всё остальное.

— Ага, начала с пальцев ног. — Ну хоть что-то не меняется — Луку всё так же бесит моя неосведомлённость, и он не всегда может закусить язык, сталкиваясь с ней. — Энергию его жрёт. Жизнь тянет, подпитывается ею. Не старайся казаться глупее, чем ты есть, княжна.

Игнорирую его выпад, слабенько прикусив язык, и вопросительно гляжу на ведьму, что всё никак не оставит в покое сложную вышивку. Размышляет о чём-то своём и почти что рвёт тонкие нити. Опомнившись, слепо моргает и возвращается к прерванному разговору:

— К северу отсюда, примерно в четырёх днях пути, объявилась банши.

— И что? — Анджей раздражённо перебрасывает вперёд мой всё норовящий залезть в его лицо хвост и не выглядит хоть сколько-то заинтересованным. — Банши не нужно изгонять — они лишь предвещают смерть, а не несут её.

— Да знаю, знаю. Пронесётся мельком да как заверещит… — Тайра резким движением пальцев собирает веер и рассматривает рисунок на ручке так, словно впервые видит. — Да только эта уже неделю торчит. Вокруг домов бродит, в окна стучит и никак не уйдёт. Словно пристегнули её или кто-то, кого она ждёт, всё никак не умрёт. Я думаю, она за ним и пришла. За Максвеллом.

— А если нет? — Анджей относится ко всей этой затее весьма скептично, но и открыто не протестует.

— Значит, сделаешь доброе дело и разберёшься, что к чему! — Ведьма поднимается на ноги, но почему-то не сама, а опираясь на так вовремя подставленную руку. Присмотревшись, замечаю, что выглядит она куда бледнее, чем обычно, да и морщин на миловидном лице прибавилось. Но об этом я если и рискну спросить, то явно не у неё и разве что шёпотом. И не в стенах этого дома. — Пора начинать с чего-то, Энджи! Снег скоро выпадет.

Монстролов кивает, никак не отреагировав на прозвище, и переглядывается с Лукой. А после переводит взгляд выше, глядит не то на его волосы, не то на кусок стены. Глядит, но так, словно ничего перед собой не видит.

Ощутимо мрачнеет, и я, растерявшись было, далеко не сразу понимаю, при чём тут снег.

— А если это не Дакларден? Что тогда? Четыре дня туда, столько же обратно, сутки на то, чтобы разобраться. Многовато выходит.

Ведьма только разводит руками:

— Это единственная догадка, других у меня нет. Появится что ещё — дам тебе знать. А пока советую пополнить запасы и отправиться с рассветом. Вам всем.

Тяжеловесно звучит. Но, по правде говоря, я и сам меньше всего хочу сейчас разлучаться. Только не с ним. Не с ним, кто, развернув меня боком, сцепил ладони в замок под моим животом. Если где и может быть безопасно, то рядом с ним.

— Уверена, что хочешь остаться одна? А если снова заявится?

Отмахивается от вопросов чистильщика и ладонью разглаживает появившуюся складку на юбке.

— Сомневаюсь. Кем бы ни была первоначальная цель, сейчас это не я. Моему дому будет намного спокойнее без вас.

Анджей кивает и легонько шлёпает меня по бедру, заставляя встать.

— Собирай подвязки, княжна. А ты, — оборачивается к Луке, осматривает его ещё раз и даже меняет положение головы, чтобы убедиться, что не показалось, — со своей копной разберись. Приметным становишься.

В ответ ему лишь искривлённые в слабом оскале губы, а я, присмотревшись, действительно замечаю тонкие, отмывшиеся от оказавшегося нестойким красителя алые прядки.

***

Сделай что-нибудь… Ха!

Наверное, этого стоило ожидать, но я, погружённый в свои мысли и слоняющийся по комнате, был слишком себе на уме.

Не самые радостные думы начали одолевать, стоило только остаться наедине со своим отражением в мутноватом зеркале.

Всё тот же Йен, что и раньше, вроде. Разве что царапина тут, да ещё одна там…

Но сколько их было? На коленях ссадины и вовсе не сосчитать. Сходили старые, тут же появлялись новые.

Засосы. Синяки. Отметины.

Сходили всегда и ничего после не оставляли. Почти все. Недавние — зарубцевались внутри.

И сколько бы отражение ни твердило, что всё в порядке, не верю ему. Настолько, что по зеркальной глади ударить хочется, и тогда, возможно, сквозь трещины просочится правда.

Моргаю раз, второй, и понимаю, что не знаю, как выглядит мой истинный облик.

Анджей, Тайра, даже Лука… А какой я? Какой же я?

Подхожу ближе к толстой раме, опираюсь на неё ладонью, носом почти касаюсь холодного стекла и не моргаю, наверное, с пару вечностей. Пока глаза не защиплет, а картинка не поплывёт.

Давай же, стекляшка! Покажи мне!

И даже, кажется, начинает получаться что-то. По крайней мере, голова немного кружится, и ощущение, что контуры вот-вот поплывут, не отпускает. Встанут на место уже по-другому, как я, не выдержав напряжения, сковавшего мышцы, вздрагиваю и от неожиданности больно бьюсь лбом. А после ещё раз, посильнее, от чересчур громкого стука в дверь. Настолько церемониально демонстративного, что, не открывая, знаю, кто явился по мою душу.

Анджей не стучит, Тайра, будучи хозяйкой дома, — тем более.

Ладно. Досаду вместе с выступившей на виске каплей смахиваю и поворачиваю дверную ручку. И дёргаюсь в третий раз, когда мне прямо в руки пихают нечто подозрительно тёплое в глубокой глиняной миске, да ещё и со смутно знакомым травянистым запахом.

— Это что, хна? А главное, зачем она мне? — Поднимаю глаза на деловито протиснувшегося в комнату Луку и морщу лоб.

Он же уверенно осматривается по сторонам и, заприметив заваленный книгами широкий табурет, собирается было свалить их все на пол, но, передумав, останавливается, составляет их так, стопка за стопкой.

Ещё бы, кто рискнёт так обращаться с имуществом не самой терпеливой ведьмы?

Заканчивает с пухлыми томами, которые мне ещё только предстоит изучить, и вытягивает это толстоногое деревянное уродство на центр комнаты. Ставит прямо напротив зеркала и усаживается, скрестив на груди руки.

Улыбается от уха до уха, да только смахивает больше на оскал. Оскал того, кому перед смертью распороли щёки и иного выражения задубевшим мышцам не принять.

Повторяю свой вопрос, но вместо ответа суёт пальцы в карман расстёгнутой куртки и всучивает мне ещё и короткую широкую кисть.

О, ну отлично.

— И почему именно я должен это делать? — спрашиваю, но как-то слишком уныло для того, кто действительно хочет получить ответ на свой вопрос.

— Потому что остальные заняты действительно важными делами, конфетка.

Конечно же. На что ещё может сгодиться бесполезный Йен? Думаю об этом, и зло берёт.

— А у тебя что же, таковых не нашлось?

— Ну, учитывая, что меня только что пинком вышибли из лаборатории, выходит, что нет. Давай, шевелись.

Пожимаю плечами и принимаюсь размешивать чёрную вязкую массу кистью.

— А почему Тайра просто не может?..

— Потому что у Тайры магическое истощение. Врачующая магия — то ещё дерьмо, а лечить ей пришлось много.

Кисть замирает в моих пальцах.

Надо же, какие тонкие намёки в ход пошли. А ещё тоньше намекнуть нельзя было?

— Ты о своём плече? — И тут же, увидев, как сощурились его глаза, а уголок рта дёрнулся вправо, растягивая губы в глумливой улыбке, спешно добавляю: — Впрочем, неважно. Хочешь, чтобы я что-то сделал для тебя, — заткнись.

Закатывает глаза, хмыкает и демонстративно сжимает губы.

Обхожу его кругом, кошусь на расстёгнутый ворот куртки, понимая, что с его длиной волос изгваздает всю. И хорошо, если ототрётся.

— Раздевайся.

Тёмная изломленная бровь ползёт вверх, и уже я сцепляю зубы.

— Куртку сними!

Беззвучно веселится, но делает то, о чём я прошу. Осматриваюсь по сторонам и, оставив миску на столе, пытаюсь прикинуть, сколько зубьев я сломаю, прежде чем расчешу его. Расчёски он не принёс, а значит, придётся взять свою.

Ну прекрасно.

И только остановившись за его спиной, бросив мельком косой взгляд на наши отражения, понимаю вдруг, что мне придётся касаться его. Снова.

Прекрасно вдвойне.

Но вместе с тем цепляюсь взглядом за очевидное сходство. Линии особенно роднят — одинаково прямые скул и носа, очертания лица.

Замираю, уже было потянувшись к шнурку, которым он стягивает свои волосы.

Брови. Различающиеся на тон или два оттенки глаз. Разве что его черты резче, грубее.

Понимаю, что это только наваждение, что тёмные волосы и бледная кожа путают.

Понимаю, что мы абсолютно разные, но от противного ощущения, что я — всего лишь копия, трудно отделаться.

И одновременно с этим понимание приходит. Почему же Анджей всё-таки взял меня с собой. Не просто пожалел. Увидел. Во мне его.

— Типаж прослеживается, правда? — В этот раз без насмешки. В этот раз с каким-то садистским любопытством: удастся сделать мне больно или нет?

— Я вроде бы просил тебя заткнуться.

— Так я и заткнулся. На целых две минуты.

— Помолчи ещё и следующие две.

Стараясь не прижиматься к его спине, закатываю рукава своей рубашки до локтей и развязываю затянутый кое-как шнурок. Перекидываю его через довольно узкое плечо и медленно, стараясь особо не цепляться за ощущения, принимаюсь распутывать жёсткие, сожжённые чем-то более агрессивным, чем бурда в миске, волосы.

Сначала пальцами. И это абсолютный кошмар. Во всех смыслах. Начиная от того, что эту мочалку — только отрезать, и заканчивая тем, что тактильные ощущения заставляют меня проводить параллели с тем, от чего я вроде как избавился.

Наивный.

А ещё он смотрит. С интересом следит за выражением моего лица через зеркало и послушно запрокидывает голову, когда я пытаюсь разобрать очередной спутавшийся комок.

Он смотрит — и это бесит даже больше слов.

С силой кусаю себя за щёку так, что даже вздрагиваю от боли, и, смирившись с тем, что гордое молчание — вовсе не решение всех проблем, позволяю любопытству победить:

— А за что тебя выперли из лаборатории?

— А что, следующие две уже прошли?

Тут же дёргаю за волосы в отместку за колкость. Даже бровью не ведёт, а мне именно этого и хочется вдруг. Сделать ему больно. Чтобы хотя бы ойкнул.

— Ладно-ладно, не кипятись, конфетка. Они там варят что-то в котле. И если оно в итоге рванёт, я буду единственным, кого никакая магия назад не соберёт. Не то чтобы мне страшно, но с десятью пальцами жить приятнее, чем с одним.

— А Анджей? Ему что, не может оторвать руки?

— Почему же, вполне. Но он там вроде как нужен, а у Тайры, опять же, уже нет сил на новое защитное заклятие. Часть дома всё ещё в руинах, разве ты не заметил?

— Такое сложно не заметить. — Перебираю пряди, пытаясь разгладить пушащиеся мёртвые концы пальцами. Жёсткие, как проволока. — Почему ты не обстрижёшь их?

— А ты?