Часть 2. Глава 9 (1/2)

Канделябры на шесть и более незажжённых свечей. Масляные лампы, отдраенные до тусклого медного блеска, по обе стороны от кровати, что венчает тяжёлый балдахин.

Красное, золотое, много дерева.

Шёлк, бархат, парча.

В глазах рябит, несмотря на ночную темноту. Вычурного слишком много, орнамент на обоях кажется и вовсе живым, выпуклым и словно стекающим со стен.

Ощущения странные, даже дикие. Словно потолок медленно опускается, а стены, напротив, разъезжаются вширь.

Всё крутится, меняет места.

Пытаюсь уследить — путаюсь.

Голова кружится, да нога за ногу заходит. Ощущение слабости нереальное. Ощущение слабости, а вместе с ней тревоги, что лесной птицей бьётся в груди.

Тело пустое, лёгкое. Ни боли, ни даже намёка на неё.

Лампы почти не чадят, но пламя трепещет и пригибается. Словно порывы ветра ловит. Ветра, которого в комнате попросту не может быть. Или же это я не чувствую? Да и должен ли чувствовать?

Место, в котором оказался, не узнаю, но угадать не составляет особого труда.

Посреди комнаты — гигантских размеров кровать, а у северной стены — длиннющий шкаф. Даже туалетный столик есть.

Я бы решил, что угодил в чей-то будуар, да только запах парфюма, витающий в воздухе, отчётливо мужской. Насыщенный настолько, что протяни ладонь — и, изловчившись, ухватишься за край.

Понимаю, что не один, лишь после того, как обойду комнату раза три, не меньше.

Картины с изображёнными на них лицами, которые мне не знакомы и вряд ли когда-то были. Сброшенные около двери щегольские туфли. Одинокая запонка на ночном столике среди внушительной коллекции одеколонов и мазей. Стул, для чего-то приставленный к двери так, чтобы спинка блокировала ручку, мешая ей опуститься вниз.

Понимаю, что не один, только когда хозяин комнаты, беспокойно вздохнув, вдруг садится посреди кровати.

Его волосы оказываются светлыми и спутавшимися во сне. Рубашка распахнута на груди, из-под сбившегося одеяла виднеется резинка пижамных штанов.

— Кто здесь?

Вздрагиваю и в первую секунду замираю на месте от ужаса. А когда он выдёргивает кинжал из-под подушки, и вовсе отскакиваю к окну, предусмотрительно подняв пустые ладони вверх.

Его голос звучит знакомо, пускай явный страх и делает его на полтона выше. Его голос, голос Даклардена, я не перепутал бы с другим, даже если бы сильно захотел.

— Я знаю, здесь кто-то есть! Покажись!

Решаю было, что он это мне, и, быстро облизав губы, пытаюсь наспех состряпать какую-нибудь хоть сколько-то убедительную историю, но остриё ножа, которое ходуном ходит в его руках, внезапно указывает на самый тёмный угол комнаты. Нишу, в которой явно раньше что-то да стояло.

— Я тебя вижу, — повторяет, а у самого от напряжения сводит пальцы. Вот-вот выронит своё оружие или, того лучше, оцарапается.

Наблюдаю за ним с толикой интереса, и не только я один.

Плотная тень отделяется от стены и делает полшага вперёд. Носы сапог и тёмно-серый, украшенный вязью капюшон. Не вижу символов. Просто знаю, что они на нём есть. Знаю и всё.

Дакларден издаёт странный сорванный звук, похожий на вздох и затухший в самом начале крик. Косится на дверь, замечает стул. Быстро отирает испарину, проступившую на лбу.

Узнал тоже. Ещё бы ему не узнать того, кто порядком попортил его аристократический профиль, приложив о парапет.

— Закричишь — убью. Попытаешься убежать — убью. Дёрнешься или соврёшь — убью. Мы понимаем друг друга? — Голос гостя в капюшоне приглушённый, размеренный и абсолютно лишённый эмоций. Ни гнева, ни толики раздражения или сарказма. Равнодушие в чистом виде.

Максвелл кивает, но с кинжалом расставаться не спешит. И это раздражает того, кто предпочитает прятать лицо.

— Брось его. Оцарапаешься.

— Откуда мне знать, что ты не нападёшь на меня? — Облизывает губы и берётся за рукоять ещё и левой рукой, теперь сжимает двумя, но выглядит это откровенно бестолково даже с точки зрения того, кто владеет оружием ещё хуже. — Не убьёшь, как только я положу его? Как ты вообще попал сюда? Где охрана?!

— Так же, как и в прошлый раз. Хватит задавать вопросы. Я пришёл за ответами и очень надеюсь, что ты можешь дать хотя бы часть из них.

— А если нет? — Дакларден оказывается куда смелее, чем я думал. Если и трясётся сам, то голос его, на удивление, твёрд. Возможно даже, он в себе настолько, что пытается тянуть время, чтобы на этот раз уж домовая охрана успела схватить негодяя, забравшегося в его дом. Дважды. — Если не могу?

— Значит, малолетние кокетки больше не будут строить глазки, глядя на твоё лицо. Расскажи мне, где ты был вчерашним утром. Про весь день. В мельчайших деталях. С кем виделся, куда заезжал. Всё.

— Мои дела касаются только меня! И кем бы ты ни был, тебе лучше убраться отсюда.

— А тебе лучше заткнуть пасть и говорить только то, что я хочу услышать. Не беси меня, Златовласка. Моргнуть не успеешь, как дерьмовая дешёвка, что ты не можешь удержать в пальцах, окажется в твоей глотке. Рассказывай. Чётко и по существу.

Дакларден тяжело сглатывает. Облизывает губы, словно те пересохли в один миг. Опускает кинжал на одеяло, и тот тут же скатывается со скользкого шёлка, теряется в многочисленных складках. Не знает, куда деть руки, и сцепляет их в замок. Снова облизывает губы.

— Мне тут до утра торчать? Может, подвинешься да разбудишь, когда настроишься?

— Да нечего мне рассказывать! День как день! Проснулся, позавтракал, принял пару отцовских должников, спустился в сад, отобедал, встретил прибывших друзей, покутили, и вот я здесь.

— А корзина?

— Какая корзина?

— С розами, идиот. Которую ты отправил по известному адресу от своего имени. Кто её собирал? Сам?

— А, эта корзина… — Выглядит озадаченным и потирает чуть изменившую форму переносицу, ощупывает появившуюся горбинку пальцами и, вспомнив наконец, едва уловимо морщится, словно нечто неприятное всплыло в его голове. — Конечно нет. Я что, похож на садовника?

— Ты похож на того, кто болтает лишнего и берёт на себя сверх меры. Вернёмся к корзине. Кто её послал?

— Ты забрался сюда, потому что страдаешь из-за неё? Это всё из-за Йенны, верно?

Даже не представляю, каких титанических усилий человеку, что скрывается за капюшоном, стоило сдержать смех.

Но что ещё думать бедному Максвеллу, в комнату которого посреди ночи ввалился мужчина в капюшоне и начал расспрашивать о подаренных розах?

Но так или иначе — да. Он прав. Дело в Йенне. Той самой Йенне, что по иронии сейчас стоит за его спиной и едва удерживается от того, чтобы не залепить ему по бледной физиономии.

— А ты ещё и непроходимо туп. Но вернёмся к розам. Ещё раз: кто их прислал?

— Формально, я, но… — Вот теперь кривится уже всем лицом, словно из него по капле выжимают такую неудобную правду, что против воли скручивает. — Одна из моих любовниц. Она говорила, что имеет целый цветник во дворике за домом. А что? Что в этом такого?

— В том, что любовница собственноручно срезает цветы для предмета воздыхания своего ухажёра? Абсолютно ничего. Ты прав. А имя у неё есть? У твоей одной из?..

— Настоящий мужчина никогда не поставит даму в такое…

— Как нам повезло, что эти громкие слова не о тебе, верно? Имя.

— Она представилась Летицией.

— Что значит «представилась»? Сколько раз ты вообще её видел? Знаешь, где живёт?

— Всего три. Мы быстро сошлись. Встречались в будуаре одной из местных мадам, арендовали комнаты, если можно так сказать.

— Описать её сможешь? Или было не до разглядывания лица? Поднимался глазами выше линии декольте?

Дакларден смотрит на тьму под капюшоном почти дико. И исказившая его лицо гримаса кажется болезненной и злой одновременно.

— Худощавая брюнетка с бледной кожей и родинками. Глаза у неё тёмные, прямой нос, губы всегда алые. Таскает на шее занятную побрякушку с чёрным камнем посередине. Не расстаётся с ней днём и ночью. Никогда не раздевается полностью, а иной раз так зыркнет, что промёрзнешь весь. Удовлетворён?

— Ну а ты? Не обделался, сдав свою подругу? А, настоящий мужчина?

— Это просто пустая интрижка. Ничего не значит. Как и те розы.

— Так ты поплакался ей о своей несчастной любви, а она предложила помощь? В чём подвох, Дакларден? Чем эта корзина должна была отличаться от других?

— Да я десятки их посылал, этих корзин! Подарки, украшения! Месяц почти минул — и ничего! Я отчаялся!

— И?..

— Начал искать ведьму, способную совершить приворот. И такая нашлась.

— Пугающе быстро нашлась. Но тебя это не насторожило, верно? Что она тебе обещала?

— Что, лишь вдохнув аромат этих цветов, моя любовь тут же воспылает ответными чувствами.

Я едва не подавился собственным кашлем и лишь каким-то чудом успел зажать ладонью рот.

Кажется, будто всё, окружающее меня, нереальное, придуманное или навеянное беспокойным сном, но отчего-то шуметь не рискую. И вовсе не из-за этих двоих.

Ощущение присутствия чего-то ещё, чего-то незримого, не оставляет меня. За мной словно следят отовсюду. Из каждого уголка, из-под кровати, да даже из-за толстого оконного стекла.

— А взамен что? Ни одна ведьма не работает задарма. Чего захотела эта?

— Так… Пустячок из моей коллекции. Ожерелье другой женщины, о котором я проговорился невзначай. И вот незадача, весь день вчера потратил, пытаясь его найти.

Ничего себе «пустячок»! То самое ожерелье! Ожерелье Тайры, которое искал тролль, перевернув всё вверх дном.

Но тогда на что ему я? Почему, не найдя нужной побрякушки, существо, поднятое магией, нацелилось на меня? В самом деле спутало? Хотелось бы верить, да только разве магия ошибается?

Дакларден выглядит немного раздосадованным, но заметно расслабляется, позволяет себе сгорбиться и потереть глаза. Должно быть, решил, что ему ничего не грозит больше.

Зря.

— Значит, соврал о делах отца. Что же, придётся отрезать тебе палец. Давай-ка сюда руку…

И тень действительно делает ещё шаг вперёд. Длинный плащ колышется в такт движению, а мелькнувшее под складками ткани лезвие бликует, очень удачно поймав свет одной из ламп.

Максвелл тут же отползает назад, спиной утопает в целой дюжине взбитых подушек и было вытягивает перед собой руки в попытке отгородиться ими, но, опомнившись, тут же прячет обе за не слишком-то и широкую без праздничного сюртука спину.

Мне даже жалко его становится. На миг.

А после я вспоминаю, кому обязан сломанной рукой и чудовищным погромом.

Палец так палец. Пожалуй, в этот раз я бы даже не стал отводить глаз.

— Пожалуйста, не надо! Я же рассказал! Всё как было, клянусь! За тем только исключением, что она собрала корзину, а я сам своей рукой написал записку, вложил и отвёз. На этом всё! Она велела приготовить ожерелье и ждать, сказала, что сама явится за оплатой.

— И ты спокойно дрыхнешь? — В голосе того, кто скрывается под капюшоном, проскальзывает ничем не прикрытая жалость. Та самая, которая достаётся калекам и убогим. Та самая, которой потчуют смертельно раненых и больных. — Дрыхнешь, зная, что тебе нечем расплатиться с тёмной ведьмой? Знаешь, Дакларден, ты настолько убог, что даже мараться не хочется.

— Предложу ей денег, когда явится… — бормочет едва разборчиво, явно задетый оскорблением, но опровергать не смеет. Боится.

— Денег, всего-то… — Ответная усмешка выходит на удивление не ядовитой. Горькой.

Настораживаюсь, разом забывая о том, что вообще-то это меня едва не убило чужое простодушие и «любовный приворот». Под пальцами вдруг, проскальзывая, оказывается верная нить. Уверенность в том, что она приведёт к ТОМУ САМОМУ, просто железная.

— Если бы всё оплачивалось монетами… — Капюшон качает головой и немного неловко роется по карманам сокрытой под плащом куртки. Вытягивает нечто небольшое — уверен, видел мелькнувший белый бинт, — из нагрудного и, сжав, легонько, без замаха кидает это на кровать. Аккурат рядом с одёрнувшейся ладонью Даклардена.

Подхожу поближе, чтобы рассмотреть.

Маленькая, на три четверти наполненная розоватой жидкостью стекляшка, закупоренная куском пробки.

— Открывай и пей.

— Там яд? — Дакларден спрашивает почти скороговоркой и даже опасливо отодвигается от мирно лежащей на простынях склянки.

И фигура в глубоком капюшоне не выдерживает. Придвигается ближе и почти что касается светлого одеяла. Кажется, вот-вот нависнет над невольно сжавшимся мужчиной и сверху нападёт. Обрушится и задавит. Начинаю понимать, насколько в действительности она была ласкова со мной.

— Даже если и яд — ты выпьешь. Потому что боишься меня и всей той боли, что я могу тебе причинить. Ты боишься, что я сломаю тебе что-нибудь, а оно неправильно срастётся и испортит тебя. Ты боишься за свои зубы, потому что не сможешь самоуверенно ухмыляться, глядя на всех сверху вниз, кусок самодовольного, ничего не значащего дерьма. Ты, даже с деньгами влиятельного папочки, полный ноль, трусливый и самовлюблённый. Обряди тебя в тряпки попроще да отправь пахать на годок –останется от тебя что-нибудь? А теперь быстро, пока я не договорил, пей и молчи, потому что иначе я передумаю и уволоку тебя с собой, а наутро тебя найдут напичканным ёбаными розами. И, поверь, я проверну всё так, что ты будешь чувствовать каждый шип, раздирающий твоё нутро, и даже умереть не сможешь, пока я не разрешу.

И он пьёт.

Трясущимися пальцами выскребает пробку и опрокидывает содержимое бутылька в рот. Тяжело проглатывает и тут же, закатив глаза, валится назад.

В первую секунду мне даже кажется, что он мёртв, но, прежде чем успеваю испугаться по-настоящему, слышу негромкое сопение.

Капюшон, выругавшись, осматривает свои руки. Бинты стали тёмно-серыми, а на ладонях и вовсе вымокли насквозь.

Медленно выдыхает, позволяя себе секунду или две передышки, а после, убрав от двери стул и взявшись за задвижку на оконной раме, дёргает её на себя.

В комнате тут же становится довольно холодно, и Дакларден, недовольно скривившись во сне, натягивает на плечи пуховое одеяло.

Не могу увидеть, но явственно представляю, как фигура под капюшоном закатывает глаза, и уже думаю окликнуть его, посмотреть, выйдет ли что из этого, как он исчезает в оконном проёме, легонько оттолкнувшись от подоконника. Умудряется даже не оставить кровавого следа, и я, выждав немного, обхожу кровать ещё раз.

Почему-то всё ещё не могу уйти, всё ещё торчу в комнате Даклардена, думаю уже последовать чужому примеру и попробовать выбраться через окно, как прошивает. Взглядом.

Ощущение присутствия усиливается во много крат.

Ощущение взгляда. Липкого и холодного.

К лопаткам пристаёт и, словно стекая, прокатывается по спине, как если бы сверху капало…

Отступаю назад, огибаю табурет, интуитивно стараясь держаться подальше от кровати, где ЭТО сильнее всего, и, только вжавшись в дверцу шкафа, рискую поднять взгляд.

Так и есть.

Под высоким балдахином тьма насыщеннее. Чернее.

Клубится, лениво перетекая с места на место, концентрируется по центру и, вдруг перестав шевелиться, просачивается через плотную ткань.

Глядит. Глядит, моргнув единственным распахнувшимся жёлтым глазом, и образовавшимся провалом рта склабится.

Не то что крика — сглотнуть не выходит.

Ближе и ближе… к Даклардену. Зависает совсем низко, в полуметре от его лица, но смотрит пристально, прищурив сотканное из мрака веко, на меня.

Недовольно шипит и падает вниз. В одно движение, словно выплеснутый ушат воды. Словно обрушившаяся волна.

Зыркает снова, прошелестев что-то, оставляет так ничего и не почувствовавшего Даклардена и бросается уже на меня.

Успеваю только прикрыть лицо.

Успеваю зажмуриться и тут же распахнуть веки, да так резко, что красные круги плывут.

Успеваю зажмуриться и с негромким криком проснуться.

***

Надо мной — находящийся непривычно высоко потолок. Внутри меня — сплошная тупая боль, сдобренная нечеловеческим приступом тошноты. Да ещё в голове праздничный фейерверк вроде того, что, стремясь выделиться, заказывают у ремесленников и колдунов князья и вельможи по какому-то особенному поводу. Во рту сухо, левое ухо заложило.

Перекатываюсь на бок и тут же жалею об этом. Желудок сжимается и спазмирует, и по-настоящему меня не выворачивает только потому, что попросту нечем. Сухие позывы тревожат ушибленные рёбра, и я едва могу дышать, выпучив глаза и бестолково распахивая рот, пялясь на ножки ободранного с одного бока, да ещё и лишившегося двух ручек комода.

Понимаю, где нахожусь, только когда отпускает немного, и я, опираясь на здоровую руку, заставляю себя привстать.

Куда-то исчезла сквозная дыра в полу. Дом словно сам затянул её каменной крошкой и хитрым строительным составом. Но досок поверх ещё нет, и выглядит это тёмно-серое пятно как старый шрам.

Кровати, что была сломана как минимум в нескольких местах, не наблюдается вовсе, но понимаю наконец, почему всё кажется таким высоким. Должно быть, расправившись с остатками изломанной мебели и дождавшись, когда магия залатает проломленные дыры, Анджей перенёс меня сюда. На уцелевший матрац.

Наверняка глубоко за полдень. В комнате светло, солнце, что высоко в небе, заглядывает сквозь неплотно задёрнутые, оставшиеся висеть на окнах занавески. Оставшиеся висеть на тонких металлических струнах…

Гляжу на них, и становится ещё хуже. Собственные ладони ноют. Отчего-то представить, каково это, ранить их подобным образом, ощущать, как расширяются раны, неожиданно легко.

Неожиданно настолько, что приходится зажмуриться, чтобы прогнать проступивший образ. Зажмуриться и тут же увидеть жёлтый страшный глаз.

Не дышу, в деталях вспоминая свой странный сон, и становится липко сразу всей кожей.

Кажется, грязный. Умудрился извазюкаться в пригрезившейся тьме.

Сажусь кое-как, проваливаясь в слишком мягкий без поддерживающего каркаса матрац, и, обнаружив благоразумно отодвинутый к тумбочке стакан с водой, тянусь к нему.

Питьё имеет едва ощутимый травяной привкус, и даже гадать не приходится, кто оставил его для меня. Слабенькое зелье, не иначе, наверняка заговор на бодрость или вроде того, но работать начинает после третьего же глотка.

Мышцы не кажутся больше забитыми стальной тяжестью, а внутренности расправляются. Тошнота уходит.

Теперь можно попробовать и вовсе подняться с пола.

Удаётся со второй попытки, но, выпрямившись, взглядом натыкаюсь на валяющиеся неподалёку сапоги и, махнув рукой, выхожу из комнаты прямо так, босиком.

Спускаюсь по уцелевшей лестнице вниз, для верности вцепившись в расшатанные, но всё ещё способные выдержать мой вес, если что, перила.

В доме подозрительно тихо.

Уже было решаю, что меня снова бросили, но с первого этажа явственно доносится скрип и тут же — приглушённый грохот.

Вместо уставленной стеллажами гостиной — пугающая пустота. От кухни же осталась одна печь, да и та покрыта трещинами по самую трубу, уходящую к потолку.

Отчётливо слышится какая-то возня внизу, там, где ещё вчера утром была уставленная колбами и ёмкостями лаборатория, и приглушённые голоса.

Собираюсь уже спуститься, но вспоминаю, что стало с лестницей, и, опасливо подойдя к широкой, магией не подлатанной дыре, уходящей вниз, цепляюсь за неровный край стены. Надеясь на то, что голова не закружится, заглядываю.

И к своему удивлению обнаруживаю, что высоты тут всего метра три, а то и меньше. Зато погром внизу поистине впечатляющий.

Не осталось ни уцелевших столов, ни ламп, ни шкафов. Всё почти в труху перемолото и неровным слоем устилает некогда выложенный плитами пол.

Запоздало вспоминаю про развалившийся на листы дневник и, тихонько охнув, прикрываю рот ладонью.

Да только поздно. И ведьма, и монстролов, в кои-то веки облачённый в одну безрукавку и брюки, заправленные в высокие голенища сапог, поворачиваются на звук.

— Тебе не стоило вставать. — Анджей хмурится и отставляет в сторону нечто, смутно похожее на обломанную дверцу одной из тумб. Подходит ближе и, задрав голову, смотрит на меня снизу вверх. — Свалиться не боишься?

Слабо улыбаюсь и отрицательно мотаю головой. Совсем едва, чтобы тошнота не вернулась.

Он выглядит растрёпанным, задумчивым и явно задолбавшимся.

Сколько они уже тут?

Перевожу взгляд на ведьму и пытаюсь вспомнить, то же на ней платье, что и вчера, или всё-таки нет. Вчерашнее было просто зелёным вроде, а это — тёмно-зелёное. Простое, закрытое и лишённое всяких изысков. Самое оно копаться в крупной щепе и прочем мусоре. Даже волосы собрала.

— Есть хочешь? — спрашивает она у меня, не отрывая задумчивого взгляда от гигантской головы сколопендры, что покоится себе в сколотом цветочном горшке, цокает языком и сжигает её вместе с туловищем в холодном магическом пламени. — Йен?

Скорее да, чем нет, но из-за тошноты ещё полностью не разобрался.

Отвечаю пожатием плеч, с удивлением обнаруживая, что язык отчего-то стал тяжёлым и немым. Стал каким-то чужим, и мне попросту не хочется заставлять себя им ворочать.

— Ну как знаешь. Спустишься вниз?

Отрицательно снова. Спасибо, но нет. Левитация ещё не входит в список моих талантов, да и мускулов, способных подбросить, а после затянуть моё тело назад, наверх, у меня никогда не было. Да и страшно мне. Страшно туда вниз.

Анджей снова принимается разгребать завал, Тайра то и дело уничтожает что-то из неподлежащих восстановлению вещей. Я же продолжаю наблюдать, прижавшись щекой к относительно ровной прохладной стене, для верности обхватив широкий шероховатый край пальцами. Пахнет побелкой и ядовитой химией.

Ведьма замирает вдруг. Останавливается, занеся руку для очередного магического пасса, и, моргнув, будто только что проснувшись, медленно ведёт головой в правую сторону. Словно вслушиваясь. Полшага к стене… Щёлкает пальцами, и на её ладони оказывается тёмная коробочка, обитая бархатом и предназначенная для украшений.

Ёжусь и против воли кривлю рот.

Вот и оно. То самое. Что я имел глупость открыть.

Тайра поступает так же. Щёлкает нехитрый механизм, и ведьма некоторое время рассматривает так и оставшиеся на месте уродливые серёжки. Крутит их и так и этак, подносит к лицу, даже нюхает. И как только втягивает ноздрями воздух, тут же резко отдёргивает руку и морщится.

— А вот и оно, — поворачивает футляр так, чтобы я мог видеть его содержимое, и камни, те, что были серыми и словно движущимися, сейчас едва ли тянут на стекляшки. Треснутые, едва-едва не развалившиеся на несимметричные мутные осколки. Киваю, когда она подходит к тому месту, где была лестница. — Это было в корзине?

Утвердительный кивок.

— Ты открывал его?

Ещё один.

— На что это было похоже? На искры?

Головой из стороны в сторону.

— На дымку?

Подбородком почти коснулся груди и тем самым едва не свалился вниз, забыв сохранять равновесие.

— Ну что же, толку от этого почти никакого, но, по крайней мере, теперь я знаю, в чём именно было заключено заклинание.

— И это как-то поможет в поисках? — Анджей в этот момент, присев на корточки, разглядывает подставку тролля и оставленный им след. Опирается ладонями о колени и задирает голову, глядя вверх. Мне тоже перепадает пару взглядов. И все быстрые. Вскользь.

— Может быть.

— Может быть… — эхом повторяет за ней монстролов и, выпрямляясь, потирает висок. — Сколько вопросов и ни одного ответа. Ну а Йен? Что с ним? С этим его даром или зачатками или ещё чёрт разбери чем? Когда ты займёшься им?

Да… Мне тоже хотелось бы знать когда. А главное — как и возможно ли засунуть его назад, заставив не пробуждаться ещё лет шестьдесят?

Что толку от магии, если всё, что она позволяет, — это бродить внутри своих же кошмаров, да столь реалистичных, что после ложиться не хочется?

— Когда придёт время, — Тайра огрызается и, зло зыркнув в его сторону, резко захлопывает коробочку, отсылает её куда-то и складывает руки на груди. — Если ты не заметил, мне не с чем работать теперь. Да и на передний план вышла проблема покрупнее. Что, если тот, кто оживил этот кошмар таксидермиста, явится в следующий раз лично? Найдёт лазейку, как с этой чёртовой корзиной, носящей отпечаток ауры самовлюблённого и безопасного придурка Максвелла, и материализуется здесь, посреди дома? Об этом ты думал?

— Со вчерашнего вечера думаю.

— Так не стесняйся же, поделись мыслями. Потому что я не уверена, что смогу справиться с практикующим некромантом или того хуже.

Постукиваю по стене костяшками пальцев, выражая собственную заинтересованность в этом вопросе, и Анджей, верно истолковав этот знак, поясняет:

— Хуже некроманта может быть только лич. Те и вовсе заключили договор со смертью. Они и неживые в известном смысле, но сохраняют человеческий облик, весьма… в общих чертах. Охочие до новых знаний, бродят по земле и истребляют магов, молодых и старых, забирая их силы. И, признаться, мне не довелось встретиться ни с одним из них.

— Зато мне довелось. — Тайра проходится пальцами по плечам и растирает их, словно чтобы прогнать набежавшие мурашки. — Лет сто назад. Еле ноги унесла.

— Да, расклад явно не в нашу пользу.

— Ну почему же. Тебя он убить не сможет. Глядишь, отомстишь за всех нас, когда очнёшься. Если изловишь его, конечно.

О да, жизнерадостности этим двоим явно не занимать.

Да только я и сам медленно начинаю осознавать, что хорошего в сложившейся ситуации — ни на ломаный медяк. Как ни посмотри — выходит скверно. И для меня, который каким-то образом заинтересовал это существо, если, конечно, Тайра не ошибается в своих предположениях, на что я в глубине души очень надеюсь в первую очередь.

— А ещё Дакларден пропал. Утром слуги не обнаружили его в комнате, а после прочесав весь дом. Шумиха поднялась знатная, — как бы между делом, обращаясь и ко мне, и к уничтоженному плотоядному цветку, буднично проговаривает ведьма, а чистильщик на это только скрипит сцепленными зубами.

Конечно же, я сразу догадываюсь, о чём они думают. Догадываюсь и тут же вспоминаю свой сон.

Неужели?.. Я реально побывал там? Но тогда выходит, что Лука, хоть и был там, не виноват.

Лука, которого черти носят неизвестно где. Или носили?

Неужто в этом мире всё случается именно тогда, когда должно произойти?

Входная дверь с чувством хлопает, и я, высунувшись в коридор, замечаю мелькнувший серый плащ. Тот же самый, что был в моём сне. Впрочем, не было ни секунды, чтобы я сомневался в этом.

Анджей склабится во все свои тридцать два белых и каких-то пугающе острых зуба.

Непонимающе смаргиваю, и зрение, словно издеваясь, перескакивает в какой-то другой спектр. Совсем иного восприятия.

Теперь вижу его тёмно-серым, покрытым чёрными венами и с зияющими провалами вместо зрачков. Примерившись, подпрыгивает и левой рукой цепляется за кромку рядом с моей ногой. Без особого труда подтягивается и, привстав на вытянутых руках, опирается коленом на уцелевшую деревянную доску. На миг, всего на один, сталкиваемся с ним взглядами, когда смотрит в мою сторону, и я тут же отшатываюсь, принимаясь убеждать себя в том, что делаю это лишь для того, чтобы освободить как можно больше места. Вжаться в стену и стать её частью. Слиться с ней.

Но наваждение проходит, стоит ему только выпрямиться, и я, бросив быстрый взгляд в спину, вижу его уже совершенно нормальным. Загорелым и с тонкими, то тут, то там проглядывающими на плечах шрамами. Особенно заметными на сжавшейся в кулак и занесённой для удара правой. И последнее, что он собирается делать, — это тормозить.

— Неужели это так сложно, — Лука, скинувший плащ прямо на пол, вовремя поворачивается на голос, чтобы пригнуться и спасти свою скулу, — хотя бы один ёбаный раз сделать так, как я прошу?!

Кажется, тот удар, что летит ему в челюсть, называется апперкотом. Тот, что он пропускает в бок, –

уже хук. Когда-то давным-давно, ещё до совершеннолетия, я спал с одним из мастеров кулачного боя в той дыре, куда меня сослали. И, кажется, в голове что-то да осталось. Но на словах оно выглядело куда лучше, чем в деле.

Анджей явно пользуется тем, что его противнику чертовски больно сжимать ладони, а значит, всё, на что способен Лука сейчас, — это уклоняться.

Бледный, явно не спавший, но шатавшийся где-то всё это время. Где-то, но явно не среди зарослей розовых кустов, выполняя одну из своих угроз. За это я могу поручиться точно.

— Да какого?!

Договорить Лука не успевает, получает по носу и хватается за него.

Чистильщик тут же перехватывает его взметнувшуюся руку и заламывает её за спину. Толкает прямо перед собой, и без того свезённым носом протаскивая по стене.

— Это ты мне скажи! Какого?! Я же просил не лезть к Даклардену! Но ты же не слушаешь! Никогда не слушаешь! А после тонешь в дерьме, которое годами приходится хлебать!

— Да я его и пальцем не тронул! Припугнул немного, мы мило поболтали, и я свалил!

— О да, конечно. А теперь его ищет каждый способный держать в руке меч мужик в этом городе! Потому что вы «мило поболтали»! Куда ты его дел? Или то, что от него осталось?

Лука дёргает плечом, брыкается, и тогда монстролов вместо запястья стискивает его кисть, надавив на ладонь пальцами.

Подскакиваю, как ужаленный, и, несмотря на то что кренит, словно на корабле, бросаюсь к ним.

Мне хочется как минимум влепить ему самому за эту бессмысленную несправедливую жестокость, и я даже боюсь думать почему.

Да и не до этого сейчас.

Слишком быстро. Вот он я на полу, подпирающий стену, и вот пальцы моей уцелевшей руки со всей имеющейся силы впиваются в его предплечье. Дёргаю на себя, но это равносильно тому же, пытайся я запинать того проклятого тролля.

Анджей даже не реагирует на меня. Вообще.

— Ничего я не делал! Узнал всё, что хотел, и смылся, предварительно напоив его зельем памяти. Говорю же, пальцем не тронул! Он был в своей постели, когда я уходил!

— Конечно, а я — двадцатилетняя деревенская дурочка, которая верит, что соседский сопляк на ней женится!

— Да? С твоей рожей я бы особо не рассчитывал… — Лука огрызается, но скорее устало, без привычного пыла. Кажется мне вымотанным и не способным даже на приличную ссору. Какая там драка.

Поджимаю губы и пытаюсь привлечь к себе внимание монстролова ещё раз. Только отмахивается, раздражённо выдрав локоть из моей не очень-то и крепкой хватки.

— Продолжай. Выведешь меня из себя — и поговорим уже по-другому.

Попытка вырваться выходит слабой и такой же провальной, как и смазанный пинок по защищённой голенищем сапога лодыжке.

Пробует достать иначе. Другим оружием.

— Поиграем в пленника, угодившего в пыточную? Иглы, калёное железо, ножи?

Тщетно. Анджей на него слишком зол. Отбивает невозмутимо и с напускной холодностью, а пальцами растравливает чужую рану так, словно и не сам её перевязывал. Вот-вот на ладони соберётся достаточно, чтобы струйкой обогнуть её и на пол закапать.

От запаха и вида крови дурно. От вечных, уходящих корнями в прошлое дрязг — тем более.

— С начальником городской стражи.

Лука замирает даже. Становится абсолютно статичным, а после, расслабившись, выдыхает. Словно поверил на секунду, а после отмахнулся.

— Будто ты когда-нибудь сможешь сдать меня. Прекращай это, Анджей.

Чистильщик морщится, услышав своё имя, и тут же отводит взгляд в сторону, стоит наёмнику выгнуться и глянуть назад, через своё плечо.

— Если бы я и отрезал Даклардену башку, то притащил бы с собой в качестве памятного сувенира. А раз мои руки фигурально чисты, ты не мог бы поприжиматься в другой раз? Паршиво — не то слово.

Да, пожалуйста, перенесите на другой раз.

Не сейчас. Не хочу видеть. Не надо.

Только чужие желания мало волнуют того, у кого почти не осталось собственных.

Только вся эта возня продолжается, Анджей кипит, Лука отбрыкивается и наконец выворачивается. Отскакивает к двери и, не рассчитав, хорошенько проезжается по выступающей деревянной панели плечом.

— Ещё раз, — по слогам и сквозь зубы, сжимая гнущиеся не больше чем на половину пальцы. — Я там был. Но никого не убивал. Мне что, поклясться?

— А разве твоё слово чего-то стоит?

Вот теперь готовы сцепиться по-настоящему. Напряжение вовсе не то, что в подземелье под храмом. Теперь это что-то куда более злое. Что-то глубоко личное.

Анджей разминает шею, дёргает головой так резко, что шейные позвонки хрустят. В серых глазах наёмника холодным огнём горит ненависть. И меня для них сейчас попросту нет.

— Хватит. — По голосовым связкам словно рубануло наждаком. Горло сжимает и дерёт. Но упрямо, абсолютно сухо, без слюны, сглатываю и заставляю ворочаться немой огромный язык. — Он не врёт.

Чистильщик разворачивается так резко, что отшатываюсь в сторону и для большей уверенности притираюсь боком к ближайшей стене.

Его глаза сейчас поистине страшные. Одни только чёрные точки, заменившие и зрачок, и радужку. Бледный, с тёмными, проступившими необычайно чётко шрамами, он страшен почти как восставший мертвец. Только трупных пятен нет, и кожа серая лишь слегка.

Говорить начинаю медленно, сбиваясь и путая слоги, пару раз прикусывая щёку и не зная, куда деть глаза.

А всё эта проклятая проснувшаяся «искра». Как же мне не хочется о ней рассказывать! Не хочется, словно это нечто постыдное, в чём не сознаешься без нависшей над хребтиной палки. Словно я в чём-то виноват.

Но наблюдать всё это мне хочется ещё меньше. Наблюдать за тем, как человек, или почти человек, в которого я так глупо и безнадёжно влюбился, становится пугающим и жестоким.

— Так и было. Дакларден спал, когда Лука ушёл. Я своими глазами видел.

Пауза повисает столь значительная, что вопрос, что так очевиден, задаёт поднявшаяся наконец ведьма:

— Что значит «своими глазами»?

Не могла она явиться раньше и разнять их? А уже потом я бы собрался с духом и выложил всё.

Оборачиваюсь к ней и, виновато скривившись, поясняю, глядя на горловину простого платья, а вовсе не на её лицо. Впрочем, это ничем не лучше, учитывая, что мой затылок прожигает сразу две пары внимательных глаз.

— Я словно бродил в чужой спальне во сне. В его, Даклардена, спальне. Это не он был, — невольно оглядываюсь назад, но смотреть ни на одного, ни на второго не рискую, так, глазами вскользь окидываю обе фигуры и снова взглядом к ведьме. — Это не он, не он утащил.

— Ты говоришь так, будто…

Спешно киваю, прерывая Тайру, и заставляю себя продолжать. Кажется, будто всё, что я говорю, абсолютно дико. Не по-настоящему. Не может быть.

Кто я такой, чтобы оправдывать или обвинять кого-то? Кто я такой, чтобы знать больше остальных? Чтобы подглядывать, пускай даже за пустым красавчиком с наверняка наспех выправленным магией носом. И уж тем более за Лукой.

Сомневаюсь в каждом произнесённом слоге. В каждом воспоминании или чувстве, что ощутил.

— Было что-то ещё. Оно словно появилось из ниоткуда. Сгустившаяся тьма с единственным плавающим глазом. Жёлтым, с прожилками и бешеным зрачком. Оно не сразу заметило меня, а когда заметило, просто вышвырнуло из сна. Или я сам…

Мотаю головой, потому что наверняка не знаю, и, болезненно сморщившись, потираю саднящее горло.

Кажется, за несчастные несколько минут я истратил лимит слов на весь день. Разом выдал больше, чем собирался, и сразу сник.

Пустой желудок даёт о себе знать, а за глоток воды я, наверное, продал если бы не душу, то пару дней своей жизни точно. Прямо как те, кто практикуют тёмные искусства. От сравнения не по себе.

Вскидываюсь и, нахмурив лоб, встречаюсь взглядами с порядком растерянным Анджеем. Выдаёт себя только блуждающим пустым взглядом да бессильно опустившимися ладонями. Вспышка прошла, оставив вместо себя одну лишь сосущую пустоту.

— Всего-то искра, говоришь… — скорее для самого себя, чем обращаясь к кому-то конкретно, проговаривает и быстро, так, что если не обращать внимания, то и не уследить, кусает себя за нижнюю губу, оборачивается к Луке.

Тот кривится сразу же. Закатывает глаза и принимается за свои сапоги. Учитывая растравленную заново ладонь, выходит у него плохо. Ещё замечаю слой пыли и даже целые комья грязи, налипшие на низ плаща.

— Где ты был? — Выходит не очень уверенно у него и на выдохе.

Зато взгляд, которым его награждает наконец умудрившийся стащить сапоги наёмник, красноречивей любых вопросов. Ему бы ещё зубы оскалить — и зверь зверем.

— Гулял! И ни в одном саду не растут эти ёбаные розы. Какие угодно, но только не те, что прислал ваш драгоценный Дакларден. Сдаётся мне, она и с этим его вокруг пальца обвела… — Становится задумчивым, пытается потереть подбородок пальцами, но, лишь попытавшись согнуть их, кривится и, покрутив кистью, рассматривает расплывшееся алое пятно.

— Какая «она»?

— Спроси Йена, раз уж он тоже всё слышал. А от меня, будь так великодушен, отвали.

— Послушай…

Лука разворачивается на пятках, ловко уходит от прикосновения. Анджей тянется к его плечу снова и на этот раз получает грубоватый шлепок по пальцам. Откровенно провальная попытка бессловесных извинений.

— Отъ-е-бись, — последний слог нарочно выделяет, переходит на шипение и на монстролова даже не смотрит больше. Поворачивает голову в сторону ведьмы и давит хилую улыбку, больше смахивающую на плохо прикрытый оскал. — Любимая из всех моих рыжих женщин, ты не будешь столь любезна наколдовать хотя бы матрас? Если нет, то ничего, посплю прямо в ванной.

Тайра бросает быстрый взгляд на Анджея, глядит прямо в глаза и, покачав головой, коротко кивает, придерживая длинную, цепляющуюся за ноги юбку платья, протягивает Луке раскрытую ладонь.

— Пойдём. Пошушукаемся.

Наёмник тут же протягивает ей свою, ту самую, что продолжает кровить, и, покорно переставляя ноги, идёт в сторону лестницы.

— Только если нежно. Боюсь, ещё одну доминантную суку моё эго может не выдержать. И предупреждаю: я буду много жаловаться.

Тайра терпеливо кивает на каждое его слово, и отчего-то мне кажется, что сейчас она чувствует себя едва ли не мамочкой для этих двоих. Мамочкой, которую каждый выше, по крайней мере, на добрую голову. И тяжелее в два раза.

Анджей складывает руки на груди и глядит в его спину. Вижу, как стискивает перепачканными пальцами правой своё же плечо и морщится.

— Ни слова, — предупреждает вроде даже доброжелательно, но опустившиеся от злости и напряжения, подрагивающие уголки губ говорят сами за себя. — Иди съешь что-нибудь, скоро отощаешь настолько, что сможешь подсматривать в чужие спальни, просто повернувшись боком.

Дёргаю плечом и делаю, как он хочет.

«Ни слова» так «ни слова».

Отправляюсь поискать что-нибудь съестное на расчищенной от мусора кухне и думаю о том, что тут, пожалуй, и не надо ничего говорить. Пускай теперь разбирается сам.

***

Горячая вода и хороший кусок запечённого мяса всё делают лучше. И вряд ли найдётся хоть кто-то, готовый поспорить с этим утверждением. И если даже найдётся, то явно не во вновь принявшей почти жилой вид гостиной.

Ободранные обои так и висят, но разломанных полок больше нет. Книги стопками уложены около стен, а место продавленного и местами обшарпанного дивана занял новый. Наколдованный явно наспех, а то и вовсе перенесённый откуда-то. Всё ещё пахнущий деревом и краской для ткани. Коротковат, но развалившийся на нём Лука не жалуется. Подумаешь, пришлось закинуть ноги на подлокотник. Кого вообще волнуют подобные мелочи?

Думаю о том, что второй раз вижу его мокрым и растрёпанным, и становится не по себе. Потому что сразу же вспоминаю водную ведьму и то, как холодно было на берегу, как больно мелкие камушки забивались под кожу и лёгкие жгло.

Ощущения возвращаются ко мне, словно это произошло снова. Только что.

А всего-то и надо было, что взглянуть на тёмные, спутавшиеся местами и небрежно свисающие со второго подлокотника пряди. Сохнущие, впрочем, куда быстрее, чем мои.

Лука валяется здесь добрый час, делая вид, что трещины на потолке и свежие повязки на ладонях –

это единственное, что его интересует. А может, даже и дольше, чёрт знает, сколько времени я сам провёл, барахтаясь в мыльной пене, пытаясь промыть чёртовы волосы одной рукой. Разумеется, у меня не вышло, и Анджей, решив проявить великодушие, сделал всё только хуже, собрав всё в большое кубло и намылив разом, чем окончательно спутал и без того похожие на мочалку волосы. А учитывая их длину и то, что орудовать могу только пятью пальцами, скисаю окончательно.

Тайра в попытке придать хоть немного уюта своему пострадавшему дому наколдовала помимо дивана ещё и камин с парой кресел.

Всё равно стеллажей больше нет. И вряд ли у ведьмы появится время на то, чтобы «вылечить» все пострадавшие книги. Скоро, во всяком случае.

Горблюсь, подтягивая одно колено к груди, и ещё раз, сжав зубы, пытаюсь растопыренными пальцами пройтись по перекинутой на одну сторону головы длине. И абсолютно ничего не выходит. Даже слёзы выступают на глазах, стоит только психануть и дёрнуть чуть сильнее.

— Проклятье… — проговариваю, не поднимая лица, и Анджей, задумчиво разглядывающий обломок чужого палаша, вскидывает голову, поворачивается на мой голос.

— Может, просто обрезать?

Реагирую моментально. И откуда только запалу было взяться?

— Себе обрежь что-нибудь!

Глядит недоумевающе, даже вскидывает бровь, и я тут же сдуваюсь и иду на мировую. Да откуда ему знать, сколько лет я носился с этими волосами и в чём их ценность? Если рассудить, то они действительно больше ни к чему. Мешают. Но расстаться с косой, доросшей почти до копчика, я всё ещё не готов.

— Лучше помоги. На столе лежал гребень. Только не как с мытьём, пожалуйста. — Прикусываю губу, пододвигаюсь поближе и опираюсь локтем на его колено. Не сказать, что мне нравится сидеть на полу да ещё и в такой позе, но готов потерпеть, если у Анджея получится сделать хоть что-нибудь с моей головой.

Лука же, готовый цеплять меня по поводу и без, молчит. Всё ещё рассматривает свои вытянутые пальцы.

— Ну давай попробуем. — В голосе чистильщика почти обречённость. Да такая явная, что я, почувствовав прикосновение деревянных зубьев, тут же жмурюсь.

И есть отчего. Он пробует провести вниз, но только делает больно. Начинает с середины — и результат тот же. Терплю, пока широкая гребёнка вовсе не оказывается запутана намертво. Пытается высвободить её, и я, не сдержавшись, шиплю на него.

Диванные пружины скрипят почти неслышно. Вздрагиваю и, дёрнувшись, причиняю себе новую боль. Кажется, клока справа больше нет… Прекрасно. Не хватало только ещё, чтобы от обиды невесть на кого начало щипать глаза.

Но помощь приходит оттуда, откуда я ждал её меньше всего. Совсем не ждал.

— Всё, хватит! — Лука шлёпает монстролова по пальцам и, прежде чем я успеваю понять, что он делает, подхватывает меня подмышками, вздёрнув наверх, усаживает на его колени. — Не могу больше на это смотреть. Отдай.

— Так сделай сам, раз не можешь.

Хватаюсь за плечи Анджея и, не вовремя забывшись, пытаюсь сразу двумя руками. Шиплю и корчусь от противной тянущей боли, но, кажется, они так увлечены друг другом, что этого никто не замечает. Одной-единственной искры хватает, чтобы разгорелось по новой.

— И сделаю! Я с повязками ловчее управлюсь, чем ты своими медвежьими лапами.

— Что-то раньше ты не особо жаловался на мои медвежьи лапы.

— Я бы отрубил их к чертям, если бы тебе вздумалось полезть ко мне с расчёской.

Анджей в ответ смазано шипит, открывает было рот, чтобы добавить ещё что-то, но, покосившись на моё лицо, замолкает.

О, ну конечно. Не произноси этого вслух. Конечно же я не догадаюсь, что он не жаловался, когда ты его трахал, хватая за что придётся этими самым лапами. Куда мне.

Но гребень Лука извлекает действительно ловко и, чуть отклонившись назад, оценивающе рассматривает весь нанесённый ущерб.

— Скажи-ка, а много женщин у тебя было? Не разовый пьяный трах, я имею в виду.

— Что? — Анджей теряется даже больше, чем я. — А это-то тут при чём?

— Потому что, сдаётся мне, если и была одна, то мёртвая. Да и она бы ожила от ужаса, сотвори ты такое с её головой.

— Не боишься проверить свою теорию? И потом, мне было некогда торчать в борделе вместе со шлюхами и обзаводиться новыми талантами.

Наёмник, лица которого мне затылком не увидеть, замолкает, но наверняка корчится.

Чувствую его пальцы в своих волосах и отчего-то смущение. Неловкости так много, что радуюсь спадающей на лицо влажной завесе, потому что краснею наверняка. Потому что он ко мне слишком близко и касается донельзя лично.

Осторожно, начиная с макушки, разбирает пряди, вытягивает их и только после проходится гребнем. Правильно, снизу вверх.

Действительно знает, что делает. Да и как ему не знать? Как бы ни звучало, но Анджей прав: у Луки была целая куча времени, чтобы научиться. И чем дольше он возится, тем более смущающим всё это становится.

То и дело касается моей шеи и плеч, щекочет кожу головы острыми зубьями и упирается коленом в спину.

Взгляд монстролова меняется тоже. Становится тяжёлым и ещё более тёмным. Масляным. Склоняет голову набок и словно приценивается.

Не выдержав, закусываю губу и тут же запрещаю себе это делать. Впрочем, беспокойно ёрзать по чужим коленкам тоже.

Лука собирает ещё влажные волосы в замысловатую косу, легонько тянет за них, заставляя меня невольно запрокидывать голову следом.

— О чём ты думаешь? — спрашиваю, ощутив, как покалывает кожу под подбородком от почти что материального, не в пример рукам, придерживающим мои бёдра, горячего взгляда монстролова. Взгляда, что, не изменившись, быстро перемещается и, лишь скользнув по моему лицу, уходит вверх.

Колено легонько давит между моими лопатками, а пальцы, на контрасте с теми прикосновениями, к которым я привык, скользят по оголившейся сзади шее и сжимают её с правой стороны. Непривычно горячие, но такие же, как и у Анджея, шероховатые.

— Хочешь, я скажу, о чём он думает? — вкрадчиво и совсем рядом, к моему уху пригнувшись.

Покрываюсь колючими мурашками и, сжав губы, молча пихаю Луке в лицо только что содранную с запястья ленту.

— Хочу, чтобы ты закончил побыстрее.

Вытягивает шёлковую полоску из моих пальцев, ловко затянув на конце косы, наматывает её на кулак и медленно, без рывков, тащит на себя.

Запрокидываю голову так далеко, как могу. Запрокидываю, словно зачарованный этим собственническим, неправильным движением, и вижу только лишь его подбородок и приоткрытые губы.

Обе широкие ладони Анджея на моём поясе. Сжимают и умудряются почти оцарапать даже сквозь рубашку. Поднимаются вверх, по бокам ведут, нажимая на всё ещё ноющие, несмотря на ведьмины премудрости, рёбра.

Больно почти. Давит. Больно… Должно быть. Едва чувствую.

А губы, взгляд от которых отвести не в силах не только я, изгибаются в сюрреалистично широкой ухмылке. Уголки, кажется, до самых ушей.

Наваждение. Магия. Чары.

Как если бы его горячие пальцы со мной что-то сделали. Что-то такое, от чего, я был уверен, уже отвязался навсегда. Что-то такое, чему спать положено и не всплывать больше никогда. Что-то такое, что делало меня прежним мной.

Глядит сверху вниз всего секунд десять, не более того, а после медленно разжимает пальцы и как ни в чём ни бывало перекидывает свободный кончик косы через моё плечо.

— Я же говорил, что справлюсь лучше, — самодовольно усмехается, глядя на чистильщика, и возвращается на диван.

И они пялятся друг на друга целую вечность. Ни один не отводит глаз. Почти не моргая. Оберегая установившуюся паузу.

Почти дуэль. Почти провалился бы, если бы знал, в чём именно искать источник своих сил, и мог проделать дыру в полу.

Пробую пройтись по губам языком, задумавшись, едва не прикусываю его и сползаю с чужих колен. Выпрямляюсь и, в который раз прокляв неудобную повязку, оборачиваюсь к Луке.

Потому что мне сейчас просто физически нужно сказать что-то. Чтобы прогнать паузу. И то, из-за чего она повисла.

— Спасибо.

— Обращайся.

Лука смаргивает наконец и принимается изучать свои ногти на этот раз. И так и этак кистью вертит, кривит рот и даже прикусывает мизинец.

Анджей возвращается к покорёженному палашу, который невесть когда успел запрятать за свой бок. Разглядывает скол и досадливо морщится.

— Так с чего ты решил, что именно я должен тебе новый меч?

— А у тебя нет предположений? Подсказать первую букву? Хотя, слово совсем короткое, можешь и угадать.