Том 2. Глава 59. Гирру Герье (1/2)

Нуска очнулся с одной единственной мыслью. И с этой же мыслью выскочил из гостевых покоев, в которые его перенесли, пока он видел сны, подобные кошмарам.

Лекарь засыпал, думая, что ничто не заставит его сострадать какому-то напыщенному аристократу. Не просто аристократу, а сумасшедшему арценту, который превратил свой дворец в хлев и собственноручно избавился от всех претендентов на звание главы семьи. Который, обладая властью, и не пытался думать о городе, в котором жил, а мечтал лишь о мести.

Мог ли Нуска ненавидеть его дальше? Возможно. Мог ли осуждать за безразличие к живущим в этом городе арцентам? Да. Но заслужил ли он те страдания и мучения, которые пережил? Нет.

Нуска хоть и ощущал слабость в теле после долгого сна, но продолжал упрямо плестись по коридорам. Теперь он видел, что хоть этот дворец и был облеплен дорогими обоями, обставлен искусно сделанной мебелью, но находился в запустении. Видимо, Гирру всё-таки прибегал к помощи наёмных слуг, но не разрешал им здесь жить.

Что вообще заставило его покинуть дворец и направиться в школу сурии? Как он вообще смог найти в себе силы хоть для чего-то? Или же…

«Он просто искал мести и искал кого-нибудь, кто сможет в этом помочь. Услышав слухи о хаванце, который способен видеть прошлое, он последовал в школу и специально искал меня. Но, даже когда нашёл, не стал настаивать, чтобы я поехал с ним. Гирру… действительно слишком мягкий?»

Нуска на секунду даже остановился, пытаясь переварить эту мысль. Тот арцент, что безжалостно убивал. Тот арцент, что без памяти влюбился в собственную сестру. Тот арцент, что называл свою дочь мусором… мягкий?

Лекарь помотал головой, а затем поплёлся дальше. Был поздний вечер, и коридоры освещались лишь слабым светом звёзд. Однако Нуска по длинному следу дэ смог отыскать покои Гирру.

«Верно. Его зовут Гирру».

Нуска толкнул дверь. Комната выглядела так же: ворох бумаги под ногами, пустые бутылки, кровать, что теперь выглядела ещё хуже, чем раньше. И Гирру, который стоял у балконных дверей и вновь держал в руках эту чашу с вином, перекидывая её из руки в руку. Арцент не сразу услышал шаги за спиной — лишь когда Нуска прикоснулся к его руке и выхватил чашу, он, казалось, вышел из оцепенения. Но затем так же заторможено наблюдал, как Нуска идёт на балкон и уже во второй раз выливает за перила вино.

— Гирру, тебе это не нужно. Ты… ни в чём не виноват.

Арцент почему-то молчал, он только медленно вышел из-за спины Нуски и тупо уставился на опустевшую чашу в его руках.

— Ты узнал, кто убил её?

Голос Гирру дрожал. Да и сам он выглядел не лучше: лекарю хватило лишь одного взгляда на арцента, чтобы понять — тот и сам догадывался, кто повинен в пожаре. Только вот… Гирру ошибался.

— Обнажи лезвие, — вдруг попросил Нуска.

Гирру нахмурился, но приложил руку к груди. На арценте был лишь тонкий красный халат, в котором Нуска впервые встретил его здесь, во дворце. Тогда Гирру показался лекарю лишь напыщенным аристократом, но теперь… всё приобретало смысл.

Как только тонкое лезвие блеснуло в руках Гирру, Нуска попытался выхватить его, как и чашу ранее, но на этот раз арцент не позволил — он оттолкнул руку лекаря, не разрешая даже притронуться к сверкающему оружию.

— Трогать нельзя, — холодно отрезал он.

— Это ведь настоящее оружие дэ? Не часть твоего посоха, а оружие Жери? — повысив голос, уточнил Нуска, хоть и так знал ответ.

И Гирру в одно мгновение растерялся, опуская взгляд на обломок в руках.

— Жери? Её звали Жери… — неуверенно пробормотал он. — Да. Это её оружие.

— Тогда почему ты заставляешь меня искать убийцу живой сурии?! Разве её оружие не должно было исчезнуть в тот момент, когда она умерла?! — выкрикнул Нуска, чувствуя, как краснеет его лицо. Неужели Гирру все эти годы винил себя в убийстве, которого не было?!

— Нет-нет. Она не могла выжить, — замотал головой Гирру в ответ. Осколок тут же исчез из его рук — просто распался на частицы. — Она не могла оставить меня. Она была бы тут, будь жива.

— Это беспокоит тебя? Или ты действительно все эти годы надеялся, что она мертва? — вновь выпалил Нуска.

Глаза лекаря горели. Ему было тяжело вникнуть в столь сложную связь, но… Кажется, Гирру так сильно любил собственную сестру, что потерял себя. После смерти человека, который направлял его столько лет, он всё равно не стал свободным. Он просто…

— Ты даже взял себе её имя! Разве Жеро — это не мужской вариант имени Жери? Даже когда она пропала, ты продолжал лишь слепо следовать её желаниям, продолжал быть жестоким и вершить расправу?

Гирру молчал. Он выглядел так, будто каждое сказанное Нуской слово было пощёчиной.

— Тебе хотелось думать, что она мертва, ведь тогда не нужно ни перед кем оправдываться? И потому что… потому что она напоминает тебя и напоминает о грехах, которые ты совершил? В твоём дворце даже нет зеркал, ты…

— Нуска. Прошу тебя, перестань.

Гирру стоял, низко склонив голову. В полутьме и холодном свете ночных звёзд он напоминал мертвеца: блеск в глазах в одночасье померк, руки безвольно свесились вдоль туловища, а голова медленно склонялась ниже и ниже под невидимой тяжестью.

— Но Гирру, ты ни в чём не виноват. Твоя сестра выжила да и всё, что ты делал… Ты делал не по своей воли. Ты выполнял приказы сестры и своих родственников. Разве у тебя был выбор?

— Нуска… — Гирру помотал головой, сжал руки в кулаках, щурясь. — Выбор есть всегда. Но он есть лишь у людей, обладающих собственной волей. Я же отринул себя и был безвольной куклой всю осознанную жизнь. И… даже сейчас я не хочу вспоминать о том, что я… существую.

Нуска вздохнул. Ему казалась эта ситуация знакомой. Син точно так же, как и Гирру, сгибался под тяжестью совершенных преступлений. Но Син оставался собой несмотря ни на что, он шёл с высоко поднятой головой, игнорируя свою боль, а также нёс ответственность за прегрешения. Гирру же пошёл другим путём. Он решил не просто забыть обо всём, что совершил, а…

— Ты просто превратил себя в орудие. Ты отринул свою человеческую суть… Ты забыл, кто ты есть, и стал инструментом в руках других. Но… почему, Гирру?

Арцент ещё некоторое время стоял, но затем сделал несколько шагов к центру комнаты и медленно опустился на край кровати. Волосы скрыли его лицо — и Нуска мог разглядеть лишь еле заметно подрагивающие губы.

— Мои родители… с того момента, как я получил имя, они знали, что я не такой, как другие. Что я наделён силой духов. И боялись этой силы, потому что не понимали её. С самого рождения меня принижали, «ставили на место», говорили, что я не могу быть особенным, что я обязан заслужить переданную мне силу. Кто-то из семьи меня сторонился, кто-то — искал повод плюнуть в лицо. И лишь сестра относилась ко мне по-особенному. Да и то потому, что… это имя должно было принадлежать ей.

— Ей? Но как… Она… — изумлённо выдохнул Нуска, примерно догадываясь о том, что произошло.

— Имя Гирри было дано ей при рождении. Я изначально не должен был стать кем-то особенным. Однако, когда родился я, она решила назвать Гирру меня, а себя — Жери, в честь покойной матери. Но, став простой женщиной в нашей семье, она…

— Стала для них тем, кто должен рожать потомство и перестала быть ценна в каком-то другом смысле? — понимающе кивнул Нуска и со вздохом сел рядом.

Такие истории он слышал не раз. И встречал в трущобах женщин, которых за ненадобностью просто вышвырнули вон. Обычно они были сломлены настолько, что либо теряли рассудок, либо вовсе не разговаривали и всецело отдавались пьянству или непомерной работе.

— Я… Нуска, ты же видел всё. Ты видел, что я совершил. С детства Жери понимала, что никогда никем не станет, что, чего бы она не добилась, всё для неё закончится одним — ритуалом совершеннолетия, а затем рождением детей. Я хотел защитить её, но что же я сделал, Нуска?.. Что я… Сделал… — голос Гирру сорвался. Он схватился за голову и с громким шипением, рвущимся через стиснутые зубы, чуть не вырвал у себя клок волос. Нуске даже пришлось вмешаться — лекарь накрыл побелевшие костяшки арцента своими ладонями и покачал головой.

— Гирру, сколько лет ты собираешься винить себя? Разве это что-то исправит? Почему ты, находясь на своей должности, не мог бы…

— Что, Нуска, что? Что хорошего я могу сделать? Я — мужчина. Точно такой, как и те, кого презираю. Я не имею никакого права…

— Но кто тогда должен это сделать? У кого есть такие права? Разве Арцента не является до сих пор единственным городом в Скидане, где женщины не имеют права выбирать свою судьбу? До такой степени, что…

— Да. Да, ты прав. Жери отказалась от своего имени лишь по той причине, что знала… Её руки всё равно будут связаны, — замотал головой Гирру.

— Получается… своё имя и судьбу… Можно передать кому-то другому? — неуверенно переспросил Нуска, нахмурившись. Но ответа так и не получил, потому что Гирру вдруг вскочил с места и начал ходить по комнате: он топтал собственные документы и безумными глазами смотрел по сторонам.

— Я не заслужил, Нуска. Не заслужил это звание, этот дворец… — он махнул руками, обводя свои запущенные и грязные покои руками. — Нуска, я не заслужил этого. Почему моя сестра… Почему Жери должна была страдать, когда я жил все эти годы, ни о чём не заботясь?! Почему лишь потому, что я мужчина… Я не должен был проходить через то, через что прошла она?!

Гирру не кричал, но голос его срывался после каждой фразы. Нуска почувствовал нездоровое дуновение дэ — кажется, именно сейчас энергия ударила арценту в голову, желания похитить последние крупицы его рассудка.

— Гирру, подожди… — предостерёг Нуска, вскакивая с места.

Он уже хотел воспользоваться помощью времени и быстро очистить разум Гирру, но тот первым сократил дистанцию и… крепко обнял Нуску за пояс. Лекарь растерялся настолько, что просто застыл, чувствуя частое биение другого сердца у плеча.

— Скажи мне, Нуска, заслужил ли я прощение? Можешь ли ты… Хотя бы ты простить меня? Я никогда, никогда не желал рождаться мужчиной — я не желаю им быть… Как можно закрыть глаза на то, что я сотворил, как можно мне продолжать жить, есть, спать и радоваться, когда моя сестра и все Герье мертвы по моей вине?!

Нуска стоял и смотрел, как аристократ утыкается в плечо и, как малое дитя, практически рыдает, хватаясь за одежду лекаря. Возможно, кто-то другой даже почувствовал бы отвращение или его захлестнуло бы чувство собственного превосходства, но… Нуске тоже нестерпимо хотелось завыть. Сказать, что этот мир несправедлив. Подтвердить, что с самого начала эта жизнь была нечестна с ними.