Том 1. Эпилог. В полночном цвету белоснежных груш (2/2)

— Так… Что с Нуской? Как он себя чувствует? — поинтересовалась рирка.

Син вновь застыл. Повисло тяжелое молчание. Только через несколько минут он со вздохом начал:

— Ты была права. Хаванец и рир не могут существовать бок о бок. Они привносят в жизнь друг друга хаос и опасность. Лекарю будет намного лучше вдали от меня. Я отправил его на юг, — Син выглядел бесстрастным, когда говорил это.

Ранри тоже замолчала. Они стояли рядом и разглядывали пышущий жизнью ночной город, широкие улицы и круглую, как блюдце, площадь. За ней неприступной крепостью высился Драконий дворец — образец величия и помпезности.

— Я… тоже была влюблена в хаванца, — призналась вдруг Ранри. Она говорила быстро и тихо, смотря вдаль. Иногда её голос прерывался, но она тут же продолжала. — Когда он находится рядом, ты испытываешь боль, а сердце сжимается. Ты чувствуешь себя самым грязным созданием на земле, когда он прикасается к тебе. Боишься даже коснуться этой белой кожи, чтобы не испачкать, но всё равно день за днём с жадностью тянешь к ней руки. Я… Он… Он умер, Син. Он заразился от меня и не выдержал воздействия тёмной энергии. Даже воздух в Рире был для него ядом — в какой-то момент рирская кровь, которую он ежедневно пил, перестала помогать.

Она помолчала, сдавив в руке цветок. И добавила:

— Не дай этим чувствам обмануть себя. Ты жаждешь заполучить прощение и очистить душу, а он жаждет спасти тебя и излечить твоё сердце. Но всё закончится, так и не успев начаться: вы просто уничтожите друг друга, — она выронила на землю смятый цветок, уставилась на него, а затем раздавила ботинком. — Если ты пойдёшь на поводу у чувств, то…

— Закончу как Шайри, — кивнул понимающе Син. Он ничего не испытал, услышав этот рассказ. Всё это было известно ему с самого начала.

— Верно. Я наблюдала, как она сходит с ума. Воспользовалась возможностью и подписала с ней контракт. Шайри хотела, чтобы вы с Нуской в назначенный день пришли в поместье. План был трудно выполнимым, но всё вышло так, как она того хотела. Открытие бездны требует множества рирских жизней… В своём безумии она перебила собственную семью. Я… до сих пор не могу поверить в это, — вздохнула Ранри. — Шайри часто позволяла себе пытать членов семьи, иногда — обезглавливать, но никогда не доходила до подобных зверств. Мне кажется, кто-то…

— Не думаю. Ты прекрасно знаешь, что многие Рирьярды под конец жизни сходят с ума. В этом нет ничего удивительного.

— Это произошло слишком внезапно, Син. Слишком быстро, — покачала головой Ранри.

— Ты думаешь, что кто-то спровоцировал её безумие? Повстанцы, дарвельцы?

— Скорее всего, так оно и было.

Син устало вздохнул. Только этого ещё не хватало.

— Тогда поручаю тебе заняться расследованием. Это будет твоё первое задание в рамках нашего соглашения, — медленно проговорил эрд, а затем развернулся к собеседнице, намекая, что пора бы заканчивать встречу.

— Сделаю всё возможное, Син, — улыбнулась Ранри и тоже повернулась к эрду лицом. Вдруг она вскинула вверх руку, сорвала ещё один цветок и зацепила его правителю за ухо.

— Ха-ха! Вот это лицо! Как будто я на тебя платье напялила! Аха-ха! — рирка стремительно начала удаляться, помахав рукой на прощание. — А ты побудь тут ещё немного — сегодня такая хорошая погода и такой приятный южный ветерок! Иногда даже эрдам нужно расслабляться.

Ранри ушла, оставив Сина в полном смятении.

Он редко так себя чувствовал. Он не понимал, что следует с этим делать. Он был согласен сотню раз воткнуть в себя меч — возможно, это было бы менее мучительно. Ведь он знал, как залечить раны, оставленные клинком, но не знал, как избавиться от засевшей в груди болезни.

Он не умел себя жалеть. Ему и не за что было себя жалеть.

В этот раз Нуска был отравлен его кровью. Само существование Сина в этом мире подвергло хаванца опасности. Иногда возникало ощущение, что лекарь будет в порядке лишь тогда, когда Син навсегда сгинет в недрах земли.

«Я не мог предположить, что Шайри посмеет открыть бездну. Иначе бы привязал хаванца к постели в доме Сидъяров. И из-за моей оплошности… он до сих пор с трудом говорит».

Син видел миллионы смертей. Видел собственные руки, погрязшие в чужих органах. Но этот хаванец… Всего раз встретившись со смертью лицом к лицу, он потерял голос.

Разве смеет эрд тянуть свои грязные пальцы к этой невинной душе?

Сина не пугала боль, не пугали страдания. Самым страшным испытанием для него стала не Континентальная война, не воспоминания о Тиаме и своих грехах, не чувство вины за упущенное. Краткое и теплое дуновение счастья, что он испытал, прожив несколько дней в простом доме в Эрьяре, до сих пор вспоминались с лёгкой дрожью.

Он сделал это для Нуски. Он просто последовал совету дворцовых лекарей и подарил больному две недели умиротворённого спокойствия, памятуя, что Нуска места себе не сможет найти, если его не будет рядом. Син был уверен, что маленький наглый хаванец заявился бы на порог в день пробуждения, не заботясь о здоровье и отдыхе. Син сделал это для него, но… Почему и сам на секунду поверил в то иллюзорное мгновение счастья?

Ведь он, тёмный эрд, hain`ha, порождение бездны, наводящий страх на весь Континент, не заслужил этого ни одним своим поступком.

Его душа была продана Скидану. Всецело он принадлежал этой стране, взрастившей его. Все помыслы и надежды эрда были направлены на усиление и обогащение Скидана. Син принадлежал своему народу — и должен был думать только о нём. В его жизни не было места для личных интересов и глупых юношеских надежд.

Выхватив из-за уха благоухающий бутон, Син направился вниз с холма, в сторону города. Пологий склон намеревался скинуть его вниз, как строптивый скир, но поступь правителя была легка. Он медленно спускался с обрыва, не спеша и не испытывая никаких трудностей. Вскоре он вышел на равнину, а его ноги коснулись мягкой травы.

На гладких прямых волосах не держалась лента — от порывов ветра она сорвалась, змеёй взлетев в воздух. Син развернулся и вскинул руку, желая поймать ускользающую полоску ткани, но меж пальцев оказался зажат цветок груши. Именно в этой руке.

Было всего мгновение на то, чтобы принять решение. Чтобы швырнуть бутон и успеть ухватиться за шёлковую ленту. Но от одной этой мысли пальцы машинально сжались, не желая выпускать нежные лепестки.

Син застыл, обескураженный от собственной глупости. Красная лента была наследием правителей — помогала сохранять разум холодным, а мысли ясными. Ранее эрд, загнанный в угол чувством вины, уже пытался подарить эту ленту хаванцу, но его подарок оказался отвергнут. Как и все другие дары, что он преподносил. С тех пор Син и не думал расставаться с артефактом — надеялся, что он поможет сдержать чувства в узде.

Теперь же ради этого цветка, который завянет к завтрашнему утру, он посеял драгоценную ленту.

Син поднёс руку к лицу и разжал кулак. Мягкие, как пух, лепестки оказались раздавлены. Не выдержав крепкой хватки руки, которая привыкла сжимать рукоять меча, рассыпался венчик. Один за другим белоснежные лепестки слетели с ладони — на месте остался лишь короткий стебель и сильно пахнущие тычинки.

— Руки, омытые кровью, не способны сберечь покой. Объятия убийцы не в силах согреть. Рукой, что держала меч, не касайся хрупкого счастья*.

Неизвестно, какая обида движила эрдом, но через секунду поля всколыхнулись от тёмной вспышки энергии. Замерло само время. Вскоре с холма, откуда спустился правитель, повеяло свежестью и дурманящим ароматом. Сильный порыв ветра сорвался с утёса над Эрьярой и накрыл белоснежными лепестками, как снегом, равнину. Ветер кружил, вплетал в волосы застывшего на месте правителя грушевые цветы, но он не двигался с места. Опьянённый мгновением, он стоял, не открывая глаз, и чувствовал, как касаются щёк бархатные соцветия. Его плащ и длинные волосы кружило в магическом танце — ветер воронкой обволок статную фигуру мужчины.

На земле и небе взошло бесчисленное количество танцующих звёзд. Отражая свет, они мерцали во тьме, с нежным трепетом опускаясь в траву.

Ураган прекратился так же быстро, как и начался. Лепестки, застыв на мгновение в воздухе, упали, усеяв всю равнину перед Эрьярой белым цветом.

Один лепесток оказался зажат меж пальцев. Не глядя, Син сунул его в нательный карман рубахи.

Эрд вздохнул и сорвался с места, уверенной поступью направляясь к городским стенам. Он рукой раздражённо сбрасывал с одежды цветы, мысленно ругался, вступив в борьбу с самим собой.

Син знал, что он слаб. Он настолько слаб, что об этом нельзя знать ни одной живой душе. И пусть лишь ветер ведает, что таится у него на сердце, пусть срывает с плаща лепестки и уносит вдаль вместе со всеми сожалениями.