Том 1. Глава 36. Нелегко в бою (1/2)

Нуска задыхался, но лишь крепче стискивал в руках рукоять меча. Сжав челюсти, он скрипел зубами и щурился, выглядывая из укрытия.

Погода на удивление была тихой и безветренной, но лекаря это совсем не радовало. Лучше бы снежные вихри скрыли его за белоснежной пеленой и воем. Прятаться здесь долго было бессмысленно, но и вступать сейчас в схватку — безрассудно.

Лекарь хмурился и судорожно припоминал все наставления учителя:

«Будь тих и внимателен».

«Вступай в битву только тогда, когда уверен в победе».

«Спокойное сердце и холодный ум — основные источники силы».

Нуска цыкнул и быстро перекатился по снегу за огромный валун, скрывшись в его тени. За несколько недель тело молодого сурии стало подтянутым и жилистым — лекарь и сам чувствовал, как напрягаются невиданные ему доселе мышцы и позволяют вытворять трюки, которые ему и не снились.

В последние дни тренировки перестали казаться разверзнувшейся бездной, но задачи, которые ставил перед лекарем Минхэ, усложнились.

Нуска вглядывался в бесконечное белое пространство и ничего не мог разглядеть. Ему не удавалось правильно сжигать дэ, улучшая зрение или слух. Лекарь мог довольствоваться только развитым внутренним чутьём.

Вот и сейчас молодой хаванец прикрыл глаза и притих, оценивая обстановку. А затем подорвался и в несколько прыжков взобрался на выступавшую скалу — ровно на то место, где он прятался, сошла снежная лавина. Да так тихо, словно сговорилась с противником.

«Ha`idgehl i fer, что ни тренировка, то просто битва на выживание! Минхэ действительно хочет сотворить из меня бессмертного духа?»

Нуска научился ловко перемещаться, хорошо прятаться. Его скорость и восприятие возросли в разы, но… Конечно, этого было недостаточно.

И всё же.

Нуска, ведомый чутьём, вскинул меч. Деревянное лезвие столкнулось с искрящимся мечом дэ. А затем палка лекаря разлетелась на части. Нуска успел отступить, даже пробежал несколько метров и попытался сбежать, слетев со скалы на уровень вниз, но его поймали прямо над обрывом. Просто схватили как нашкодившего котёнка за шиворот и бросили в сугроб.

Когда Нуска пришёл в себя от удара, то Минхэ в своих белых одеждах уже восседал на нём сверху, сложив на груди руки. В его взгляде сквозило недовольство.

— Ученик, раз за разом ты повторяешь одну и ту же ошибку. Мне кажется, уже скир запомнил бы, что убегать от сурии — бесполезно.

Нуска нахмурился. А затем быстро подался вперёд и ударил учителя лбом в лоб, вложив в удар небольшое количество дэ.

Минхэ так и охнул, схватившись за голову.

— Ха-ха, видите, я смог нанести Вам удар! — рассмеялся лекарь, продолжая валяться в снегу. — Не надо недооценивать меня, учитель.

Сначала Минхэ растерялся, но затем улыбнулся и медленно поднялся на ноги. Его меч уже рассыпался в воздухе. Учитель протянул Нуске руку и помог ему подняться.

— Это было неплохо, Нуска. Только вот будь это настоящая битва, то ты был бы уже мёртв, — всё же пожурил учитель, качая головой. Но было видно, что он доволен результатом тренировки. Пускай методы борьбы Нуски были нестандарты, но Минхэ уже как полмесяца смирился с тем, что лекарь никогда не будет драться подобно лёгкой порхающей бабочке.

Вечером Нуска, как обычно, помогал учителю по дому: убирался, таскал воду для умывания и котла. Они вместе садились ужинать, и лекарь даже успел привыкнуть к царившей в этом домике идиллии.

— Учитель Минхэ, может, есть ещё какие-то способы сжигать дэ? — продолжал болтать Нуска даже за едой. Учитель всегда по первому зову отзывался на все вопросы ученика, но когда это происходило за едой, то был на редкость раздражителен.

— Сначала поешь, а потом поговорим, — коротко ответил хаванец.

— Будет уже очень поздно! Мы опять проболтаем всю ночь, а утром Вы всё равно разбудите меня с первыми лучами, — проворчал Нуска, запихивая за щёку горькие травы и овощи. К их вкусу невозможно было привыкнуть — оставалось только терпеть.

— Жизнь сурии нелегка, но разве не в этом её прелесть? — с улыбкой сказал Минхэ, не спеша поглощая белую кашу и пророщенные бобы.

Все эти месяцы Нуска не видел ни алкоголя, ни мяса. Видимо, учитель не промышлял охотой, да и на что можно было охотиться в этих безжизненных скалах?

Нуска продолжил в упор смотреть на учителя, дожидаясь, пока тот доест. Все их трапезы так и проходили: лекарь запихивал в себя всё съестное, а затем ждал, пока Минхэ неторопливо расправится со своим ужином.

За проведённое в этой долине время Нуска успел очень крепко привязаться к учителю. В какой-то момент он даже начал всерьёз задумываться, а не остаться ли ему здесь. Ещё никогда жизнь Нуски не текла так спокойно.

Они с учителем жили вдали от мирской суеты. Ни одна новость не долетала до этого всеми духами забытого места. Но за последний месяц Минхэ один раз всё же встречал гостя — принял у него какую-то посылку и письма, а затем передал стопку писем в ответ.

Нуска быстро переоделся и забрался в кровать, дожидаясь, пока учитель, как обычно, не подставит к кровати стул и не завяжется их долгий разговор.

Минхэ тоже подготовился ко сну: натянул на тело лёгкие одежды, распустил волосы, а затем устроился на стуле рядом с матрацем Нуски.

Лекарь еле сдерживал улыбку. Сейчас в который раз Нуска будет задавать вопросы, а Минхэ — отвечать, делясь недюжинными знаниями. Только вот сегодня первым разговор начал учитель, отвернув голову и смотря в затухающий в очаге огонь.

— Нуска, ты ведь знаешь, что через две недели все ученики северной обители будут сдавать последний экзамен? Когда ты собираешься вернуться в школу сурии?

Нуска поморщился. Ему хотелось обсудить так много интересных вещей, но возвращение в школу сурии к ним точно не относилось.

— Учитель Минхэ, Вы ведь знаете, что я не готов. За эти два месяца я даже не смог нанести Вам ни одного удара. Может, через годик попробовать? — попытался уговорить Нуска, но учитель резко вскинул голову и уставился на лекаря так, словно он в очередной раз сморозил какую-то глупость.

— Ты даже не собираешься пробовать? И после этого хочешь называться моим учеником? — холодно поинтересовался он.

Лекарь виновато опустил голову. Ему никогда не удавалось спорить с учителем. Каждый раз его до костей пробирало неизвестно откуда взявшееся чувство вины и желание полностью соответствовать всем его ожиданиям. Но Нуска продолжал быть Нуской, да и врать этому мужчине он не смел.

— Я ведь до сих пор не обладаю даже оружием дэ. Я Вас только опозорю, — мотнул головой лекарь. Его тело напряглось, а плечо непроизвольно дёрнулось. Даже мысль о возвращении в школу вызывала в нём невероятное отвращение.

— Значит, ты считаешь, что я плохо тебя обучил, — приподнял брови Минхэ и привычно сложил на груди руки. Он делал так каждый раз, когда был недоволен или возмущён каким-либо поступком Нуски.

— Нет. Просто в школе сурии учатся одни знатные… знатные потомки разных семей, — Нуска еле сдержался, чтобы не выругаться, и взъерошил волосы на затылке. — Не думаю, что я всего за пару месяцев стал таким сильным сурии, чтобы им противостоять.

— Тебе и не нужно выигрывать в схватке. Разве экзамен не подразумевает устный опрос, сдачу на лекарскую лицензию или мастерство в управлении дэ? — поспорил Минхэ, но Нуска только головой покачал.

— Они заставят меня драться, учитель. Я нажил там столько врагов, что могу быть в этом уверен, — с усмешкой произнёс Нуска и уставился на свои руки. Кожа на ладонях загрубела, покрылась мозолями, а подушечки пальцев потеряли чувствительность. Нуска боялся, что с такими руками ему теперь будет тяжело лечить внутренние повреждения. Да и…

— Каналы на твоей правой руке так и не восстановились, верно? Ты из-за этого волнуешься? — с хмурым видом спросил учитель, а затем присел рядом. Его ловкие руки начали ощупывать больное запястье лекаря.

— Да разве здесь что-то можно сделать… — отмахнулся Нуска и отвернул голову. Ему не нравилось демонстрировать собственные недостатки перед этим хаванцем.

— Конечно, можно, — полным уверенности голосом сказал Минхэ, а затем надавил на вены лекаря пальцами. — Каналы дэ можно взрастить даже с нуля.

Нуска вдруг застыл. А затем уставился на учителя.

— Как это — взрастить? — переспросил он.

— Не все сурии рождаются с развитыми каналами. Конечно, выходцы из благородных семей продолжают вступать в браки с другими сильными сурии. От этой связи всегда рождаются талантливые дети. Но не думай, что путь каждого сурии был так же прост, как и путь тех детей, с которыми ты обучался в обители.

Минхэ говорил спокойно и тихо. Его пальцы сдавливали руку Нуски и разгоняли кровь. Хоть это было больно, но такой массаж помогал вернуть чувствительность в каналах.

Лекарь ненадолго задумался, а затем вдруг выдал, не обдумав свои слова:

— Учитель Минхэ, Вы один из таких сурии? Вы взращивали каналы самостоятельно, а не родились с ними?

Учитель молчал. Его пальцы застыли, а затем и вовсе отпустили больную кисть лекаря. Нуска сглотнул, боясь даже посмотреть в сторону собеседника.

— Что же. Не думаю, что мне следует это скрывать, — проговорил Минхэ и закрыл глаза. — Когда-то давно я действительно не обладал никакими талантами. Я не мог использовать дэ и был простым человеком.

Нуска только и мог, что разинуть рот. Этот хаванец, который одним ударом может расколоть гору надвое, родился самым простым человеком?! Но ведь Нуска даже сейчас мог без зазрения совести сказать, что Минхэ — это второй по силе сурии на континенте. Сильнее него мог быть только эрд.

— Значит… — медленно проговорил Нуска, а затем вдруг выпалил. — Все эти чудовищные тренировки — Вы и сами через них прошли?

— Что ты знаешь о чудовищных тренировках? — рассмеялся вдруг Минхэ и похлопал лекаря по плечу. — Да, я делал примерно то же самое, что и ты, но ежедневно на протяжении многих лет от рассвета и до заката. И этого всё равно было недостаточно, чтобы стать равным другим сурии, рождённым в знатных семьях. В твоих жилах течёт сильная кровь, а потому ты не должен жаловаться на судьбу или возникшие в обучении трудности. Если тебе так интересно, то я могу поведать тебе одну историю.

Глаза Нуски загорелись. Он тут же кивнул и присел поближе, почти касаясь боком учителя.

Минхэ прикрыл глаза. Он восседал на матраце с привычным для него чувством собственного достоинства. Никто бы не смог даже предположить, что он выходец из самой обычной семьи.

Нуска ожидал рассказ, но вдруг с губ учителя сорвалась лёгкая песня. Она лилась, переполняясь светлой дэ, заполняла собой тесную комнату и вырывалась за стены, в долину. Светлой энергии вскоре оказалось так много, что всё помещение замерцало: в хижине стало светло как днём.

Лекарь прикрыл глаза и привалился к плечу учителя. Он не понимал ни слова из того, что пелось. Видимо, это был кнонский. Но даже так Нуска догадывался, о чём в этих строках говорилось.

Нуска чувствовал, как на душе становится тепло и ясно, словно наступил вечер тёплого сезона. Он ощущал на своих губах привкус молодого вина, слышал стрёкот ночных насекомых. Разве может безродный хаванец исполнять песни так, чтобы сердце пускалось в пляс, а перед глазами мелькали давно позабытые воспоминания?

Минхэ прервал песню и начал рассказ. Но его голос был таким же певучим и приятным для слуха:

— В том году на Кнон опустилась тень. По земле бродили невиданные твари, что терзали города и держали в страхе селян. В рассыпанных на склоне домах женщины прятали детей, но напасть не могла миновать ни одно из их ветхих жилищ. Беда пришла, растоптала надежды и плюнула людям в лицо. Денно и нощно обездоленные дети бродили по округе, воруя съестное, подъедая объедки. В свободное время они играли. Только один ребёнок не катал шарики из грязи, не плёл венки из кроваво-красных арцунов. Он вставал по утру, умывался росой и бежал в манящие свежим дыханием горы. Дни были так коротки, а его желания — безграничны. Один соседский ребёнок так ловко управлялся с дэ, что вызывал зависть каждого. Дети били его, закидывали камнями, но только этот мальчик не находил прелести в издёвках. Он хотел быть таким же. Он хотел слиться со струящейся по равнине дэ воедино.

Не было учителей. Не было наставников. Деревня была бедна и полна стариками, женщинами, детьми. До полудня мальчик копался в полях. А затем покидал родной дом и скрывался в горах, час за часом взбираясь вверх, на вершину. Чем старше становился этот ребёнок, тем сильнее становились его желания. Как-то раз, достигнув середины горы, он попал под обвал. Неделя, проведённая в груде камней, без еды и воды, в тиши, научила его призывать свет. Канал, тонкий, как виноградный ус, пронизывал его тело. Когда мальчик вернулся в деревню, то красные цветы расцвели не только на обочинах, но и в жилых домах, на тропе, на полях. Мальчик неделю копал могилы и хоронил односельчан одного за другим. Он не плакал, но и не знал больше, кем является и куда должен идти.

Горы манили его с новой силой. С новой силой, что переполнила его мускулистые руки, он полез на вершину, намереваясь в этот раз во что бы то ни стало достигнуть пика. В тот день, когда мальчик взобрался на гору, узрел раскинувшийся перед ним бескрайний мир, он закричал. И отметил своё двенадцатилетие.

Путь был тернист. Горы покаты. Небеса безжалостны в своём желании сломить заново рождённого сурии. Каждый, не имеющий рода и племени, оказавшись на дороге, сможет понять, как трудно жить, под ногами не зная опоры. Дни тренировок, дни голода, дни в поисках еды. Так скиталец достиг крупного города, где стал простым работягой. Он хотел учиться. Мечтал повидать мир. Желал встретить любовь, как и все молодые люди. Прошло несколько лет, но он так и не мог назвать себя сурии. Он скитался из угла в угол, делил пищу с уличными собаками, ночевал под открытым небом и видел в этом что-то особенное.

Как-то раз, отдалившись от города, он встретил на своём пути пещеру. Вся равнина перед ней обросла костями, а дикие твари сновали в тени, лелея надежду о лёгком ужине. Юноша вырвал из земли давно иссохшую кость и пронзил ей одну из тварей. Затем вторую, третью. И продолжил свой путь, питаясь одной отравленной плотью. Юнец заболел, но тогда и научился взывать к помощи света. Маленькие крылатые создания пожалели молодого сурии и поделились с ним своей дэ. Светочи ни на секунду не покидали юношу, пока он пересекал равнину, держа путь к таинственной пещере.

Там он и встретил свой закат и рассвет. Умерев и возродившись из крови и пепла, он смог поразить главаря тварей. А затем сделал своим оружием его ребро. Юноша был дик, необуздан и всё хуже и хуже понимал человеческую речь. Он спал и ел в одиночестве, пока в один день в пещеру ни вступила молодая хаванка. Она тоже бежала и пряталась. Её мучители были так страшны, что и дикий юнец, с ног до головы покрытый грязью и кровью, не вызвал у неё отвращения.

Молодая дева научила его всему. Шаг за шагом прорубала путь к его сердцу, пока он ни начал говорить. Он уже не был тем диким ребёнком. Теперь он — молодой семнадцатилетний сурии, который поёт песни и по утру выбирается из жилища, чтобы искупаться в реке.

Они были близки. До тех пор, пока юноша ни захотел продолжить свои странствия. Он вновь хотел повидать горы, ощутить в жилах силу и побывать в пылу битвы. Дева не разделяла его желаний, но и противостоять пылкости юноши не могла. И в один из дней, в череде бесконечных странствий, во время восхождения на северный пик, она умерла. Пока юноша пытался вернуть к жизни свою спутницу, он осознал, что внутри неё уже билось второе сердце. Так поздно он понял, что обретённая им семья канула в лету. И он один был причиной смерти любимой девы и собственного ребёнка.