X. The bunk by the toilet (2/2)
— Я никому, даже сестре, не помогала так, как тебе, — на ходу воткнула в медицинскую иглу леску, потому что чего-то другого у неё не было. — Елену отселили от меня три года назад, я могу только видеть как она тренируется. А человечность мне ещё нужна.
— Ты помогаешь мне только из-за человечности? — сжав простынь, спросила девчонка.
— Ты не из наших. Тебя не подобрали на улице, не выцепили где-то в России, — держа в губах конец лески, её рука двигалась быстро, словно делала это ежедневно. — Ты буквально живешь мыслью о свободе, дышишь другим воздухом. Ты можешь стать хорошей напарницей.
Соколова лишь кивнула, еще сильнее сцепив зубы. Она, сквозь агонию, чувствовала как игла входила в неё, как Романова пыталась аккуратно гладить её по ноге, чтобы хоть как-то успокоить. Это было зарождение долговечной, практически неразрушаемой дружбы. Поздно мадам «Б» спохватилась их разъединять. У Александры оставалось одно-единственное испытание, которое она просто обязана была завалить. Лежала до следующего дня не в больничном крыле, как передала надзирательнице Романова, а в той каморке. куда сама её притащила. Там было и безопаснее, и уютнее в несколько раз.
Кое в чем Дрейков был прав. Генетика у Соколовых была прекрасной. Гениальный мозг отца переполз к дочери. Ей нужно было написать экзамен по русскому, математике, английскому и этикету. Последнее нужно было для того, чтобы вдова могла работать в высшем обществе — с бизнесменами и президентами. Математику она понимала только благодаря тому, что отец постоянно возился с химией, а она рядом сидела и рассматривала именно расчеты, формулы и пропорции. Русский — проблематичнее. Этот язык не был для неё родным, да и жила она здесь отнюдь недолго, выставляла всё опираясь на интуицию и правила, которые учила в Украине. Английский — запросто, ведь даже акцент от жизни в США остался заметный. Этикету её учил отец. Не жестоко, как это делали здесь. Он спокойно объяснял с какой стороны должен лежать столовый прибор, как правильно держать осанку и с каким тоном нужно вести светскую беседу. Учил он этому её, потому что она сама просилась. Говорила, что станет кем-то значимым, а такому нужно уметь себя проявлять.
Мадам «Б» стояла вновь в кабинете Дрейкова с недовольным лицом, держа в руках результаты экзамена. Они не были супер-высокими, такие же как и у остальных девочек. И это ей не нравилось. «Б» хотелось, чтобы Соколова пролетела по всем пунктам, потому что любила выпускать пулю в лоб дефективных, а в этот раз её лишат такой роскоши. Генерал уселся в скрипучее кресло, вытирая масляные губы салфеткой. Напялил на кончик носа очки-капельки и осмотрел результаты тестирования. Состроив удивленную гримасу, поднял взгляд на женщину, всё также привычно держащую руки за спиной.
— Шпионку из неё сделаем. Хорошую такую, девку которая телом брать будет, а не пистолетом, — кинул на стол бумажки, словно они ничего не значили, и добавил: — Мне известно, что Романова вступается за Сашку…
— Я пыталась предотвратить, — тут же начала женщина, но была прервана жестом руки.
— Не нужно. В тандеме они будут очень хороши.
***</p>
Всё было в точности наоборот. Не рай, а сущий ад на земле. Всегда и всюду была последней, всегда и всё меньше всех. У неё не было привилегий, похвалы, каких-то разрешений. Она существовала, но в тоже время её никто из заведующих не замечал. Лишь девочки постоянно подтрунивали, то и дело кладя её хлопушку под подушку, за что Соколова получала, кидались в неё едой в столовой, заставляя её прятаться где-то по углам, чтобы нормально поесть, выгоняли обнаженной из душа. С самого начала для Александры это было дико, не понимала она такого отношения к себе, поэтому и молчала. Пока Романова буквально не придавила одну из издевавшихся лицом в суп. Унижения прекращались только когда Наташа была рядом с Александрой. В другое же время — всё было по классике.
Купалась Саша всегда последней. В тот день уже потушили свет, когда в самой дальней душевой включился ледяной напор воды. Горячей хватало только на первых двадцать. Она чувствовала. что что-то с ней было не так. Какие-то вспышки по телу, тошнота и жуткая боль внизу живота, от которой хотелось скрутиться бубликом и лежать, ничего не делая. Намылив голову и промыв глаза, заметила, что на грязном кафеле появлялись красные разводы похожие на кровь. Подумала, может, спина спустя столько времени разошлась, но тут же вспомнила, что Наташа убрала леску со сросшейся кожи, а значит рана не могла кровоточить. Проведя пальцами по внутренней стороне бедра заметила кровь. Испугалась. Сердце забилось в разы быстрее, и Саша обернулась, в поисках того, кто мог ей объяснить. Но никого не было.
— Соколица? — эхом раздался голос Наташи в душевой. — «Б» на выходном, можем прогуляться после того как выйдешь.
Сказав это, поспешила к выходу, но тут же остановилась, услышав зов Александры. Выросла напротив, осматривая испуганное лицо подруги. Вода уже не лилась, лишь на пальцах красовался сгусток крови.
— Первый раз? — заглянув в глаза, спросила Наташа. — Стань под другой душ, я настрою тебе горячую воду. У меня кажется, где-то оставались, — тут же спохватилась с места, двигаясь по направлению к выходу.
— Нат, что это? — всё также дрожащим голосом спросила она.
— Месячные, Соколица, месячные, — как-то обреченно, на выдохе. — И лучше бы тебе вытащили матку, как это сделали мне.
Вернулась она спустя минут семь, держа в руках небольшую деревянную коробочку. Передвинув Сашу за плечи в соседний душ, со всей силы выкрутила кран с горячей водой, откуда полился теплый напор.
— Не бойся, — замечая состояние подруги, сказала девушка. — Это что-то вроде того, как наш организм чистится. Появляются отеки, грудь может болеть, ну и менструация. Это не просто кровь, там куча другой примеси, но это нормально. Тебе же тринадцать?
— Послезавтра четырнадцать, — проводя мокрым полотенцем, заменяющим ей мочалку, говорила. осмысливая всё, что говорила Романова.
— Ну вполне нормально… — вздохнула Наташа, засовывая руки в карманы джинсов и облокачиваясь на перегородку душа.
— Что значит «лучше бы мне вырезали матку»? — трясущимися руками вытащила сверток из коробки, которую принесла Наташа, и тут же взглянула на девушку. — Я не знаю…
Романова оттолкнулась от перегородки и присела около ног подруги, помогая надеть ей белье. Медленно показала, как открывается и отрывается защитный слой на прокладке и как крепятся крылышки на трусы. Придерживая средство гигиены, помогла Соколовой одеться и наконец ответила на заданный вопрос.
— Ты, походу, первая, кого Дрейков засунул сюда. Всем до тебя выскабливали все детородные, лишь бы мы не отвлекались от заданий. Есть у меня подозрение для чего он это сделал, но не хочется мне в это верить, — она говорила об этому хмурясь, с отвращением от собственных слов.
— Можешь прямо сказать? — снова голос дрогнул.
— Не буду, прости, — качнула головой Романова. — Могу дать тебе пару таблеток от живота, будет немного легче.
Соколова закивала головой, натягивая на себя белую футболку и спортивные штаны.
— Надо будет менять прокладку раз в четыре часа, если меняла перед тренировкой, то обязательно после тоже смени, это гигиена. Я попробую таскать тебя почаще вместе с собой в душ, но не обещаю. «Б» недолюбливает наши с тобой взаимоотношения, — Романова шла немного быстрее, потому что и ростом, и походкой сильно отличалась от Соколовой, что семенила сзади.
В первый раз действительно было сложно. Александра ощущала себя какой-то… на самом деле дефективной. Ни у кого не было, а у неё ежемесячно текло. Брезговала каждый раз выбрасывать и надевать новую прокладку, хотя шли они у неё всего четыре дня в месяц. Благодаря Романовой могла ходить без болей, вела себя как и остальные, только первая всегда присматривала за её эмоциональным диапазоном, чтобы не попасться на глаза мадам «Б». Смотрительница на самом деле не знала о месячных Соколовой. Вторую программу инициации всё не вводили, вот и думала, что, пока она была на выходных, Дрейков пристроил кого-то и выскреб всё из неё. Узнала только после четвертого раза, с помощью вызова в кабинет Дрейкова.
Та ночь стала худшей ночью в жизни Саши. Она как всегда лежала, отвернувшись лицом ко входу в туалет, и наматывала на указательный палец нитку, которую отгрызла с футболки. Лежала, чувствуя себя в полном порядке до следующего раза, который ожидался только через месяц. Считала про себя цифры в попытке уснуть, даже представляла барашков, про которых всегда говорил отец. Слышала, как Наташа тихо-тихо, едва слышно напевала себе под нос песню, которую обозвала «Песней убийцы». В прошлом месяце было её первое убийство сразу нескольких человек. Теперь даже вела себя немного по-другому, не проявляла сострадания ни к кому, кроме Соколовой. Она затихла сразу же, как услышала скрип двери и эхо от стука каблуков в комнате. Александра тут же притворилась спящей.
Шли к ней. Мадам «Б» толкнула её костлявыми пальцами в плечо и тихо проговорила: «Иди за мной». На Соколовой в тот момент была лишь огромная футболка и белые хлопковые трусики. В темноте пыталась найти взгляд Романовой и нашла же — он был стеклянным, напуганным. Наташа знала, что это означало. Прикрыла рот рукой, чтобы не завопить, сильнее прижалась к подушке, лишь бы саму себя не выдавать. Вот только Саша ничего не понимала. Ступала босыми ногами по ледяному полу академии, то и дело дергая футболку, что еле-еле прикрывала попу. Она жила здесь уже два года, два года ела их еду, спала на их постели, не могли они именно сейчас решить избавиться от неё. Это было бы по крайней мере нелогично. Женщина остановилась рядом со входом в кабинет Дрейкова.
— Дальше сама.
И, развернувшись на каблуках, двинулась по длинному коридору, словно её там и не было. Саша нахмурилась. Она не боялась, просто ощущение было тревожное. Толкнув от себя дверь, переступила порог в кабинет, где тут же услышала: «Птичка, я тебя ждал». Отец когда-то говорил, что разговаривать со взрослыми мужчинами, которые сменяют агрессию на любезность — западня. От таких нужно было срочно бежать, а Саша шла прямиком к нему в руки. Он жестом указал на бархатное кресло, куда девочка тут же уселась, подогнув под себя ноги. Дрейков сидел на кресле напротив, приложив палец к губам и странно осматривая её с ног до головы. Напрягало. Даже её ещё чистый детский разум начинал видеть в его простом существовании угрозу. От этого напрягалась.
— Как дела? — поднялся с кресла, продвигаясь по направлению к Александре, всеми силами сжавшаяся. Коснулся её волос, и уже тогда ей хотелось сбежать. Дернулась, машинально, и тут же была пригвождена его рукой к спинке кресла. — Поднимись-ка, — показал двумя пальцами, а Саша качнула головой, давая ясный отказ. — Ты не поняла, командую здесь я. Встань.
Вздрогнула, тут же поднявшись с кресла. Дрейков смотрел на неё жадно своими глазками-бусинками. Одна его рука скользнула по её спине, другая — оказалась под футболкой, прямо на том месте, которое Саша прикрывала, пока шла. Соколова напряглась, всё думала, как оттолкнуть такую тушу от себя, убрать его клешни. Мужчина приподнял её лицо двумя пальцами. А следом притянул к себе, накрывая девичьи губы своими. Это был отвратительный поцелуй. От генерала пахло сигаретами и чем-то жирным, терпким, ужасным. У Соколовой подкосились ноги. Двумя руками она вжалась ему в грудь в попытке оттолкнуть, но была в разы меньше Дрейкова. Он снова поцеловал её. Его зубы больно надавили на сухие, искусанные губы Соколовой. Ей было трудно дышать.
— Ты сладкая, птичка, — пропел он, отстраняясь и срывая с себя пиджак.
— Не нужно, — шепотом произнесла она, буквально отползая назад. Её тело тряслось, сердце буквально пыталось выпрыгнуть наружу. разломав к чертовой матери ребра.
— А тебя никто не спрашивает.
Дрейков навалился на неё, сваливая на пол. Она даже не поняла, как это произошло. Забила кулачками в него, но насмарку. Заорала. Громко, как только могла. Но вряд ли кто-то её услышал бы здесь в такое время. Она лежала на ледяном полу, прижатая его телом сверху. Из глаз брызнули слезы, а голос сорвался. Теперь она что-то бессвязно мямлила о том, чтобы он прекратил, о том, что её отец вернется за ним, о том. чтобы хоть на секунду просто пожалел её. Саша могла слышать себя — она мямлила, как пьяный псих, лепетала, как ребенок. Его губы снова впились в неё, и девочка уже ничего не могла сказать. Мотала головой, пытаясь хоть как-то прервать происходящее. Он такой тяжелый. На ней лежал валун. Жирный огромный мужик, позволивший себе уничтожить её именно таким способом. Вот для чего ему нужна была и Соколова, и вторая технология инициации. Он останется безнаказанным. Она снова открыла рот, чтобы вдохнуть, чтобы закричать, но его рука закрыла его. В её голове звучал голос, звонкий, как колокол: «НЕТ, Я НЕ ХОЧУ!» Но теперь уже не могла выкрикнуть эти слова.
Пыталась с закрытыми глазами представить или вспомнить, как он её опрокинул, и куда делась комната, наполненная такими же девочками. Но всё прекратилось. Её обожгло осознание того, что Дрейков буквально разорвал на ней белую футболку, сжимая в своей шершавой руке небольшую грудь. Ей больно. Второй рукой содрал те белые хлопковые трусики, что были надеты только сегодня вечером, пол пах каким-то моющим средством и давил на голову. Она дернула коленями, пытаясь оттолкнуть его, но вместо этого лишь завизжала. когда он впустил свой жирный палец внутрь неё. Ударила кулаком по нему, а из глаз хлынули слезы.
— Не нужно, умоляю Вас, — и снова заорала, когда он добавил второй.
Но Дрейков не отвечал. Он буквально наслаждался этим видом, стонал от удовольствия. Звякнула пряжка ремня. Генерал надавил на шею девчонки, а она лишь отвернулась, трясущимися руками зажимая себе рот и глаза. Входил в неё так, словно не понимал, что сейчас из неё ручьем хлынет кровь от внутренних разрывов. Это не приносило удовольствие. Она лишь рыдала, пока он с минут пять над ней пыхтел. А следом поднялся, оставляя её голой на полу. У неё не было сил даже прикрываться. Чувствовала, как по бедрам и животу стекало что-то вязкое, слышала, лишь приглушенные звуки. А внутри себя просила умереть. Обращалась к Богу с этой просьбой. Ей не хотелось больше ни свободы, ни жизни. Просто уснуть и не просыпаться, чтобы не прогонять у себя в памяти этот день из раза в раз.
Её подняли резко, заставив тихо всхлипнуть от боли. Напялили какую-то футболку и отнесли туда, откуда взяли. Кинули, словно никому ненужную куклу на кровати. Соколова вцепилась в одеяло и теперь уже зарыдала, подтягивая к себе ноги. В кромешной тишине можно было услышать крик девочки, доносящийся из кабинета Дрейкова. И Наташа слышала. Тем более слышала, как та теперь рыдала на своей койке рядом с туалетом. Её догадка была верной. Соколову держали здесь только для личных утех Дрейкова, а эта участь ещё хуже, чем смерть. Ей было всего четырнадцать.
***</p>
Черт бы её побрал прочесть на ночь глядя свои старые дневники. Но кто же знал, что подсознание будет помнить всё настолько детально спустя шестнадцать лет. Александра сидела в своей постели, опустив лицо в ладони. Перед глазами всё также мотался тот момент, в раз заставивший её повзрослеть. Она оплачивала всех этих людей для Мишель, чтобы этого никогда с ней не произошло. Она буквально делала всё, чтобы не дать такой участи дочери. И это получалось. Сама же — мучалась от кошмаров. Хотела стать кем-то значимым, а стала личной девкой по принуждению Дрейкова. Жила с этим и нормально, а как начинала вспоминать, попадать мыслями в те дни, хотелось сидеть в том же душе, поджав коленки к груди, и рыдать что есть мочи.
Спускаясь вниз, Саша провела рукой под волосами, ощущая влагу. Её организм всё также реагировал на те воспоминания — сопротивлялся и боялся. Она не знала, что было бы. если бы это произошло сейчас, когда ей двадцать восемь. Она бы точно всадила бы в него всю обойму, зубами разорвала бы его на куски. И этого было бы мало. Ей бы не хватило одного раза. В такие моменты ей просто нужен был человек, к которому она могла бы прибежать и выплакать всё это. Жизнь с подобным была просто нестерпимой. Приравнивалась к огромной душевной ране, дыре, зияющей внутри неё. Оно, конечно, иногда притуплялось, даже не ощущалось, а иногда так болело, что крышу сносило.
Не включив свет, поставила стакан и налила из кувшина воды. И тут же резко обернулась, хватая из-под столешницы пистолет.
— Попридержи коней, Соколова, — сидящий дернул за выключатель торшера, и девушка громко выдохнула, только крепче сжав рукоять пистолета.
В кожаном кресле сидел никто иной, как глава секретной организации Щ.И.Т — Ник Фьюри.