VIII. Memories (1/2)

«Если вы начинаете с самопожертвования ради тех, кого любите, то закончите ненавистью к тем, кому принесли себя в жертву», — Джордж Бернард Шоу</p>

Jungle — Emma Louise</p>

Она бы двигалась, но не было смысла; она бы говорила, но не было с кем; она бы рыдала, да не было нужной причины. Её мозг медленно замерзал, и дело было вовсе не в температуре. Это заледенение буквально показывало, насколько она была в ступоре. Мороз сменялся теми самыми джунглями, в которых она гналась за той единственной здравой мыслью, чтобы понять. Хоть что-то. Не себя. Но взгляд буквально въелся, проник в органы Барнса, тщательно за ней наблюдающего. Ледяной огонь. Обжигающий лёд. Может, в тот момент ей стоило прострелить ему голову, вдавить его со всей силы в до идеала постриженный газон. Он протянул руки не туда, позарился на то, что никому нельзя было зариться. Слишком много себе позволил.

Мишель принадлежала только ей.

Сорвалась бы с места с криком: «Она моя!» Но нет. Словно приросла к паркету в коридоре, и не могла даже моргнуть. Будто это и должно было быть так: Мишель, цепляющаяся за серую кофту Барнса, и Джеймс, отряхивающий её штаны от грязи. Это был сон. Красивый сон, где были люди, которых быть там не должно. Барнс не должен был даже на метр к ней подходить, не должен был говорить с ней, касаться её. Буквально делать всё то, что могло привязать девочку к нему. А Соколова этого допустить не могла.

— Милая, — наконец выдавила из себя, маня к себе девочку двумя пальцами, а сама же взгляда не сводила с Джеймса, которому явно не нравилась её реакция. — Что я тебе говорила о разговорах с незнакомцами?

Теперь обратила внимание на дочь, скоро подошедшую. Присев около неё, Александра одним движением руки перевязала растрепанные волосы Мишель в хвост, что тут же пальмочкой взошел на макушке. И в тот момент Саша вновь не знала, что говорить. То рот не закрывался сутками, то такое ощущение, что любое слово приведет к тому, что ей размажут мозги по стенке. В особенности, когда теперь над ней возвышался еще и Барнс.

— А мы познакомились, поэтому он не незнакомец, — широко улыбнулась девочка, крепко держа маму за палец.

Сукин сын. Саша резко выровнялась, в ответ сжимая маленькую ладошку дочери, а самой хотелось заехать кулаком по челюсти Джеймса, непонятно отчего улыбающегося. Прожгла его взглядом, прикусив язык, ему-то ей было что сказать. Но только не сейчас, чуть позже. Она двинулась вглубь дома, тут же передавая дочь Джессике. Чувство собственничества выедало её столовой ложкой, а вот что уж говорить о материнстве — то нервно покуривало в сторонке. Не просыпалось в ней то, что должно было бы проснуться рождением. Безусловно, в самом начале Соколова целиком и полностью отдавалась дочери, сейчас же — ничего. Пары часов было достаточно, чтобы она начала испытывать раздражение от одного только присутствия. Это свидетельствовало о детской травме.

Мишель для своего возраста была очень умным ребенком. Она, только замечая, что мама начинала от неё куда-то уходить, тут же переключалась на Джессику. Саша пыталась совладать со своим характером, пыталась не приносить ребенку боль, ведь понимала, что проблема в ней, но что-то ничего не получалось. Джессика говорила, что послеродовая депрессия может начаться спустя несколько лет, Соколова же считала, что это просто её поломанный в пух и прах мозг игрался с ней. Вполне это так и могло быть, ведь после Красной комнаты она вообще могла не воспринимать мир так, каким видела его в данный момент. На удивление, даже не винила Дрейкова, хотя в глубине души проклинала собственного отца с матерью. Первого — за то что сдал её, как подопытного кролика, вторую — за скоропостижную смерть, причины которой не были известны.

Она любила Мишель. До дрожи в поджилках, готова была свою жизнь за неё отдать. И только поэтому создавала вокруг неё такие стены. Да, девочка росла социализированной, общительной, со всеми радостями жизни, но всё это проходило через несколько стен обороны. Везде были люди, которые так или иначе следили, чтобы в голову Мишель не попало что-то лишнее, а люди, говорящие с ней, не были связаны с чем-то темным. Охранная система Старка в жизни не сравнилась бы с тем, за что Соколова в месяц отдавала сотни тысяч долларов. Всё ради ребёнка, которому не желала такой же участи, какая была у неё самой.

Барнс, видимо, был «прилежным» гражданином. И Александра точно видела, что Мишель уже падала ему в ноги. Кто угодно, но не он. Она помахала ему ручкой, когда Саша потянула её на второй этаж. Мужчина остался внизу, вдыхая аромат сожженных арома-палочек. Это его не напрягало, ведь в этом доме он был впервые. Внимание мужчины привлекало другое — поведение Соколовой, которая буквально глазами вгрызлась ему в шею, — ей было что скрывать. Уперся руками в стол из красного дерева, пытаясь взглядом найти хоть какой-то изъян в нём, а у самого в голове были баталии. Если сейчас начнет отрицать, выводить его на эмоции — девочка точно от него. А если согласиться. Второй вариант не рассматривал. Это не стиль Соколовой беспрекословно соглашаться. Конечно, могло произойти, что в дом внезапно войдет мужчина, к которому Мишель подлетит с криком: «Папа», но в подобную хрень Барнс попросту не верил.

Саша появилась через пятнадцать минут. Это время она потратила на переодевание из банного халата в свой привычный образ — майку, рубашку и спортивные штаны. Джеймса это не удивило, скорее напрягли её спокойные движения. Она, достав из шкафчика две тарелки, тут же поставила их на стол. В микроволновке разогревала завтрак, ранее приготовленный Джессикой, и наконец села на стул подогнув ногу и подняв взгляд на Джеймса. Внутри неё что-то сжалось, пульсацией отдаваясь внизу живота, напоминая о сне, и Саша укусила себя за губу. Джеймс сел напротив, сцепив руки в замок.

— «Б» — это сокращение фамилии? — ничего умнее не придумал, зацепился за подпись на фотографии.

Соколова громко выдохнула, двигая плечами и закатывая глаза. Эти движения заставили Барнса анализировать. Ему казалось, что она собирается с мыслями, пыталась скрыть правду, и ответ как-то сам вырисовался у него в голове. Пока девушка не облокотила подбородок себе на ладонь и, с улыбкой глядя на Барнса, наконец громко рассмеялась. Он проиграл. Вскинул бровями, наблюдая, как она уже слёзы начинала рукавом рубашки вытирать. Настолько ей было смешно.

— Значит, ты взял рамку, — Саша показывала все его действия, словно в пантомиме, — развалил её, чтобы посмотреть на то, как я, старуха, подписала её внутри?

— Не понимаю причину твоего веселья, — холодно ответил Джеймс, ощущая, как к мозгу начинала приливать кровь. — Мишель моя дочь?

Соколова в одно мгновение уняла свою актерскую игру. Её взгляд вновь был прикован к нему, только зрачок раза в три увеличился, становясь размером практически с радужку. Она готова была убить его. Дыхание предательски перехватило, вот только ни одна мышца на лице не дрогнула. Она заменила истерику на ненависть, в чем отлично помогли старые воспоминания. Смотрела в его ледяные серые глаза, находясь в полностью расслабленном состоянии, за исключением пальцев ног, которые поджимала, вместо кулаков рук. Собиралась было открыть рот, но звякнула микроволновка.

Поднялась, достала глубокую тарелку и поставила её в центр стола. Она буквально включила в себе режим безразличия сменяемого ненавистью к данному персонажу её истории. Он не заслуживал того, чтобы знать правду. Вот если выведет её или скажет что-то лишнее — она выплюнет на него эту информацию, словно яд, чтобы не переварил, чтобы та его захлестнула с головой. Вновь уселась на место, крепко сжимая вилку, до побеления костяшек. Это чтобы сдержать злость? Или чтобы не воткнуть этот же прибор в его живую руку?

— Не-а, — наконец ответила, жуя лазанью. делала она это показательно, перекидывая с одной стороны рта в другую и наблюдая за реакцией Барнса.

— Врешь, — качнул головой, сверкая ледяными глазами. Она выводила его, а значит — план Соколовой работал в штатном режиме. — Она точная копия меня.

Александра опустила глаза в тарелку, всё также продолжая улыбаться. Как же ему сказать так, чтобы он взорвался в один миг? Чтобы вот этот его самоконтроль развалился на две части, оставляя по себе того Зимнего Солдата, навсегда засевшего в Джеймсе. Точная его копия? Тогда к чему был вопрос, к чему весь этот разговор, словно они двое бывших любовников, единожды переспавших в каком-то клубе. Это выглядело как русская мелодрама, практически она же и была. Сейчас ещё телевидение вызовут, тест ДНК сделают, побьются, помирятся и будут жить долго и счастливо. Эта последовательность в голове Александры её очень смешила. Реально же бред несусветный. А Барнс всё думал, что с ней можно говорить на серьезные темы и слышать в ответ чистую правду.

Она сейчас тебя так словесно ударит, что тебе дышать не захочется.

— Ты же не думал, что я всегда буду сидеть у тебя в коленках и говорить о том, как сильно я тебя люблю? — вскинув бровью, Саша положила вилку рядом с тарелкой. — Не думал ли ты, что я буду гнаться за тобой, после всех твои слов? То, что я оставалась рядом, ни черта не значило, Барнс.

— Мы же…

Оборвала его, резко ударив по столу. Сейчас она выходила сама из себя, хотя не собиралась этого делать:

— Не было никаких нас! — что-то около виска щелкнуло, словно раскрывая болезненные воспоминания. В её глазах горела такая ненависть, такое отступление, что Джеймсу на мгновение показалось, что перед ним сидел кто-то другой, но не Соколова. Он же всё это время думал, что она ему жизнь испоганила, что она ему сердце разбила, а тут слышал это. Не с безразличностью, с надломом в голосе, открывающем дыру наполненную болью. — В феврале, помнишь? Четырнадцатого числа я соизволила себе глупость — принести в дом торт со сливовой начинкой. Обмолвилась о Дне святого Валентина, а ты вспыхнул, думала, убьёшь меня там. Не припоминаешь? Я на два дня сбежала от тебя.

— Неправда, — качнул головой Джеймс. Соколова заметила, как его живая рука уже понемногу тряслась от получаемой информации. Его пугал факт того, что она не принадлежала ему. Как подростка. — Ты не могла.

— Могла. Моряк из Одессы, проездом был в Питере, — пожала плечами, будто это обыденное дело и, поднявшись из-за стола, глядя прямо в ледяные глаза Барнса, проговорила: — Я изменила тебе. Мишель не твоя дочь.

Оглушило. Его словно молнией прожгло, втоптали в грязь, закопали глубоко под землю. Взгляд задрожал, заметался по комнате, пытаясь не останавливаться на её торчащих лопатках. Господь. Его только что буквально уничтожили. Ощущение было такое же, наверное даже больнее, как тогда Пирс обнулял его. Здесь тоже хотелось орать, тоже хотелось выбить кому-нибудь зубы. Не спадал блок с мозга, не уничтожался он, стал, кажется, раз в сто крепче, выстукивал кроваво-красными буквами в голове: «Она врет. Она тебе врет. Она всегда врет». И двинулся по этой мысли. Выскочил из-за стола, хватая девушку за запястье и заглядывая в её глаза.

Теперь-то Соколова умело скрывала свои чувства. Не было тех оленьих глазок, в которые он заглядывал, тут же понимая все её эмоции и ощущения. Она смотрела на него из-под прикрытых век, с вызовом, блокируя пеленой всё, что было у неё внутри. Ему бы пришлось её распять, и то ничего не понял бы. Её мозг был свергнут, разделен на две части, на одной из которых стоял прочнейший замок. Джеймс никогда не узнает, что находилось в той части мозга. Александра дышала ровно, не выдергивала руку из его прочной хватки, не сводила взгляда с его лица, ожидая дальнейших действий.

Молчанка могла длиться вечность. Джеймс считал Александру малолеткой, только поэтому для себя решил, что она всегда будет той, чьи действия можно предугадать. Вела она себя всё также — по-детски, а при этом мыслила так, словно прожила все двести лет. Специально делала это. Теперь действия Барнса можно было предугадать. Они поменялись местами. И это делало их взаимоотношения ещё более напряженными и колючими, чем были раннее. Она могла буквально заживо сжечь его глазами, он же — готов был заживо сгореть от слов, которые вылетали из её рта. Соколова обернула против него всё в десятикратном размере, не давая возможности хоть что-то исправить.

— Скажи мне правду, Саша, — еще ближе нагнулся Джеймс, а у девушки защемило под грудью какое-то неприятное чувство от этого сокращения. Захотела дернуть руку, но застыла на месте, в который раз меняя слезы на агрессию. А про себе молила: «Только не заплачь, только не заплачь». — Я знаю, когда ты врешь.

Снова рассмеялась, прикладывая тыльную сторону ладони к губам. Лишь на секунду отвела взгляд и тут же вновь взглянула на Барнса, на лице которого сменялись эмоции. Он явно потерял хватку, за эти годы. <s>А может просто стал человеком.</s>

— Ты, Бак, слишком высоко забрался, тебе не кажется? — специально назвала его сокращением, чтобы ощутил тоже самое, и увидела реакцию по глазам. Зрачок словно импульсом сжался и расширился — это ли сердечко удар пропустило? — В четырех километрах отсюда есть больница, поднимаешься на третий этаж и говоришь: «Пакет номер четыре». Берешь его, приходишь сюда, Мишель откроет тебе рот, — тут же сменила ласковый тон, — и ты убедишься, что это, блять, не твой ребенок!

Дернула руку и, если бы её эмоции изображались вне её головы, она бы точно полыхала. Провела по запястью двумя пальцами, ощущая сумасшедшую пульсацию и, как только оказалась за углом коридора, облокотилась на стену, чувствуя, как подгибались коленки. Господь, как же хорошо, что она пристроила дочь к Джессике, полноценно увлеченной этой работой. Потому что в тот же момент ноги подогнулись, и Александра медленно сползла по стенке, зарываясь пальцами в волосы. Как можно спустя столько лет продолжать причинять ей столько боли одним своим присутствием? Как можно вынуждать сказать ему правду, когда сам этой же правдой никогда не делился? Это месть — не иначе. Пусть и жрет её теперь в достатке.

Слезы не лились, только сердце бешено лупилось о ребра, вызывало одышку, сухой кашель, будто воздуха и вовсе не было. Щеки покраснели, руки тряслись, а перед глазами мигал свет, будто говоря об опасности. Единственная опасность которая тогда существовала — она сама, со своими подавленными эмоциями. рано или поздно это бы случилось. Подорвалась на ноги, хотя ощущала, что это плохое решение, влетела в ванную, тут же закрыв за собой дверь, и подставила лицо струе ледяной воды. Кажется, это ещё больше её спровоцировало. Ей нужно было куда-то деть это. И сейчас не про пакетик, куда нужно было дышать, чтобы успокоиться. Пустила теперь уже из душа, залезла в ванную полностью, где еще несколько часов назад был труп, и теперь уже тряслась от чувств сама.

Зарыдай уже. Начни ты плакать.

А слезы всё не выходили. Лишь взгляд был направлен куда-то в пустоту, пока в голове невидимая рука чиркала черной пастой чистые листы. Мысли путались, а тело тряслось от холода. Гребаный Джеймс Барнс. Каждое слово Барнса вынуждало её ненавидеть его всё сильнее. С диким желанием завязать петлю на его шее и затянуть потуже. В тот момент Соколова даже не знала кого ненавидела больше: Дрейкова со своим садизмом по отношению к ней, или Барнса, желающего привязать её к себе всеми способами. Он не имел права даже произносить сокращение её имени. В особенности после всех слов и действий. Но зато имел полнейшее право убить самого себя, пустив пулю в лоб.

В голове всплыло его лицо, когда он доставал её из Красной комнаты. Зачем спрашивается всё это было? Для того, чтобы здесь её добить? Он же не помог. Абсолютно никак и ничем, кроме того, что стоял над ней дюжину дней, ожидая что она наконец очнется. Соколова-то очнулась, а вот её сознание так и продолжало блудить где-то в глубинах мозга. Каждое её действие по отношению к нему имело свой подтекст, свою причину. Она, точно также как и он, не верила в то, что человек так сильно мог себе противоречить. Сначала говорил: «Людьми мы являемся только тогда, когда кого-то любим», а через сутки, сжимал её горло и цедил сквозь зубы: «Между нами ничего нет». Сжимал горло, конечно, условно, но именно это ощущала Саша, каждый раз, когда эти слова звучали в их двухкомнатной квартире.

Она бы никогда не сбежала от него, даже если бы у неё разрывалось на куски сердце, даже если бы одно его присутствие вызывало бы у неё истерику. Но это правило действовало только до момента, когда они были верны друг другу не только физически, но и духовно. Понятие «продать» должно было исчезнуть. Но всегда есть «но». Понятие должно было «исчезнуть», но точно не «обязано». Барнс продал Соколову. Соколова продала Барнса. Им стоило остановится на заключении «квиты», а они предпочли «врагов». Одна променяла КГБ на ГИДРУ, а второй в точности наоборот. В этом заключался их общий конец. Только Джеймс захотел меняться, делал для этого всё, а Александра плюнула в колодец, откуда пила. Она считала это своим предназначением, а значит изменений быть не должно.

Нащупав кран, девушка наконец включила воду. Саша не знала сколько так просидела, ей казалось — вечность. Тело оцепенело, губы буквально посинели от холода. Её лишь слегка потрясывало, когда она обматывалась в полотенце. С одежды ручьями стекала вода, образовывая на мраморном полу лужу, где вполне можно было утопиться. Легче ей не стало. Лишь слегка притупились чувства, когда она зубами кусала тощую коленку. В данных случаях ей проще было пережить физическое увечье, чем моральное. Из-за этого она тоже была ненормальной. Ведь Красная комната создавала тех, кто по сути и должен быть ненормальным.

— Что с тобой? — столкнувшись с Соколовой в коридоре, спросила Джессика. Её явно ошарашил вид напарницы.

— Воду настроить не могла, — бросила девушка, огибая спросившую. — Собери Мишель, в центр съезжу с ней погулять. Сегодня же запускают шары.

Джессика кивнула, а себе под нос задала вопрос: «Три часа не могла настроить воду?»

Саша слышала это, только не отреагировала. Ей вообще не хотелось вести разговор с тем, кто по разуму ей подходил. Все подобные ей копошились у неё в голове, пытаясь помочь. Дочь же могла дать то, чего никто из взрослых не мог, — любовь. Достаточно было обнять Соколову своими двумя маленькими ручками, пролепетать какую-то ласковость, и всё, сердце матери завоёвано. А еще это был способ ограничить присутствие Барнса в жизни дочери. Он вновь был рядом с ней. Проходя мимо гостиной, Александра краем глаза заметила движение, и тут же укусила себя за внутреннюю сторону щеки. Джеймс не собирался принимать слова Соколовой. И очень зря. Теперь девушка попросту не даст ему делать то, что он делал. Он буквально привязывал Мишель к себе даже не говоря ей о том, что являлся её отцом.

Хотя он был ей никем. так просто — дядя Баки. Но сам факт, что дочь Соколовой называла Барнса «дядя» и добавляла сокращение его имени — выбивало из головы все разумные и стойкие мысли, меняя их на желание прикончить солдата.

Высушив волосы и переодевшись, Саша спустилась вниз, вновь обнаружив только Джеймса. Он стоял у входа и разглядывал небольшой альбом с фотографиями, лежащий на тумбе. Саша застыла, кусая себя за язык. Мужчина был одет к выходу на мороз — это больше всего её и насторожило. Если он собирался идти с ними, ей либо придется молчать все время, либо завести его в подворотню и хорошенечко ударить по голове, чтобы он прекратил создавать этот цирк. Он со своим упрямством никому ничего хорошего не сделает, только навредит. Но в тоже время Саша пыталась лишний раз не дышать. Она стояла неподвижно, взглядом находясь там же где и Барнс — на их совместной фотографии.

Черт бы её побрал класть этот альбом на видное место. В этом дне уже слишком много ошибок, совершенных ею. Соколова понимала, что хранить их совместную фотографию в альбоме, где были также фотографии Мишель — самая глупая затея, из-за которой Джеймс мог делать выводы выгодные только ему. Мужчина поднял взгляд, разом заставляя Сашу громко выдохнуть, как нашкодившего котенка. Она тут же сжала челюсти и, быстро подойдя к нему, закрыла книжку, пряча её в ящик. Барнс наградил её взглядом полным усталости от её поведения. Хотя там, Саше показалось, ещё была ненависть. Наконец-то он перестанет хотеть спасать её, а захочет прикончить. Соколова только этого и ждала.

— Мама! — Мишель появилась в коридоре и с распростертыми руками бросилась к Саше. На ней была надета темно-зеленая курточка и розовая шапка с помпоном, которую девушка высылала на Рождество в прошлом году. — Мы на карусели?

— И на них тоже, — кивнула Соколова, выдавив улыбку и бросив взгляд на Джеймса, открывающего дверь на улицу.