VII. I'm not coming home (1/2)

«Когда ты теряешь кого-то, это чувство всегда остаётся с тобой, постоянно напоминая тебе, как легко можно пораниться.»</p>

So far — Olafur Arnalds</p>

Смертоносное осознание накрыло его будто лавиной. Перед ним замигал свет, а сам Барнс вообще забыл, как дышать. Время начало стремительно замедляться, а фон замыливаться, как в банальной драме. Только её силуэт и девочка, которую она прижимала к себе, целуя в розовые щечки и лобик. Она, видимо, жутко скучала по ней, раз слышались ласковые слова любви. Джеймс не мог поверить, что в пяти метрах от него была именно Соколова, способная проявлять любовь. Любовь и она — две несовместимые вещи.

Девушка обернулась, тут же находя глаза Барнса. Он был в ступоре и не способен был показать ничего кроме шока. Его взгляд метался от Александры к её дочери (?), в попытке хоть что-то донести мозгу, где началась загрузка длинною в вечность. Пытался найти сходство, а не замечал буквально ничего. Глаза у девочки вовсе не зеленые, ближе к сероватому оттенку, да и черты лица мягче, чем у Соколовой. Единственное — цвет волос, как у Александры в две тысячи одиннадцатом. Но во взгляде ребенка было такое понимание и серьезность, будто она только что не впервые за полтора года увидела вживую собственную мать. Взгляд был одинаковым: колким, буквально ледяным. Как у пятилетки могли быть подобные глаза, он не понимал. Но только это и вызывало у него уверенность, что это дочь Соколовой.

— Барнс, ты можешь остановиться в гостевом доме столько, сколько тебе нужно, — Соколова кивнула на небольшой домик справа и тут же, развернувшись, двинулась внутрь основного дома.

Джеймс не понимал. Стоял и попросту не понимал, откуда у вечно забитой в угол Александры был такой дом, дочь, и нефиговенькая жизнь в Норвегии. По словам и досье она была всё это время в бегах, грабила мелких предпринимателей, а тут такое. Будто кто-то за неё жил ту жизнь, о которой все предполагали. Но этот контраст, это несоответствие не на шутку пугало Джеймса. Вдруг, Соколова на самом деле всё это время была в Красной комнате, а деяния от её лица делал кто-то другой, как тогда, когда его подставили в Вашингтоне. Хотел было окликнуть, но тут же заметил, как на лице девушки была широкая улыбка, когда она смотрела на дочь, что-то оживленно говорящую.

Он воспользуется предложением Александры только чтобы утром её выцепить и поговорить. Сейчас он становился тем самым перебежчиком, потому что видел всю неясность картинки. Вспоминая о всех способностях когда-то лучшей шпионки Красной комнаты, ему в голову приходил вариант того, что она с легкостью смогла найти себе замену, которая бы отводила от неё все подозрения. Но видео с «поля боя», новые эксперименты Дрейкова… Это не укладывалось в голове. Заметив, что девушка скрылась в доме, Барнс с размаху заехал ногой по колесу машины, тут же запуская пальцы в отросшие волосы. Его явно не её двойная жизнь в тот момент беспокоила.

Внутренний голос буквально кричал о конце. О том самом конце, который он не мог предугадать пять лет назад. Ведь думал, что Соколова со своей собачьей натурой будет в коленях у него сидеть, вилять бедрышками и умолять остаться с ней. Думал, что будет убиваться по нему, с силой привязываться к нему, как утопленник к камню, который тянул его на дно. Никто, кроме Александры не был способен на такое поведение, ведь: «Не уходи! Никуда от меня не уходи! Не бросай меня», — выбились у него в голове словно кровью, и до сих пор эхом разносилось по невъебенно узкому пространству мозга. Не могла Саша уйти от него.

Могла продать информацию, сдать его с потрохами, выпихнуть на улицу в тридцатиградусный мороз, но точно не изменить. Своему выбору она была верна всегда. Даже если бы она поставила себя на первое место, не способна была бы закрыть глаза на всё, что происходило с ними за год. Более того, Барнс был абсолютно уверен, что Саша являлась однолюбкой. И это исходило не только из её слов. Она вовремя знала, когда ей стоило остановиться, в особенности когда конфликт происходил между ними. Да, она была психопаткой, но верной до чертиков. И духовно, и физически она должна была принадлежать ему. И это не просто детское желание Джеймса.

Это неадекватно и сумасшедше, когда он, сидя перед ней на коленях, выпивший несколько бутылок водки за раз, ощущал опьянение, просил её стать его женой и сбежать куда-то на край света, сейчас буквально видел, что у неё ребенок от другого человека, которого, она, наверное, пиздец как любила.

16 апреля 2012</p>

— Тебя мучают воспоминания? — еле слышно спросила девушка, робко запуская пальцы ему в волосы, будто боясь, что он ей сейчас эту руку выломает.

Мужчина зажмурился, больно кривя губы. От него пахло алкоголем. Впервые за такое долгое время он смог напиться, да так, что язык заплетался. На лбу выступила испарина, медленно скатывающаяся вниз по виску и впитывающаяся в ворот футболки. Больше всего ему нужно было, чтобы Саша находилась с ним все те два часа, когда он опустошал эти злополучные бутылки, что были тщательно спрятаны под десятком одеял. Сидел на полу, уложив свою голову ей между тощих коленок, и ожидал, что его наконец-то отпустит. Она же, наматывая на длинные пальцы его волосы, думала куда бы заткнуть себя в этой маленькой квартире, лишь бы не стыкаться с последствиями своего неудачного эксперимента.

Ведь думала, что, если бы всё получилось, у Джеймса не осталось бы воспоминаний об убийствах, сделанных Зимним Солдатом. Но нет. Его это мучило. А значит, мучило и её.

— Где ты была? — проскулил, словно подстреленный пёс, Барнс.

Сердце девушки пропустило удар. Она не знала, что ответить, ведь на пьяную голову он всё равно ничего не поймет. Барнс сделал ей вчера очень больно своими словами, намного больнее, чем тогда, когда выломал ей бедренную кость. Поэтому Соколова и пыталась потеряться последние сутки в парке недалеко от дома, скурив несколько пачек сигарет. «Ничего между нами нет». Ударило отчаянно, уничтожая все стены на своём пути. Убийцы нынче умели делать больно ещё и словами. Еще более её удивляло, что она смогла почувствовать подобное. Ведь мадам «Б» всегда говорила, что Соколова не умела ничего, кроме того, чтобы убивать людей.

«Озлобленная, эгоистичная сука, не способная ничего ни к кому чувствовать, — говорила женщина и добавляла: — Хорошего тебе дня, дорогая».

Тогда Саша это пережила, смирилась с подобным званием, которым её окрестили в Красной комнате на всю жизнь. А теперь не могла. Глотала слезы, лишь бы не показывать свои чувства ему, такому же безразличному уроду, какой являлась сама. Внутри словно в обратной съемке зашивалась её несуществующая душа. Шилась резко, больно, стягивалась, выпуская темно-красные капли крови, что стекали к тому шарику внутри её живота, порождающему всех бабочек. К черту человеческую физиологию. Так или иначе, ни Барнс, ни Соколова не являлись простыми людьми. Они суперсолдаты в руках разных людей, дерущихся за одну цель — мировое господство.

— Где? — словно в бреду продолжал мужчина, раскачиваясь из стороны в сторону.

В тот момент он думал, что рядом с ним находился фантом. Александра не могла и слова произнести, знала, что голос надломится, выдаст её, и тогда всё раскрошится, как то рождественское печенье, которое они единожды готовили вместе. Пусть начнет её ненавидеть, пусть сделает всё, чтобы именно это чувство захотела ощущать она. Чтобы ей не хотелось обнимать его лицо ладошками, покрывать кожу мокрыми поцелуями и шептать на родном языке: «Ты спас мне жизнь». Последней дурой она была. Сама бы сбежала, сама бы устроила себе жизнь, а тут в голову стрельнуло потянуть его за собой, а теперь разгребала последствия. Не он спас тебе жизнь, а ты ему.

— Сашка, — по телу девушки пробежались мурашки от резкого холода бионической руки Барнса. Он обнимал её словно ребенок, двумя руками, прикладываясь рукой к голой ноге. — Давай сбежим куда-то очень далеко, — в тот миг он казался просто Джеймсом, которого Соколова никогда не знала. Тем парнем во времена второй мировой, до ГИДРЫ. — Стань моей женой. Станешь?

Нет. Не станет. Именно это хотела заорать, да так, чтобы он сам захотел упасть к ней в ноги и умолял о прощении. Только этого не случиться. Слова застряли в горле девушки. Она была слаба и морально, и физически. Не знала реального мира, того, что биологически во многих женщинах заложено желание стать той самой хранительницей домашнего очага. Её тянуло куда-то не туда. Туда, где она смогла бы стать спасательным кругом, отдавать всю себя, лишь бы подарить кому-то то, что никогда не имела сама. Укусила себя за губу и трясущейся рукой дотронулась к шее Джеймса. Медленно вела линию, в поисках нужной точки. На глазах выступили слезы. Сутки вне его присутствия не помогли.

Нажала, тут же почувствовав как его руки ослабли, а голова стала тяжелее. Шмыгнула носом, понимая, что еще секунда, и она просто взорвется на миллион маленьких частичек, которые нельзя будет собрать. Барнс был гребаным притворщиком. Ненастоящим, поверхностным и ещё тысяча синонимов, которые Соколова только могла подобрать его личности. Ни одна из его личностей не имела ничего хорошего, и тогда девушка начинала задумываться: зачем было это спасение? Зачем было подвергать саму себя опасности, прячась в канализации недалеко от Марьиной Горки, зная, что Дрейков кинул все силы только чтобы найти свою ненаглядную «птицу». Каждый шаг Соколовой буквально был шагом навстречу к верной смерти.

Стать женой это фильм не для неё. Родить ребенка — тоже. Связать свою жизнь с человеком, который единожды поблагодарил её за спасение от ГИДРЫ — худший расклад событий, который только мог произойти. С глухим звуком усевшись на подоконник в кухне, Александра, сунув колпачок от ручки себе в зубы, начала писать на огрызке старой газеты. Это не было планом, скорее спонтанное решение. Им нужно было поговорить вне дома, там, где оба могли контролировать свою агрессию. Ближайший паб, где тусовалось достаточное количество пьяниц и девушек по вызову — вполне подходило. Писала на русском, который в тот момент для Барнса был более-менее понятен. А в конце по привычке нарисовала смайлик.

Гребанный ребенок.</p>

***</p>

В доме пахло корицей. Светлая гостиная совмещенная с кухней вмещала в себя самое необходимое для жизни небедного человека. Окидывая взглядом помещение, Барнс замечал, что сквозь панорамные окна, по бокам которых была светлая тюль, пропускали сквозь себя лунный свет, совсем недавно пробившийся через облака. Для кого-то это было бы уютно, но точно не для него. Не верил он, что столько времени им приходилось находится в буквально бомжатской квартире, где через раз были освещение и подача воды. Бросив рюкзак у двери, Джеймс шагнул внутрь, ожидая услышать хотя бы скрип паркета. Но и его не было. Вылизано до идеала, словно сюда вбито миллионы баксов. Откуда всё это у Соколовой?

Глянул на стены в попытке найти хотя бы какой-то факт того, что всё это не её. Но даже тут он нашел несколько рамок с фотографиями, где была маленькая девочка, неизвестная ему девушка всё с тем же ребенком, и Соколова со светлыми волосами. Хочешь иметь хорошую конспирацию — смени прическу. Взяв в руки рамку, где был ребенок трех лет и Александра, Барнс пригляделся к дате. Они были окруженные воздушными шарами и подарками. Решив, что по старинке кто-то сзади должен был что-то написать, мужчина раскрыл рамку и обнаружил, что был прав.

«Мишель Уиннифред Б. Если твоя нерадивая матушка пропадет слишком надолго, смотри на меня здесь и думай: «Как сильно тебе не шел этот цвет волос». Люблю тебя на все оставшиеся проценты неизведанного океана и даже больше.» 03.11.2015.

Нахмурился, тут же преодолевая расстояние к своему рюкзаку и вытаскивая свой альбом. Быстро перелистывал, ища нужную фотографию. Уселся прямиком на пол, словно не было дивана и дюжины кресел, выложив перед собой ту фотографию, которую только что минут пятнадцать разглядывал и еще три: одиночную фотографию девочки, которую, видимо, звали Мишель, свою собственную, детскую и их совместную с Соколовой. Знал, что быть такого не может, а все равно решил проверить.

Пять лет целых прошло, он попросту не мог помнить подробностей день в день. Его смущало, что второе имя девочки — имя его матери, а недописанная фамилия, начинающаяся на букву «Б», вполне могла быть «Барнс». Приложил свою детскую фотографию к фотографии девочки и его знатно трухануло. Вот, что он не мог понять. Только цвет волос отличался — всё остальное слизанная его копия. Такой же разрез глаз, копна на голове, нос, форма лица. Буквально его копия в женской версии. Дыхание перехватило, на лбу выступил пот.

Если рассуждать логически, значит, Соколова специально его сдала с потрохами, лишь бы он не имел никакого доступа к собственному ребенку. Но таким образом она и девочку лишила полноценной семьи. Джеймс ничего не понимал. От слова совсем. Точная копия его в детстве, дочь Соколовой, а при этом сама Саша не обмолвилась и словом. Почему именно Норвегия? И еще миллион, миллиард схожих вопросов атаковали его голову. Мужчина громко выдохнул, запуская руку в грязные волосы. Вот что значило связывать свою жизнь с Соколовой. Стабильная нестабильность.

Бросил фотографии на полу, попутно раздеваясь. Скинул с себя куртку, футболку, обувь, словно находился у себя в доме. Хотя в тот момент Барнсу было плевать. Его брови всё чаще сходились на переносице, в мыслях был полный кавардак. Он двинулся на второй этаж, где находилась спальня и душевая. Ему в тот момент очень нужно было встать под ледяной душ, который бы привел его в сознание. Черт, не верил. Попросту не верил, что Соколова могла сделать еще и это. Это не его вина, что она себя так вела, но в абсолютстве понимал — воспитывать её было уже поздно. Последние её действия сковывали его, Соколова впервые смогла возыметь над ним власть. А значит девочка выросла.

Растирая воду по лицу, Джеймс уперся одной рукой в мраморную стену. Он всё также ненавидел её, но жил на её территории; всё также хотел придушить, но любезно улыбнулся ей, когда она сказала ему оставаться на неопределенный срок. Всё это противоречило разумному из-за какой-то единственной клетки в его теле, что продолжала желать её не только духовно, так и физически. Даже тощей как скелет, она безумно привлекала его. Только её образ всплыл у него перед глазами, Джеймс тут же выключил воду и, обмотав полотенце вокруг бедер, вышел из кабинки. Ну её к черту.

У них была ментальная связь что-ли. Что-то вроде того, что люди чувствуют друг к другу абсолютно одинаковые чувства. Вот и Соколова, мягко поцеловав дочь в лоб и уложив её спать, сунув руки в задние карманы джинсов, ходила по своему особняку так, словно впервые его видела.

— Я писала тебе, что уровень воды в море поднимался полтора года назад, с дождями и цунами нам разрушило пристройку, затопило второй этаж и потолок на первом. Поэтому я вкладывала деньги, которые ты присылала в ремонтные работы, — заламывая пальцы, пыталась оправдаться Розалин, замечая сосредоточенный взгляд Соколовой.

— Надеюсь, ты клала на счет Эль нужную сумму? — обернувшись, спросила Александра.

— Не всю, — опустила глаза девушка.

— Ага-а, — протянула Соколова. — Половину? Или еще меньше?

— Больше половины! — спохватилась работница. — Я докладывала еще те деньги, которые зарабатывала в оранжерее, там не много, но всё…

Соколова договорить не дала:

— Роза, милая, моя доброта имеет свойство заканчиваться. Не по отношению к тебе, конечно, но всё же. Ты молодец, предотвратила разрушение этого особняка, который мне несказанно дорог, но мне намного дороже быть уверенной в том, что моя дочь, если меня внезапно завернут, находится в полнейшем обеспечении и безопасности. Я надеюсь, ты платила и местным, и русским, и американцам, как договаривались?

— Да, — глотая слезы, прошептала девушка.

— Присядь, — Соколова ненавидела это. Терпеть не могла, когда вот так из пустяка распускали слюни. Следующий разговор может стать для Розалин последним, не иначе. При входе в дом, девушка забрала всю накопившуюся почту, на одном из конверте было написано на русском: «Д. просил передать». Розалин не проверяла это всё, да и тем более не поняла бы ни слова. Там были те самые фотографии, которые показывал Соколовой Дрейков в своём кабинете. Достав их, Александра выложила их в ряд перед работницей.