VI. Norway (1/2)

«Мене любов ненависті навчила» — Леся Українка.</p>

Его слова взрастили сеть. Сеть, вздымающуюся высоко к небесам, где не было ничего, кроме бездны, сотрясающуюся тихими рыданиями Александры. Она всегда будет бездной и теми самыми небесами, к которым он ранее мог прикоснуться, а сейчас даже смотреть не мог. Она была и разожженной лавой, выходящей из холодного кратера. Была тем самым воплощением добра и зла в одном, контрастом и горизонтом где-то посреди Северно Ледовитого океана. Она разливалась такими же волнами, разбивалась о скалы, и рушила ледники. Ей была дана такая несокрушимая внутренняя сила, что в раз разрушилась после его слов.

Он не мог слушать и видеть то, как она, свернувшись клубочком, кусала себя за кулак, безудержно рыдая. Нет, Соколова вовсе не жалела о том, что Зимнего солдата больше нет, она лила слезы из-за самого понятия, что ей не удалось лишить его этого, что он принял это от других рук. Эти слова полностью уничтожили остатки той Соколовой, которую знал Барнс. Ведь того, больше всего на свете, ей хотелось помочь ему, избавить от мучений, которые приносил код из бессмысленных слов. Но это сделали другие. А у нее попросту не получилось. Первый раз в жизни не получилось.

Джеймс сидел на краю кровати с плотно сжатыми челюстями. Он всё ждал, когда она сделает хоть что-то против него, но этого все не происходило. Девушка что-то говорила себе под нос, качала головой и повторно заходилась. В тот момент Баки жутко хотелось дотронуться к ней, провести пальцами по выступающему хребту и прижать к себе. Но тут же гнал эту мысль прочь, навязывая той первой стороне все то же, что испытывала вторая. Он обводил комнату взглядом по сто раз и каждый раз останавливался на её уродливом тельце, торчащем из-под одеяла. И совсем не заметил, когда рыдания прекратились. И тогда не на шутку перепугался.

В мгновение ока обогнул кровать и присел рядом с её лицом, аккуратно убирая пальцами редкие локоны волос. Девушка просто уснула. У нее не было сил бороться с самой собой, в точности так же как и сил на слезы. Джеймс подоткнул одеяло ей под спину, в который раз мысленно ударяя себя по лицу за проявление заботы. Это было гребенное воспитание, которое нельзя было изничтожить даже Зимним солдатом. Оглянулся в проходе, будто пытаясь что-то найти, и тут же вернулся назад. Лег на самом краю кровати, положив правую руку себе на лицо и сжав пальцами переносицу.

Эта жертвенность всегда присутствовала в нем, просто после того, что сделал Зимний солдат, желание исправиться возросло в несколько раз. Соколова не входила в его список исправлений. Более ему самому было противно оттого, что он сам себя предавал. Александра бросила его в самый трудный момент, сдала с порохами, поступила, как последняя крыса, и за этот поступок в армии ей бы вспороли живот. А она спокойно продолжала жить, не испытывая даже чувства вины. Эти её слезы не доказывали ничего. Ни проявления человечности, ни жалости к нему. Просто рыдала, потому что ей так хотелось. Принцип жизни был такой: «живу по хотению».

Джеймс лежал в каком-то полуметре от неё, но так жутко хотелось взять подушку и придушить. Зачем, спрашивается, спасал, выхаживал и заживлял раны? Успокаивал, когда она лупила его тощими кулаками в живот. Для чего всё это? Он говорил о двуличности Александры, хотя сам был в точности таким же. Его также перемыкало с заботы, на эту беспорядочную агонию мести за всю причиненную боль. Ему хотелось, чтобы она на себе почувствовала всё то, что он пережил после её предательства. Чтобы её голову замкнули в таких же тисках и прогоняли электрический ток столько раз, пока она не забудет собственное имя.

Она этого заслуживала.

Джеймс не понимал себя. Доходило до дрожи в руках, от неумолимого желания обнародовать её координаты, ведь от Красной комнаты они находились не так уж и далеко. Пусть приходят и забирают свою ненаглядную шпионку и крысу в одном лице. Ведь родословная у неё будьте добры. «Соколова не стоит того, чтобы её спасать», — его прекрасные слова, а сам где? В полуметрах от неё. Слушал её дыхание, биение сердца, будто была его жертвой, а он — хищником, выжидающим добычу. Но Соколова ещё пять лет назад стала для него стухшим мясом, к которому он поклялся не приближаться.

Нет охоты дотронуться до неё? Погладить по волосам? Хоть как-то вспомнить единственный год с две тысячи одиннадцатого?

Шутило над ним подсознание. Громко смеялось, раздаваясь эхом по голове. Ведь желание было. Огромное желание. Даже ранее такого не испытывал, как сейчас.

Резко поднялся с кровати, теперь уже не оборачиваясь, покинул комнату. Пошла она к черту. Ни черта в ней не было хорошего — ни в характере, ни во внешности. Простая до тошноты — таких было миллионы. Билась слабо, стреляла часто и густо мимо, только и всего — умела обольстить и съязвить. Всё. Конец её чудесного резюме.

Барнс тихо закрыл за собой дверь в ванную. Блять… Связался на свою голову, а теперь и бросить не мог, будто она была его пожизненной обузой. Смотря на себя в зеркало, мысленно поклялся, что дождется того момента, пока она будет выглядеть более-менее здоровой, и бросит, как тогда, только наоборот. Пусть почувствует хоть что-то. А вот если в этот раз не сможет скрыться от Дрейкова — её забота. Джеймс выполнит на тот момент своё обещание и будет жить нормально, не испытывая агонии в голове от любого её воспоминания.

А ведь раньше она казалась ему той самой Джульеттой, которую стоило охранять. Именно такой он и хотел её запомнить — девкой, что хватала его за ноги, прося не бросать её, что рыдала у него в коленях с болью, пряча руки в многочисленных шрамах, что готова была целовать каждый миллиметр его тела, забывая о том, сколько людей погибло от него. Наивной, маленькой девчонкой, что только и хотела — принести ему пользу и помощь. А всё потому что никогда не испытывала любви и пыталась её кому-то подарить. Только человека неподходящего выбрала.

Джеймс дернул ящик тумбы, на которую облокачивался, и тут же громко выдохнул. Вспомнил. Её фотографии. С дюжину фотографий, которые делал он, и просто обычные портфолио, которые она унесла с собой из Красной комнаты. Поставить Соколову, лежащую сейчас в спальне, рядом с этой девушкой — два разных человека. Здесь, на снимке, — у неё каштановые волосы, волнами спускающиеся на плечи, светлый, искрящийся взгляд и искренняя легкая улыбка на губах. Эта же — жестокая сука, с выкрашенными на несколько оттенков темнее волосами, безразличным холодным взглядом и отсутствием улыбки на губах. Когда Барнс её забирал из лаборатории — ему на самом деле показалось, что ничего не изменилось, ведь она доверчиво протянула к нему свои руки, тихо проговаривая «Баки».

Он и не заметил, как сжал в руке фотографию с такой силой, что затрясся, пытаясь сдержать злость. Но это у него не получилось. Кулак соприкоснулся с гладкой поверхностью слегка пыльного зеркала, тут же разлетающегося на миллион мелких кусочков. Это была его живая рука. Поздно Барнс заметил последствия, когда кожу начало жечь от присутствующих осколков. Стиснув зубы, поплелся в кухню, в поиске того же спирта, которым обрабатывал раны Соколовой. Ему жутко хотелось начать говорить с самим с собой, потому что, если девушка проснется, он вывалит всё на неё. И тогда уже ей будет тесно на Земле.

Прелести обычного человека — можно надраться до забытья, и станет легче, можно причинить себе физическую боль и тем самым заглушить моральную. А таким как он, как Стив, как та же Соколова — суждено переживать это вот так, разрываясь в клочья от собственной злобы. Наверное, таково его проклятье, которым его одарила судьба. Живи свыше сотни лет и страдай, как не страдает ни один каторжник, а вдобавок тебе отведут отдельный котёл в аду, ведь в реальности ты недостаточно настрадался. Не стоит затрагивать вечный вопрос Джеймса Барнса. За что? Ведь он мог спокойно погибнуть на фронте, а мог вернуться и создать семью, как всегда о том мечтал. Но нет. Всё должно было случиться именно так, как случилось.

Но ещё с сотню вопросов было у него в голове. Основной составляющей которых стала, конечно, Александра Соколова, которую он почему-то не мог отпустить. Барнс же на самом деле с самого юношества ненавидел подобных ей — строящих из себя непонятно что, лезущих куда не просят, и задевающих своим пустым внутренним миром. Такие его окружали в молодости всегда, хотя мир тогда был совершенно другим, без модификаций и сотни изобретений Старка-младшего. Они не лезли прямиком, но всегда были рядом, будто ждали удачного момента. Но для них этого момента никогда не было, потому что Джеймс умел их распознавать.

Но эта… Эта была настоящим дьяволом, сидящем в том самом райском саду. Имела такое ангельское лицо, открытый взгляд — никак нельзя было отнести к тому, кем являлась сейчас. А ведь они столкнулись за сегодняшний день всего дважды, и оба раза чуть не подрались. Джеймс не верил в то, что люди могут меняться. Не верил, что окружающий мир может на них влиять. Значит, Соколова была такой всегда, а он — каждый раз говоря одно и тоже, раскрывал в ней эту сущность. Вот и весь ответ. Она всегда такой была — падшей ниже плинтуса, купающейся в грязи и не чувствующей дискомфорта в змеином гнезде.

Две недели спустя</p>

У нас ничего. Никаких наводок,

будто её и вовсе не существует.

Ты говорил с Наташей?

-Б.</p>

Постоянно говорит одно и тоже.

И ничего из этого мы не понимаем.

Уже и Бартона из отпуска вызвали.

Возможно, я через пару дней вернусь.

Может, с моей помощью что-то найдем. Всё-таки я знал её лицом к лицу лучше, чем Романова.

-Б.</p>

— Барнс, — Александра села напротив него, будто у неё было дело на миллион.

Две недели совместной жизни, что стала для обоих адом. По квартире из раза в раз летали ножи, которые Барнс перехватывал, Соколова постоянно закрывала квартиру на все возможные замки, когда мужчина выходил из квартиры, да и вообще вела себя так, словно у неё на самом деле было не все в порядке с головой. И Барнс это терпел. Конечно он трижды вырвал дверную ручку, дважды проломил гипсокартонную стену в гостиной, разбил с десяток тарелок, но ни разу к ней не прикоснулся. В отличии от неё. Она могла орать на него, обвиняя во всех бедах человечества. прокусывала живую руку до крови, цеплялась ему за волосы, выдирая клочки.

И по истечению четырех дней таких отношений, Джеймсу удалось её усмирить. Он не прикладывал силы, просто в этот раз закрыл он её самостоятельно на балконе. Она лупила руками в стекло, тыча в него пальцем, но благо он не слышал её слов. Свою причину ненависти Джеймс знал, а вот её — снова — не понимал. Нога? Так они с сотню раз это обговаривали? Их отличное «расставание»? Здесь только её вина, и никого больше. Тогда почему она так вела себя, словно ей просто хотелось вылить эту злость именно вот так, оставляя на нём синяки, своими костлявыми кулаками. Доходило до того, что он просто не мог на неё смотреть, желая перехватить бионической рукой её шею и слегонца придушить, чтобы попробовала каков на вкус загробный мир.

На шестой день к ним вызвали наряд полиции. Нелегалы в России и в современном мире не тешились. Особенно, когда у одной даже документов не было, чтобы подтвердить право владельца квартиры. Они попали на Джеймса, потому что Александра никогда не осмеливалась выходить к двери, боясь наткнуться на кого-то из Комнаты. А вот какого было Барнсу услышать русскую речь, которую он понимал через слово. Тогда им резко пришлось сделать вид, что в их так называемом «семействе» всё в абсолютном порядке. Конечно, Александре пришлось впопыхах надевать на себя несколько слоёв одежды, ведь на её теле все ещё присутствовали синяки.

— От ваших соседей постоянно поступают сообщения, о криках и частых глухих ударах, — говорил мужчина, стоящий ближе.

Барнс стоял около двери так, чтобы бионическая рука скрывалась за ней, и кидал на Соколову обеспокоенный взгляд. Она, открыв рот, слегка обернулась к нему, что-то быстро придумывая, а следом заговорила:

— Мы просто очень давно не виделись… — с неощутимым акцентом протянула девушка, хлопая глазками. — Ну и…

— Вопрос закрыт. Спасибо, будьте бдительны, — тут же протараторил полицейский и, махнув головой своему напарнику, они двинулись вниз по лестнице.

Соколова не в состоянии была придумать что-то более разумное, особенно, когда в голове почему-то вертелись либо английские, либо украинские слова. Заговорить на родном — и сразу, как в Советском, повяжут незаконное пребывание на территории РФ. Ведь так или иначе, диалект заметен, а документов не было. У Александры кардинально отличалась интонация, говоря на разных языках, словно и голос вовсе был не её. Джеймс не задал ей вопроса, сразу понял, что она, как всегда, упала на дурочку и состроила свои глазки, которым невозможно было отказать. Эта черта у неё и со временем не выветрилась.

После этих гостей их быт действительно стал немного тише. Они разговаривали только тогда, когда Соколова начинала упрекать Барнса в невымытой тарелке или слишком долгом сне. Периодически просто переговаривались, язвя друг другу, — в этом они оба были профи. Она не высовывалась из квартиры, даже на балконе сидела на полу, чтобы никто не увидел ее лица. Поэтому покупками всё также занимался Барнс. Вот только на счет денег была проблема. Их срок в России затянулся на немного больше, чем изначально планировалось, и с финансами была беда.

Барнс, благо, не знал, насколько много заначек было натыкано Соколовой по квартире. Стоя в ванной и откусывая заусенец, девушка подковырнула ногтем плитку, сделанную под мрамор, и тут же просунула руку по локоть в отверстие в стене. В подобных многоэтажках практически через каждые пару метров можно было найти такие щели. Тут же ухватилась за небольшой файл, в котором лежало, наверное, с пару тысяч долларов и такая же сумма рублей. Еще несколько золотых подвесок, старая бижутерия и с десяток сигарет, за которые она тут же принялась.

Выдыхая дым в потолок, Александра тогда подошла к Джеймсу и показательно кинула перед ним этот пакет, с деньгами, которых должно было хватить на полгода проживания без развлечений и коммуналки, возможно, даже дольше. Так гляди, Барнс уже за это время, что ему приходилось раз в три дня выходить в магазин, выучил добротное количество слов, и мата, которым сопровождала его Соколова, когда он отказывался покупать ей всё новую и новую пачку сигарет.

Её реабилитация проходила… мягко говоря, никак. Раньше физраствор, который Джеймс капал ей, вполне нормально отражался на организме. Чем чаще она начинала ходить, есть, и вообще находится в бодрствовании, её организм отторгал не только лекарства, но и поступающую пищу. Поэтому, мужчина на время прекратил лечение препаратами, что ещё хуже сказалось на ней. Последние три дня проходили в аду. Семьдесят два часа стали настоящими двенадцатью кругами ада, через которые проходила не так Соколова, как Барнс, из раза в раз видящий, что с ней происходит. А выцепить никакой информации же не мог. Либо молчала, как партизанка, либо посылала на три веселых, удаляясь к спальню.

Её нельзя было оставлять ни на минуту. Падала в обмороки, орала по ночам от боли, неизвестно откуда взявшейся. А чуть позже, и вовсе начала блевать кровью, словно собиралась выплюнуть через рот все органы. Сама Саша догадывалась, что именно с ней было, вот только даже для себя не хотела это подтверждать. Надеялась, что это просто побочный эффект навороченной установки на ноге, которая где-то вполне могла защемить нерв. Но это лишь оправдание.

Сегодня, когда Джеймс вёл переписку со Стивом, Александра впервые вышла к нему и нормальным тоном начала разговор. Мужчина поднял на неё взгляд, мгновенно блокируя телефон и прислушиваясь, кажется, к биению её сердца. На лице — ничего. Никак эмоций, словно девушка была куклой, не умеющей проявлять буквально ничего. Он качнул головой, безмолвно спрашивая её, в чем проблема.

— Мне нужно в Норвегию, — сцепила руки в замок, подогнула колено и поставила на него подбородок, будто страна была через дорогу.

— В Норвегию? — переспросил Барнс, откровенно не сдерживая смеха.

— Что непонятного? Страна такая, между прочим очень красивая и безопасная, — начала раздражаться Соколова. — Давай так: отвозишь меня туда и расходимся. Ты там дальше идешь вербоваться ГИДРой, а я спокойно себе жить.

Джеймс громко выдохнул, поджимая губы на словах о ГИДРЕ. Она задевала это так, словно то, что он ей рассказал — растворилось в небытии, а то и вовсе не было произнесено. Гребанная Соколова со своими чересчур безумными идеями.

— У тебя нет документов, ты не сможешь легально пересечь границу, — впившись в неё взглядом, резко проговорил мужчина.

— И? — вскинула бровями. — Ты не забыл ли, что «нелегально» — это наше второе имя? Или тебе стоит напомнить, так я могу…

Джеймс поднял руку, останавливая её безудержный поток ненужных слов, поднимающих волну воспоминаний у него в голове.

— Придется ехать через лес на машине, а это долго, около суток, — пытался более спокойно говорить Барнс, но для Соколовой это было, как для ребенка — слишком непонятно, сумбурно.

— Перетерплю. Сутки это только до Осло, мне нужно в Хаммерфест. А значит, примерно три дня, — пальцем выводила только ей понятные узоры на столе, периодически кидая заинтересованный взгляд на Барнса, стоящему на распутье. Ему, видимо, очень сложно было принять решение, раз на виске выступила венка, пульс в которой Соколова могла увидеть за версту. — Я могу заплатить тебе.

Подковырнула, да так, что Джеймс тут же пронзил её испепеляющим взглядом. Его сего-голубые глаза были настолько холодными, что могли заморозить даже сам ад. Но то, с какой жестокостью он сейчас смотрел на Александру, даже её выводило из колеи. Где-то в животе что-то жалобно сжалось, прижимаясь куда-то к спине. А на лице всё такая же невозмутимость. Сидела, подогнув ногу так, словно была королевой всего мира. И даже не это напрягало Барнса. А само понятие того, что всегда и всё Соколова решала с помощью денег. Даже когда на кону стояла её собственная жизнь, она попытается сторговаться, потянуть время, предложить что-то взамен.

— Засунь свои деньги знаешь куда? — процедил сквозь зубы мужчина, поддаваясь вперед и облокачиваясь руками на стол. Александра расплылась в улыбке, хлопая ресницами, будто и вовсе не боялась его. Для неё всё это было игрой. Теперь реальная личность Барнса была в постоянном напряжении, и девушке так невероятно сильно хотелось увидеть, что же будет, если настоящий Баки Барнс взорвется. — Собирайся.

— Ха! — вскликнула девушка и тут же громко рассмеялась, хлопнув ладошкой по столу.

Барнс тут же обернулся, смотря, как она двигалась медленно, ведя пальцем по краю стола. Ему в тот момент внезапно захотелось попасть в её голову, ведь вела она себя безудержно, странно, до изнеможения раздражающе. Он остановился, глядя, как её босые ноги шагали по кафелю в кухне, как она кусала себя за губу, заправляла вечно непослушный локон за ухо. Бесила и вселяла страх. Никогда такого не вызывала, а сейчас делала это с двойной дозой.

— Не уходи, — прошептала она, поднимая глаза. Сердце Джеймса упало в пятки, где-то там стуча, а сам он смотрел на неё, не понимая, что происходит. — Я ведь люблю тебя.