V. He died (1/2)

Любить значит страдать. Чтобы не страдать, надо не любить, но тогда будешь страдать от того, что не любишь. Поэтому любить — значит страдать, но не любить — тоже значит страдать, а страдать — значит страдать. Чтобы быть счастливым, надо любить, значит, надо страдать, но страдание делает человека несчастным, поэтому чтобы быть несчастным, надо любить, или любить, чтобы страдать или страдать от избытка счастья. Жалко, что ты за мной не записываешь.</p>

Can you feel my heart? — Bring me the horison</p>

Глухой стук сердца можно было услышать в полупустой комнате. Это былое укрытие, практически не изменилось с того времени, лишь углы комнаты покрылись плесенью от перепада температур, и местами отстали обои. Не обжито и пахло так, словно это был подвал. В воздухе не витало ничего, что могло бы напомнить о том две тысячи одиннадцатом. Ни чувств, ни дыхания, ни картины по номерам, что висела в дальнем углу. Да даже бутылок из-под пива не было. Ровным счетом ничего, кроме двух людей, ставших чужими друг другу.

Он стоял в дальнем углу комнаты, держа руки в карманах и не сводя взгляда с трубки, что тянулась от её вены к капельнице. Хреново. Он ничего не понимал в этом, но с войны остались минимальные знания, которыми удалось воспользоваться, лишь бы она не умерла у него на руках. Девушка не приходила в себя уже четвертые сутки подряд, и Барнс каждые полчаса проверял её дыхание, боясь, что всё закончиться там же, где началось. Взгляд его был рассеянным и потерянным где-то во множественном количестве одеял, которыми была укрыта Соколова.

Три дня назад он судорожно стирал с её лба наметки маркера, бережно вытирал тело от крови и дул на ранки, думая, что так будет легче. Но она была простой игрушкой в его руках, которая не чувствовала бесконечного потока боли. Александра была замкнута в аду собственного мозга, который преподносил ей яркие картинки собственных пыток. Среди этого всего мелькала картинка маленькой девочки с серыми глазами. Начало конца для чего-то. Она карабкалась, кричала, но все это происходило не наяву, а где-то в глубинах её фантазии.

— Папа! Папа! Папа! Папа!

— Закройте ей рот, я не могу больше это слушать.

— Нет! Отпустите меня! Папа!

За дверью на самом деле стоял Виктор. В своём привычном амплуа: в очках, слегка удлиненном пиджаке, с небольшим кейсом в руках. Он стыдливо кидал взгляд на стекло, позади которого кулаками била дверь тринадцатилетняя девочка. Она кричала, что есть мочи, а он делал вид, что и вовсе её не знал. Продолжал вести разговор так, будто её вообще не существовало ни в его жизни, ни в том помещении. Он считал, что так будет лучше для всех. Не только для него.

Девочку дернули за воротник, тут же отрывая от двери, и она закричала, что есть мочи. Но Виктору было плевать. Для себя он знал, что она сможет противостоять всему этому, а значит мог быть уверен, что сам останется в чистейшей безопасности. Как бы не так. Для него работа всегда стояла где-то в поднебесье, для него он сам был там же. А что на счет неё? Чистое дополнение, что лишь напоминало жену, своими волосами и манерой общения в раннем возрасте.

— Стреляй.

Огонь. Много огня.

— Мама.

Боль. Оглушение.

— Проснись, Александра. Давай.

Россия. Санкт-Петербург. Сентябрь. Уничтожение. Боль.

— Если они найдут… Если они только найдут меня…

— Не найдут. Прятаться всегда нужно на видном месте. Мы у них под носом.

Под носом. Как же. Она тогда и подумать не могла насколько сильно привязалась к тому моменту.

Больно. Из раза в раз больно. Она уничтожала изнутри, словно яд.

— Соколова мертва.

Барнс дернулся, словно выходя из сна. Он действительно последние полчаса, практически не моргая, смотрел на её руку, где было слишком много шрамов. Он понимал, что так жили все девушки Красной комнаты, но всегда ему казалось, что именно ей доставалось то, чему она попросту не могла дать отпор. Наташа могла, потому что изначально знали, кто станет лучшей. А Александра, словно козел отпущения, была просто подопытным кроликом и второстепенной игрушкой, которую ставили словно мишень.

Перевел взгляд на её лицо и тут же до скрипа сжал бионическую руку. Для него этот бесконечный поток одинаковых суток превращался в день сурка. Джеймс лишь изредка покидал комнату, чтобы сходить в туалет и съесть последние остатки пищи. В глубине души он понимал, что вариант того, что она проснется после подобного — минимальный, а все равно продолжал стоять рядом, словно подталкивая её на выход из этого сна. А вдруг. Вдруг повезет и она откроет глаза. Но она не открывала.

Она же была бойцом. Он же именно так её называл — «боец». Соколова буквально могла увернуться от пули, пережила открытый перелом бедра и свободно бегает от потенциальных убийц на больной ноге. Тогда почему не могла пережить голимый эксперимент Дрейкова. Барнс мусолил это у себя в голове днями и ночами напролет, считая, что именно эти мысли смогут ему свыкнуться с данной ситуацией. Но сам факт того, что они вновь находились вдвоем в этой квартире — сжирал его изнутри заживо.

Примерно через два часа он вышел из комнаты, громко выдохнув. Джеймс поддерживал связь только со Стивом, которому наплел про то, что ему слишком тяжело находится в обществе, где как минимум половина его ненавидит. Сказал, что ему нужно немного пожить свободно — без Ваканды, без Мстителей. Хотя сам был уверен, что Старк уже давно пробил его местонахождение. Черт с ним. Сейчас он чувствовал себя двояко. Ведь больше всего на свете Джеймс ненавидел её — Соколову, лежащую в соседней комнате. Он ни за что на свете не спас бы её — был так чистоплотно уверен. Теперь они, получается, стали квиты. И он мог бы забыть о ней раз и навсегда. но что-то не получалось.

Каждый раз закрывая глаза, начинал думать о том, насколько она пострадала, и как ей помочь. Но ответов не было. Так же как не было и сознания девушки. Он же понятия не имел, что происходило с ней за эти пять лет. Ладно он — полноценная реабилитация в Ваканде, после очередного захвата ГИДРой, полное очищение кода из мозга, и кошмары по ночам. Но она? Кто она, что она, где она, с кем она. Ничего. Лишь та мелкая информация о том, что она причастна к коду, который получает правительство. Внезапная угроза уровня Мстителей, абсолютно также внезапно вывела на неё. Это выглядело странно.

Джеймс сел на диван, сильно надавливая себе на веки, чтобы облегчить жажду сна. Дернув из стола листок и ручку, решил накидать хоть что-то. Не верил он, что она могла вот так просто засветиться, пять лет умело скрываясь. Еще и перебралась в США, будто знала, что её именно тут и заметят. Хотя Россия ей никогда не нравилась. И никакие доводы не нужны тут. Она принадлежала Красной комнате, та в свою очередь — находилась в России.

Мужчина написал лишь имя девушки в центре листка и тут же скомкал его, отбрасывая в сторону.

Сегодня он поспит. Теперь уж точно. Завтра сходит в магазин и начнет жить так, как рассказал Стиву — обычной жизнью человека. Если Соколова очнется — это будет уже её проблема.

Утром следующего дня ничего не изменилось, за исключением щетины Барнса, от которой уже стоило бы избавиться. Он на самом деле уже не понимал какой сегодня день и час. Двигаясь по коридору в направлении спальни, прислушивался к каждому шороху и звуку, но создавалось ощущение, что он лишился слуха, — настолько в квартире было тихо. Соколова лежала всё также. Поднеся тыльную сторону ладони к её лицу, он ощутил еле слышное дыхание, и громко выдохнул. Она была жива. И теперь к Барнсу в голову закрадывалась мысль, что лучше бы она умерла. Не мучались бы оба.

«Я жив. Никого не убил. Кошмаров не было

— Б.»</p>

Глупая привычка подписывать себя в конце еще со времен Второй мировой. Словно Стив и сам не поймет, что это был он. Но так в действительности было видно, что Джеймс принадлежал сам себе, и писал именно он, а не Зимний солдат. Вторая его личность не знала, кто такой Баки. Всего маленькая буква в конце означала очень многое.

«Что ты делаешь в России?»

Высветилось сообщение. Роджерс в свою очередь не подписывался, потому что жил в современном мире немного больше чем Барнс. Старк уже озвучил всем, что в их «новых» Мстителях дезертир. Джеймс, взяв в руку телефон, тут же сжал его и, если бы он находился в бионической руке, то точно увидел бы свой конец.

Говорю же, пытаюсь отделиться от общества США и ГИДРы в том числе. Россия не такая плохая страна, как вы все дружно считаете.

— Б.</p>

Следующее сообщение Роджерса Барнс попросту решил не читать. Его порядком раздражала эта заинтересованность в его персоне. Словно никто не верил в то, что он мог измениться. Слишком много опеки от человека, которого в молодости самого нужно было опекать. Вот в такие моменты он вспоминал Соколову, которая, видя как в нем нарастала агрессия, не пыталась его успокоить. Она сама была такой же больной на голову, что, в самом начале, они могли просто наставить друг на друга пистолеты. Более того, ей не приходилось вызывать эту агрессию в нем — она, в точности как у Халка, была у него всегда.

Да и вообще Соколова просто знала, что могла получить от второй личности Джеймса незабываемый подарок, которым, кстати, довольствовалась до сих пор. Но, сравнивая их возможности, Джеймс — суперсолдат, она же — неудачный эксперимент с высоким болевым порогом, можно сказать, что Соколова очень даже хорошо физически могла его подавить. Конечно пострадала бы знатно, но всё же. Их характеристика буквально одинаковая: оба убийцы мирового масштаба, у обоих конечности не в порядке, оба с нестабильной психикой. Вот только, если Барнс жалел о поступках сделанных Зимним солдатом, то Соколова — считала это должным, ведь с абсолютно чистым разумом делала то, что делала.

Мужчина периодически замечал, что она задорно улыбалась, когда говорила о своих поступках. Ей было весело от того количества народу, полегшего от её же руки. Это всего цифры составляющие жизнь классического убийцы. Просто кто-то жалел о них, а кто-то гордился. Может, если Соколова не очнется, так будет лучше? У неё не будет соблазна взять в руки оружие и лишить жизни еще с десяток человек. У Барнса просто неконтролируемая агрессия, у неё же — жажда крови, которую ей привязала Красная комната.

Джеймс порылся в кухонном ящике, где ранее они хранили местную валюту. Курс рубля порядком изменился, поэтому на тысячу, которую он наскреб копейками и скомканными бумажками, многого не накупишь. Но ему нужно было чем-то питаться, тем более, что последние деньги, которые у него были с собой, Барнс потратил на физраствор для Соколовой. Ни сна, ни пищи — словно в робота превращался.

Впервые за всё время, что в две тысячи одиннадцатом, что сейчас, — он вышел на улицу днём, не боясь быть пойманным. Ведь, получается, его реабилитировали. Теперь он просто сержант Джеймс Бьюкенен Барнс. Просто со слегка мутным прошлым. Хоть Ваканда и освободила его от железных пут ГИДРы, всё равно что-то в нём его самого пугало. Будто Зимнего просто заперли в банке, откуда он не мог выбраться, но был живым. Наверное, именно поэтому Баки и помнил все события программы.

А еще помнил боль. И сейчас, переключаясь с Соколовой, он мысленно возвращался в тот день, когда она снимала самостоятельно ему шифр с мозга. И, если Шури делала это безболезненно, то эта пыталась отвязать боль от шифра точно таким же способом. Просто это было сделано не с жестокостью, как это делала ГИДРА, а с огромными усилиями и, наверное, любовью, будто от его спасения зависела её жизнь. Ведь в тот день они буквально должны были убить друг друга. Он был её миссией. Она — просто оказалась у него на пути.

Барнс не скрывался, как тогда в Вене, хотя по привычке прислушивался ко всему, периодически оглядываясь. Его взгляд был жутко тяжелым и пронизывающим. Серо-голубой цвет глаз только добавлял холода к образу мирового убийцы. Джеймс отдал бы все деньги мира, только чтобы снять с себя этот ярлык. А вот Соколова повесила на себя ещё с сотню таких же, лишь бы её перестали донимать. Всё, что скрывал в себе Барнс, — бионическая рука под названием «плохое кровообращение». Благо, в России начинались холода, и на него не будут глазеть, как на ненормального.

Ему стоило привыкнуть к современной жизни. В самой развитой стране на планете он был отшельником, живущим в хижине, а что говорить об очном современном мире. Вот так просто он не ходил в супермаркет с тридцать седьмого года. Даже тогда, когда Соколова его вытащила, он не намеревался погружаться в реальный мир. Поэтому это всегда делала она. А теперь, вместе с потоком людей, ходил мимо стендов с самой разной едой, о которой он мог только читать в те года. Джеймсу было не по себе, когда он из раза в раз останавливался с одним и тем же отделом. Ходил просто по кругу, не в состоянии разобраться, где находилась нормальная пища, а не сотни тысяч различных соусов.

И он порядком начинал напрягаться, держа в руках пустую корзинку для продуктов. Со стороны Барнс выглядел смешно. В прямом смысле находился не в своей тарелке, постоянно хмурился, пытаясь вспомнить значение того или иного слова на русском. Словно с программой Зимнего солдата стерлось и минимальные знания языков. Под нос ругнувшись, Джеймс оглянулся по сторонам и наконец заметил проход в другой отдел. Ему уже не хотелось мудрить, и он готов был просто купить упаковку яиц, молоко и сливы (для чистого перекуса), но он вышел в кондитерский отсек.

Такого изобилия еды он давно не видел. А в дальнем углу стоял огромный телевизор, по которому крутили новости. Звука Джеймс не слышал, но видел картинку. На экране было его лицо и заключение суда. Неужели в России больше нечего обсуждать, как его реабилитацию? Будто от этого что-то поменяется. Сцепив зубы, Барнс быстро двинулся в следующий отдел, наконец попав в нужный. Не заглядывая на цены и даты изготовления, взял бутылку молока и яйца. И, на удивление, сразу за молочным, были фрукты и овощи.

Казалось бы — самое сложное позади. Вот только Джеймсу никак нельзя было избежать разговора с кассиршей. Он сделал вид, что просто глухой, жестом указав на уши. Даже от пакета отказался, засунув все подмышку. Только выйдя из супермаркета, мужчина наконец задумался, почему в их квартире есть и свет, и вода. Ведь он о ней практически и не помнил с того времени, как первый раз побывал там. Получалось, Александра оплачивала её, но при этом сама не жила в ней. Какой смысл в этом тогда?

Чем дольше она лежала в отключке, тем больше у Джеймса появлялось вопросов. Он не мог уже молчать, не мог думать, это уничтожало его изнутри. С каждым днём превращался в холодное железо, которое даже не могло здраво мыслить. Перешагнув порог квартиры, разулся, кинув ключи на тумбочку, и тут же зашел в комнату Соколовой. Без изменений.

Он же все сделал правильно. В точности, как на войне. Все раны обеззаразил, перебинтовал, следил за загноениями, пульсом и дыханием. Значит, девушка могла просто так долго заживляться. Но была одна небольшая проблема. В программе инициации, в которую попала Соколова, была химическая разработка, которая стимулировала долгую молодость и сильное здоровье, в том числе и быструю реабилитацию. Он вновь об этом подумал, и вновь разозлился. Со всей силы ударив бионической рукой стену, оставил на ней вмятину, размером с теннисный мячик.

Отвлечься. Включил какую-то программу, что вряд ли несла в себе какой-то смысл, на телевизоре в кухне и принялся готовить яичницу. Метод отвлечения был ни к черту. Первые минут десять, пока разогревал сковороду и перемешивал яйцо, — все остальное время, как идиот пялился в коробку, слов из которой не понимал. Оживился только тогда, когда учуял запах горелого. Тут же подорвался, хватая вилку со столешницы и быстро вываливая пищу на тарелку. Но поесть ему не судилось.

Его слегка передернуло, когда почувствовал что-то холодное в районе затылка. Джеймс аккуратно повел краем глаза и заметил, что сзади него стояла Соколова, держащая пистолет у его головы. Барнс медленно поднял руки, выпустив вилку, думая, что она наконец опустит оружие. До неё тогда, наверное не доходило, что он этот пистолет в мгновение ока из её рук выдернет, и скрутит её напополам. Именно поэтому мужчина и не делал этого.