IV. Can you hear me? (1/2)

«Нельзя отрицать правду, увидев её»</p>

The Musketeers</p>

— Всё, прекращай, Дже-еймс, — заливисто протянула она, закрывая лицо ладонью. — Это тебе не шутки.

Не шутки. Для неё всё и всегда не было шуткой. Другая. Тогда она была другой. Умевшей в секунду увернуться от пули, обладающей огромной властью над ним и, словно божество у язычников, умела остановить бесконечный поток крови в его сознании. Она не была ведьмой, не была гением. Просто внезапное столкновение идентичного самой себе, подтолкнуло к единичному эксперименту, который получился.

Это была комната в тёмных тонах голубого, но, если раздвинуть шторы и впустить солнечные лучи, можно было сказать, что стены наоборот — были светлые. Но это была выработанная привычка: плотно закрытая дверь балкона и тяжелые задвинутые портьеры, которые совсем не подходили под цветовую палитру. Это вообще не было похоже на квартиру, уж точно не обжитую. Словно две мыши, отыскавшие себе коморку, они ютились в однушке, где им было слишком комфортно.

Ведь действительно так. Скрипучий паркет, пахнущий деревом, будто его недавно уложили, круглый коврик у кровати с её стороны, чтобы холод не так сильно отдавал в ноги, приставка и телевизор в дальнем углу. На полу с десяток пустых бутылок пива — представление советской квартиры двух алкоголиков. На самом же деле, они просто не выходили на улицу. Хотя, если быть точнее, они делали это ночью, тогда, когда вокруг них никого не было.

А ведь идентичными были до мозга костей. Толпа заставляла их задыхаться, испытывать что-то неуютное, хотя всю жизнь они и находились в этой толпе, громкая музыка давила на перепонки, вызывая головные боли, что набатом отдавались где-то в животе. И оба не любили солнечные дни, будто подобная погода была создана только для счастливых. Себя они таковыми не считали. Вообще суждение о счастье было для них не то что ошибочным, — просто нереальным. Счастья нет, всё, точка.

Тогда на небе была полная луна, в силу которой девушка свято верила. Она верила во все, что так или иначе сопротивлялось её «природному» мнению. Если Бога нет, то она верила в человека, если не было ничего сверхъестественного — она верила в домового, который периодически крал любимую пару её носков, если не было сил — она верила в то, что сможет сама себя спасти. Это все противоречило тому, что в неё было заложено много лет назад. Этого попросту не могло существовать в её голове, пока она находилась в сетях. Сейчас, кажется, сеть стала намного прозрачнее, возможно, даже совсем исчезла.

Мужчина следом рассмеялся, заваливаясь сверху на девушку и убирая ее руки от лица. Небольшой шрамик на правой щеке каждый раз задевал его взгляд, и где-то внутри что-то ёкало, выдавая перед глазами картинку того, как он у неё появился. Сухие непропорциональные губы, открытые блестящие глаза, и приподнятые щеки. Ему плевать на всю серьезность, плевать на то, что было раньше, потому что в тот момент он был счастлив. И самое главное — это не было иллюзией.

Она была реальной. Смотрела на него, улыбаясь, протягивала руки к отросшим волосам, наматывая их на указательные пальцы, шептала что-то, как ему казалось, невнятное, ведь он воспринимал её слова как детский лепет, в котором не было смысла, а потом тянулась вверх, оставляя краткий поцелуй на его губах. От этого в животе разливалось тепло, а чувство тревоги тормозилось на долю секунды. И именно в тот краткий миг он начинал чувствовать себя человеком — не солдатом.

— Бак, — внезапно проговорила девушка, беря его лицо в свои ладони и задерживая зрительный контакт. — Что бы ни случилось, пообещай мне, что никогда не станешь меня ненавидеть.

Свет ударил сильно, проник примерно в середину мозга и отдался колющей болью. Сердце бешено колотилось о ребра, а в животе скрутился комок из липкого ощущения, которое принес этот сон. Он буквально ненавидел всё, где видел напоминание о ней. В том числе ненавидел и её. Ему очень сильно хотелось, чтобы какой-то гений изобрел сыворотку, подобную сыворотке супер-солдата, которая смогла бы стирать некоторые воспоминания. Барнсу в сотню раз легче проживать воспоминания о том, как он убивал людей, чем видеть каждый раз её лицо.

Её до ужаса отвратительное лицо с красными губами, которыми она зажимала сигарету, её серую шубу, в которую она куталась той единственной зимой, острые коленки, которые синели от холода, и трясущиеся руки, когда у неё случались панические атаки. Потекшую тушь, когда плакала, курносый нос, который она всегда задирала, идя по ночной улице, и тощие пальцы, на которые невозможно было подобрать кольцо. Каждую точку, ямочку, шрам. Волосинку, ресничку, тромбоцит и лейкоцит.

<s>Но будь у него возможность убить её — он бы никогда этого не сделал.</s>

У Джеймса было огромное количество вопросов к ней. Не складывался у него пазл. Для чего все это было нужно, чтобы потом, словно по щелчку пальца, всё прекратилось? Конечно, он понимал, что «втереться в доверие» — это лучшая тактика, которая уничтожит по всем фронтам, но всё же какая-то его часть верила и надеялась на то, что причина у неё была абсолютно другая.

Именно эта часть прошлым вечером вывернула Барнса наружу. Он не слышал Романовой, что констатировала факт присутствия на видео Соколовой, единственное, что видел, — это она. Худая как спичка, с редкими волосами, с бледной кожей, окруженная стаей голодных волков в виде запрограммированных девиц, которые выполнят любую команду. На виске у него в тот момент выступила венка, а зубы, кажется, скрипнули. Взгляд заметался по мизерной картинке в руках Романовой.

У него в тот момент сработал инстинкт. Он готов был сорваться с места, схватить кожаную куртку и первым рейсом прилететь в гребаную Россию и снести голову Дрейкову. Но это был лишь инстинкт, мгновенное рвение и желание спасти её, вытянуть из этого логова и поставить на ноги, еще хоть раз коснуться её тела.

— И? Соколова — это вовсе не тот человек, которого я бы посоветовал тебе спасать.

С этими словами ушел, оставив Наташу одну с глазами на мокром месте. Не это она ожидала услышать. И не это она ожидала увидеть. Барнсу было абсолютно плевать на происходящее, в том числе и на Александру, которой, возможно, уже не было в живых. Но и сама она не поедет её вытаскивать. И дело даже не в конце их дружбы. Последняя встреча Дрейкова и Романовой прошла отвратно, учитывая, что теперь девушка знала о намерениях красной комнаты.

Управлять или уничтожить Мстителей. И поджилки у Романовой задергались от понимания того, что она уже давно могла сказать об этом. А теперь на её совести труп Соколовой, что даже спрятаться нормально не смогла. На этом все. Концерт окончен, а вдовья кровь всегда будет течь в её венах.

Послевкусие у сна было долгим и неприятным. Наверное, все сны, которые показывает нам именно память, всегда будут самыми тяжелыми. Он тогда стоял напротив зеркала в ванной, облокотившись ладонями на мраморную поверхность стойки раковины, и неотрывно смотрел на своё отражение. В голове он громко кричал о том, как сильно себя ненавидел. Но это читалось и во взгляде, где не было ничего человечного. И, казалось, Джеймс вот-вот поднимет бионическую руку и ударит зеркало, что то разлетится на миллион кусочков. Но вместо этого идеальную тишину нарушило эхо, сотворенное ударом капли о мрамор.

Барнс тут же опустил взгляд вниз, и тут же поднял его обратно, на своё отражение, где теперь кое-что изменилось: на щеке остался мокрый след от слезы.

— Я же оставляю этот след? — затейливо улыбнулась она, запуская руки в его волосы еще сильнее. — Ну такой след… — начала объяснять, потому что взгляд мужчины ясно давал понять, что он не знает, о чем речь. — Вот не было меня в твоей жизни, а тебе кажется, будто я всегда рядом была. И когда даже не хочешь меня вспоминать, это по случайности случается. Оставляю?

Он не дал тогда ответа на этот до жути странный вопрос. А теперь наконец понял. Она имела чертовскую способность въедаться во все, чем себя окружала. И да, оставляла след. Спустя время он до сих пор может слышать запах её духов на улице и в толпе видеть похожую темную макушку. И, наверное, именно этим следом ему и придется идти, потому что рука всё-таки сжалась в кулак, а зубы в который раз скрипнули.

— Черт бы тебя побрал, Саша, — плюнул это в пустоту и вышел из ванной.

Его вновь запишут в преступники мирового масштаба, как только он перешагнет за порог штаба Мстителей. Особенно, если он пересечет границу США и отправится по направлению к России, куда сейчас направлены чуть ли не все разведывательные установки Пентагона. Конечно, первым делом вздебоширится Старк, начнет говорить о том, что вообще глупой затеей было доставать Белого волка из Ваканды, пусть лучше там и сидел бы остаток своих дней.

Он больной. Чокнутый идиот, который всю жизнь жаждал свободы и готов так просто от неё ускользнуть, лишь появилась возможность. Это была его реальность, где всегда была одна дорога — обо всем жалеть, испытывая неумолимое чувство обязанности спасти тех, кто даже не заслуживал этого. Он не надеялся попасть в рай, что уж говорить — и в чистилище тоже. Но ему хотелось, чтобы вода в его котле была менее горячей, чем в остальных. Как в старой советской игре, где волк собирал яйца, — он пытался словить людей, которым разрушил жизнь, и хоть чем-то им помочь.

Мстители сейчас лишь условное название, команда Старка и команда Роджерса — не больше. Все они сами по себе — преступники, и, если бы не Росс, половина из них сидели бы сейчас в Тихоокеанской тюрьме, стуча пальчиком о плотное стекло, перекрывающее доступ к выходу. И в голове Барнса мигом сложился хороший такой план так называемого побега. Сейчас он не вспоминал о вчерашних словах, да и вообще у него была стопроцентная уверенность в том, что Соколова жива и невредима.

Жаль только то, что ему не было известно, насколько сильно её затылок бился о бетонный пол при падении, как сжимались её органы в единый комок, когда ноги девушек то и дело вбивались в её живот, или как трещали её кости, когда руки заламывали за спину. Он был точно уверен, что она жива и встретит его с распростертыми объятиями. Но на деле же она даже не догадывалась о намерениях Барнса спасти её зад. У её мозга было семь минут жизни, а тоннель, в конце которого виднелся белый свет, не был таким уж и далеким.

Сутки. Сутки он потратил на то, чтобы купить два билета на самолет с пересадкой во Франции. Не собирал каких-то вещей, через ВПН только зашел на карты, и нашел то место, где ГИДРА когда-то оставляла запасы оружия для его миссий. Ему казалось, что там точно должно было остаться хоть что-то, пусть то будет даже какой-то пистолет. Если в открытую возьмет из оружейной — все тут же поймут, что он пытается усидеть на двух стульях, что, по сути, так и было. В буквальном смысле ничего не взял с собой с базы мстителей.

Вряд ли Дрейков знал, что программа инициации Зимнего солдата развалилась с крахом, поэтому Барнс и решил вести себя так, словно он всё ещё под воздействием. Так на него будет обращено меньше взглядов и попыток убить — ведь его славное имя теперь известно каждой собаке после взрыва в Лагосе. Его ведь привязали и к этому, убийца мирового масштаба как-никак, а значит, замешан во всем. И Джеймс с тяжелой душой, после разморозки, принял этот факт. Все равно хуже уже не будет. Будет, и очень скоро.

Все попытки Барнса слиться с толпой из раза в раз громко разрушались, все же не так давно его историю громко осветили на весь мир, из-за чего он имел теперь некоторые проблемы не только с КПП, но и с тем самым народом, что глазел на него, будто в зоопарке. Его металлическая рука вновь надежно спрятана в кожаной перчатке, взгляд напряжен, но при этом переключается с плитки на плитку на полу аэропорта. Его не могли не выпустить — сейчас-то он полноценно оправдан благодаря борцу за справедливость с фамилией Роджерс. Но от этого легче не становилось.

— Джеймс Бьюкенен Барнс, — держа перед собой паспорт Зимнего солдата, громко зачитал пограничник. И тут же ухмыльнулся, колко цепляясь взглядом за лицо Баки. — Удивлен, как же быстро вы решили покинуть страну, когда-то готовы были за неё воевать.

— Я и сейчас готов, — пробубнил Барнс, крепко сжимая небольшую полочку стола, за которым стоял работник.

— Готов он! Ха-ха, — теперь уже громко рассмеялся и, поддавшись вперед, тихо проговорил: — За тобой тщательно следят, Барнс, и твоя поездка в Россию не останется без присмотра, — вернувшись на прежнее место, замурчал себе под нос гимн США и, будто невзначай добавил: — Если Соколова пересечет границу, сядешь и ты, и она в Тихоокеанскую.

Поставил штамп в паспорте и, словно ничего не было, отдал его Барнсу, крепко сжавшему челюсти. Больше всего он ненавидел псевдо-власть, которой обладали все эти штатные работники. Говорили они так, будто он и сам этого не знал, потому что как только пересечет границу, начнется чистая незаконная деятельность. Ему придется поставить барьер в своей голове, который вновь сделает из него машину для убийств. <s>Но ведь убийство подобных себе не является грехом.</s>

За время полета он даже ни на секунду не задумался о том, что Дрейков действовал радикально, приказав убить Соколову. «Правитель» Красной комнаты знал, что кто-то, да прискачет на помощь этой девахе, которая никогда ничего хорошего никому не сделала, но почему-то её все дико любили. И это проявлялось даже в Мадам Б, которая тренировала остальных девочек до изнеможения, а этой давала поблажки. В Соколовой никогда не видели идеальную убийцу, никогда не пытались сделать верх совершенства, как это делали в Романовой. Ей просто везло.

Слова Барнса о том, что она лучше шпионила, чем убивала, были сущей правдой. Да, если разозлить её, она могла навредить; да, если сосредоточится, она сможет попадать точно в цель, но партизанкой она была в сотню раз лучше. Ей не нужен был пистолет, чтобы узнать, о чем говорят в правительстве, и не нужны были боксерские перчатки, чтобы узнать, с какой стороны на неё кинут западню. Она была своей среди чужих, и только поэтому, нося под юбкой установку, которой могла изничтожить разом десяток человек, не пользовалась ею.

Её не знали в лицо, могли только на слух воспринимать фамилию и хмыкать, когда говорили о роде деятельности. А она, стоя рядом, восхищалась, собственной же личностью. Она могла быть любовницей банкира, горничной президента или стриптизершей известной сети баров. Кем угодно, только не самой собой. В рюкзаке ведь можно было найти с несколько десятков разных паспортов на другие имена и даты рождения. И только благодаря отцу Соколова могла прятаться по всему миру, и речь шла не о деньгах. На простом уровне владела несколькими языками без акцента и могла слиться с толпой, в отличии от Барнса.

Франция не принесла никаких эмоций. Джеймсу лишь по ушам резанул девчачий крик, что оповещал об огромной радости прибытия в Париж. Кому-то было достаточно такой мелочи, чтобы плакать от счастья. Он такие слезы видел всего раз в жизни. И то, сейчас он не был уверен в их искренности. Странно, но последние три часа в его голове была настоящая тишина, не нарушаемая ни мыслями, ни чужими разговорами. За исключением часовни, стрелки которой остановились на полночи. И звук этот намертво въелся в его голове, словно отсчитывал минуты до конца.

Лучше бы это был конец.

Примерно двенадцать часов в дороге, и Барнс ступил на заповедные земли матушки-России. Не было животного страха или даже банальных переживаний. Предстояло просто добраться до пригорода Питера, найти небольшое укрытие ГИДРЫ, где, он был уверен, ещё точно что-то осталось из оружия. А дальше уже наобум, лишь догадки о том, где находилась новая база Красной комнаты.

И только идиот решит, что сможет справиться в одиночку.

***</p>

Пять.