II. The hell's zoo (1/2)

«Садизм нередко проявляется в отсутствии каких бы то ни было чувств» — Станислав Ежи Лец</p>

</p>

ADONA — Hit me with your best shot</p>

В темноте всегда прячутся все человеческие страхи. И будь это великолепная темнота с привкусом свободы и летней звёздной ночи, или темнота с горечью на языке — из неё всегда вылезут длинные пальцы того, кто безупречно считывает эмоции, превращая их в своё литое золотом оружие. А потом, проводя длинным, пожелтевшим от старости когтём, он подденет спусковой крючок, вороша безмятежную тишину. Тяжелые гильзы упадут на пол, рассыпаясь в стороны и лаская слух стрелявшему, и рикошетом приземлятся в чьи-то бледные ладошки.

Свет был ярким. Куда хуже, чем темнота. Он ударил больно, словно прожигая искусственными лучами всё, что находил на своём пути. Глаза пытались привыкнуть к слишком яркому источнику света сверху. Нервные окончания только на этом и сосредоточились, игнорируя места, где вот-вот начнёт просачиваться кровь. Запястья были чересчур сильно перетянуты грубой верёвкой, поверх которой были надеты наручники из свинца с датчиком.

Девушка пошатнулась, жмурясь и теперь чётко ощущая боль в коленях и контраст температур в районе, где дуло пистолета соприкасалось с её лбом. «Вот так возвращение на родину», — пронеслось в её голове, и держащий оружие счёл правильным напомнить о своём присутствии, уткнув металл сильнее. На зубах скрипел песок, который смешался с чем-то вязким, похожим на кровь, вот только сплюнуть она эту дрянь никак не могла, потому что всё качалось из стороны в сторону, будто на корабле.

Шлепок. И ей приходится раскрыть веки, сосредоточиваясь на плывущем, ещё более жирном, чем прежде, лице Дрейкова, стоящим над ней. Он похлопал Таскмастера по плечу, и тот тут же опустил оружие, оставившее на лбу девушки красноватый след, который неприятно зудел. Она похабно, даже дерзко посмотрела на него, показывая, что не боится его кары Божьей. Ведь именно так он себя величал в рядах вдов. Пусть понимает, что не на ту напал.

— Ну здравствуй, птичка, — он оскалился своими жёлтыми от дорогого табака зубами и поднёс два пальца к её подбородку. — Скучала по мне?

Она, сцепив зубы, хотела было рвануть в сторону, пока Таскмастер удалялся, но тут же передумала. Пустись она вновь в бега, её наверняка пристрелят, депортацией никто даже заниматься не станет. Мышцам на лице хотелось дрогнуть, скривиться и, в точности как Дрейков, оскалиться. Но вместо этого она подтянула всё дерьмо, находящееся у неё во рту, и выплюнула, целясь ему в морду. Попала больше, конечно, на рубашку, но и напыщенное лицо отлично пострадало.

Спохватился, ухватил её за горло, пережимая доступ к воздуху, и начал шептать, какими изощрёнными способами он собирался с ней разделаться. Улыбка на лице девушки с каждым его словом расплывалась всё шире. Это было похоже на истерический смех, который мог в любой момент перерасти в агрессию, обращённую на Дрейкова, пережимавшего ей горло своими пальцами-сосисками.

— В камеру её, — он разъярённо швырнул её тело в сторону, словно она не весила ни грамма; она же знатно прочесала смазливым личиком по асфальту, засыпанному щепками, раздирая кожу в кровь.

И будь она обычным человеком, давно отрубилась бы. Но она осталась в сознании и чувствовала, как в её спину и плечи впились железные пальцы щенком Дрейкова, как зудели запястья и как по лицу катилась горячая одинокая капля крови. Она сбежала в одних шортах и старой футболке, босая, безо всякого оружия; понятно, почему её было так легко поймать. Выбирали себе в жертвы только тех, кто никак не мог дать отпора. Вот и получали безупречных убийц.

Они не знали, как бережно обращаться с девушками, даже подобного рода. Швырнули так, словно она была абсолютно здоровой и могла в тот же миг спохватиться и напасть. Пролетела по холодному полу метра два, ударяясь головой о ледяную поверхность батареи и в этот раз уже точно отключаясь. Последнее, что она увидела — закрывающееся стекло камеры, в которую была посажена. Ну хоть не электрический стул, и то радовало.

Дрейков знал, что она выживет. Всегда выживала. Тем более, он знал её предел, не зря же испытывал одной из самых жесточайших программ обучения, которую ввёл после побега Романовой. Смертельным для неё будет только потеря головы или сердца, а всё остальное — лишь малые повреждения. Ведь даже когда нога могла вот-вот отказать, она всё же выполнила задание, которое он ей поручил. Поэтому, стоя в нескольких метрах от загораживающего стекла, Дрейков отсчитывал секунды до того, как она очнётся. По его мнению, ничего критичного. Пока отбивалась, в паре местах сломали нос, разбили губу, может, сломано несколько ребер, да и просто хорошенько по почкам получила. Потом ещё пару пощечин за то, что пыталась кусаться со связанными руками, а финальный удар головой — липа для привлечения внимания. Но это только он так считал.

И в какой-то мере был прав. Она очнулась примерно через полчаса, безо всякого желания драться или сопротивляться. Можно было подумать, что она готова сдаться, пойти на повиновение и склонить голову для лаврового венца, состоящего из костей и крови всех противников Дрейкова. Она увидела его, стоящего перед камерой, словно в зоопарке, и, поджав губы, зажмурилась. Ей адски хотелось зареветь, вот только при нём этого делать было нельзя.

Подтянув к себе колени, пошатываясь, встала. Всё тело дрожало, отдаваясь импульсами к бедру, где, видимо, скопилась вся возможная боль. В животе что-то булькало, колыхалось, словно сгусток чего-то большого, ни к чему не приросший. Упёршись руками в стекло, она оставила на нём длинный кроваво-грязный след. Знала, что Дрейков не услышит её, пока не нажмет на кнопку, и поэтому молчала. Облизав палец, зеркально начала выводить буквы, чтобы гнида, стоящая снаружи, пошевелила своим пальчиком в золотом колечке.

«Переговоры?»

На русском, чтобы он точно понял, что она готова к общению с ним. Хотя изначально ей хотелось написать это на английском и перевести на родной украинский, чтобы показать, насколько ей был противен он и его «страна благословения». Она ненавидела эту Россию только из-за Красной комнаты, а так, может, и приезжала бы на родину матери. Но ассоциация была слишком херовой и дымкой ненависти застилала глаза.

Дрейков этого и ожидал. Вот только не собирался выпускать её из клетки, чтобы посадить в кресло в своём кабинете.

Ухмыльнувшись, развернулся на пятках и двинулся к выходу, оставляя девушку в совершенном одиночестве. Походкой своею вальяжной, с поднятой головой, словно только что спас мир от голода и войн, он вышагивал так, чтобы каждый звук из-под его лакированных туфель отбивался от стен громким эхом. Он — гребаный Аид, чье подземное царство вот-вот загниёт и завалится землёй, — имел такую огромную силу и никому её не показывал, не желал кричать на весь мир, что именно он — Дрейков — владелец этой никчемной планетки.

Она же не ожидала такого исхода. Рассеянно ударила по стеклу, пытаясь обратить на себя его внимание, даже начала что-то орать, будто думала, что он услышит. Она была как обезьянка, пытающаяся забрать из рук посетителя зоопарка банан; скакала практически так же, со взглядом, полным разочарования и ненависти к нему. Но его жирная фигура всё удалялась и наконец скрылась из виду. Железные двери закрыли коридор, лишая внешнего источника света. Никаких переговоров, только долбанный изолятор, где была одна койка и длинная лампа, как в детстве.

Однако теперь в камере не было ни книг, ни даже Наташи, которая могла бы разбавить атмосферу своими аморальными шутками. Она прочитывала всё, что не входило в интересы остальных вдов, но очень даже нравилось ей. В качестве ознакомления — квантовая физика, для побега — полный план помещения, который стащила из закрытой секции в библиотеке. Она постоянно рисковала быть пойманной, когда прогуливала уроки балета, потому что знала, чего ей будет стоить побег.

Дрейков не мог не знать, что подобное отношение сильно повлияет на Соколову. Она не привыкла находиться в таком месте совершенно одной. Здесь не было ничего, даже гребаного нерабочего телевизора, в котором можно было бы покопошиться. Только она одна, с кровоточащим бедром, из которого торчала леска, и засохшими ранами по всему телу. Размазывать грязь вперемешку с кровью по лицу, пытаясь оттереть хоть что-то — теперь её занятие на ближайшие часы, пока Дрейков не решит, что его пташке пора увидеть Эдем.

Упав на кровать, на которой был лишь белоснежный матрас, она подняла ткань шорт, что служили ей за нижнее белье, и со всей силы рванула торчащую леску, деформируя недавно зажившие кусочки кожи на бедре. К удивлению, даже звука не издала, лишь слёзы брызнули из глаз, мгновенно впитываясь в футболку, что ломилась от грязи. Теперь боль ощущалась более рассеяно, ведь ничего не стягивало открытую рану, а вот крови стало в несколько раз больше. Но пусть Дрейков подавится, она больше ничего делать с собой не собиралась.

Следующий раз он заявился спустя двое суток. Хотя, если быть точнее,заявился не он, а маленькая бригада врачей, которые, завидев, как решительно была настроена девушка, вытащили шприц, что тут же был вонзён ей в шею. Мягкие лапы сна приняли её, как родную, кутая в призрачное одеяло. И теперь можно было лишь догадываться, куда её увозили и насколько адской будет процедура нового инициирования.

Беззащитность была лучшей чертой в каждой вдове. Их обездвиживали тугими ремнями, и когда их глаза снова раскрывались, они не могли шевельнуть ни одной частью тела. Их судьба заключалась в том, чтобы лежать и чувствовать каждый надрез на своей коже. Дрейков, видимо, решил либо полностью лишить её ноги, либо на самом деле сделать что-то хорошее. То место, где несколько суток назад была леска, не откликалось. Она его просто-напросто не чувствовала, поэтому даже не могла оценить, насколько действия врачей влияли на её организм. Но, кажется, становилось легче.

Врачи говорили между собой тихо, словно не были работниками Красной комнаты, а на девушку смотрели глазами, полными боли и непонимания. Почему боли? Потому что они часть за частью доставали из неё напрочь раздробленный штифт, который она пыталась стимулировать. Им было приказано вернуть ногу в человеческое состояние, но они не могли этого сделать, пока она была в сознании и пыталась сосредоточиться на своей ноге.

Вновь ввели анестезию, хотя лучше бы то, что навсегда лишило бы её жизни. Лежа в комнате, освещенной только лампой над операционным столом, ей казалось, что это и был ад на земле. Врачи восстановили её за шестнадцать часов, как Франкенштейна, и ждали, когда она придёт в сознание. Новый штифт был непохож на старый. Теперь её нога выглядела, как кукольная, и двигалась на шарнире. Все ребра вернули в исходное положение, будто откат в игре, и даже попытались с лицом нахимичить, вот только не решились продолжать, словно боялись, что после всех их махинаций она придёт по их души.

Klergy — Will you follow me into the dark</p>

Было неприятное ощущение в груди, что все эти восстановления были сделаны лишь для того, чтобы вернуть всё к нулю. Теперь уже сидя на кресле в соседней «палате», девушка считала врачей и ученых, словно овечек. Они сновали вокруг неё, не глядя ей в глаза, словно любой контакт мог их убить. Можно было даже сказать, что ей хотелось поскорее вернуться в руки Таскмастера — единственного, кто так или иначе прикасался к ней, пусть и оставляя синяки. Наконец в помещении появился главный и единственный, кто смотрел ей в глаза.

— Отлично… — шептал он, словно сумасшедший. — Феноменально, — и ей теперь казалось, что её не спасали.

Это всё — очередной эксперимент, опыт на живом человеке. Этот… незнакомец со всей силы рванул ремень, прижимая голову девушки к высокой спинке стула. Её дыхание сбилось, предательски высоко вздымая грудную клетку. Вроде бы никакого стекла перед лицом, а всё равно ощущение замка на клетке. Тощие пальцы учёного сомкнулись у неё на шее, поднимая подбородок как можно выше и открывая взор на яремную вену. Чуть ли не облизнувшись, он взял в руку цилиндрообразную ёмкость с кнопкой сбоку.

Девушка дёрнулась. Знала, что движение минимальное, но продолжала, чтобы хоть как-то ослабить ремни. Это было похоже на эпилептический приступ, в котором она не могла даже вскрикнуть. Мигом врачи схватили её за руки, наваливаясь собственным весом, чтобы прекратить её попытки к побегу, а следом в тело вонзилась толстая игла, впустившая под кожу сантиметровый чип новой, третьей программы.

Была надежда, что это был конец их издевательств, что сейчас её вернут в камеру и оставят в покое до конца дня. Но вместо этого в комнату явился Дрейков. Второе пришествие. Словно Бог, раскинул руки в стороны, показывая своё превосходство, и рассмеялся, будто впервые видел подобное: обездвиженная, но в то же время трясущаяся всем телом девушка с чипом под кожей, которая теперь была полностью подконтрольна ему. Его смех эхом разнёсся по комнате, застревая в ушных раковинах.

Даже с чипом ей хотелось убить его.

— Присаживайся, — он указал на кресло перед своим дорогущим столом из красного дерева. Ковры ежемесячно менял, фетишист ущербный.

— Я постою, — отрезала девушка и перенесла вес на здоровую ногу.

— Ты не строй из себя жертву, Соколова, — хмыкнул мужчина, откидываясь на спинку кожаного кресла. — Ты знаешь, что я делаю с подобными тебе, но ты, как видишь, живая.

— Лучше сдохну, чем буду с твоим блядским чипом под кожей, — выплюнула она, хватаясь за место на шее пальцами и пытаясь выдрать датчик.

— М-м, — протянул он, покачивая головой, — я бы не стал этого делать. Сядь, я сказал, — теперь уже во всю глотку заорал он, и девушка, сцепив зубы, осела в кресло рядом со столом. — Это третье поколение, вытащишь и ласты склеишь. А ты жить, наверное, очень хочешь. Да, Сашенька?

Девушку передёрнуло. Она ненавидела это имя. Американское подобие «Алекс» — другое дело, это она принимала. Но не Саша. Так можно было называть её только трём людям в её жизни, и Дрейков никогда не был одним из них. Она дёрнулась, поджимая губы и раздувая ноздри. Стоило бы больше контролировать саму себя, чтобы не создавать себе проблем в виде Таскмастера, стоящего недалеко от входа в кабинет Дрейкова.

— Я вообще очень хотел, чтобы эти штучки взрывались, а не просто выпускали яд мгновенного действия, но учёные ещё копошатся. Гордись: ты первооткрыватель. Не хочу, чтобы ты умерла, Соколова, больно тебя Романова любила. Как она, кстати?

— Понятия не имею, — фыркнула Соколова. На самом деле знала. Каждый шаг Наташи Романовой был отслежен, чтобы вовремя сориентироваться в случае «ядерной войны».

— Жаль, конечно, что она тебя не забрала с собой. А то у меня сейчас был бы под рукой мститель, — скривился Дрейков и тут же злорадно захихикал. — Так вот. Чем хороша эта штука. Я могу видеть твои воспоминания, правда замечательно? Могу воспроизвести их у тебя в голове, даже воссоздать боль, которую ты ощущала когда-то. И могу всё стереть, понимаешь?

Его глазки-бусинки горели. А её сердце лупилось о ребра с бешеной скоростью. Дрейков не должен был знать ни о чём, что происходило в дни её побега. Нельзя было стирать это, потому что это слишком важно. Для неё. Это была её реальная жизнь, её кровь, боль, пот и слёзы. Её — и ничьё больше.

— Ты же хочешь это сохранить? — Сделка с дьяволом.