I. Lost in the memories (2/2)

Я вошла внутрь и не увидела изменений. Бёдрами навалилась на дверь, тут же захлопывая её, и выдохнула. Я просто параноик, а ночь ещё имеет свойство провоцировать все наши страхи, так что вполне нормально, что я испугалась. Двигаясь к ванной, я надеялась, что застану там воды хотя бы с полведра. Там пахло плесенью, которая разрасталась по углам, а из туалета разило застоявшейся мочой, где завелись, наверное, уже все виды хламидий. Я покрутила скрипящий кран и услышала лишь бурчание воды. Значит, проблема заключалась именно в трубах, вода всё же где-то, но была.

В темноте было отвратительно. Перед моими глазами уже скакали тысячи точек, словно я неотрывно пялилась в экран телевизора последние года два. Я развернулась, на что-то наткнувшись больной ногой. Аккуратно присев, я нащупала вещь. Тут же нашла кнопку, и, о чудо, хоть что-то здесь работало. Это был фонарик, довольно тусклый, но всё же источник света. Я подсветила им коридор, осматривая каждую пылинку и пытаясь запомнить, как всё выглядит. Тут же заметила, что у меня не заперта дверь, и впопыхах защёлкнула все средства предохранения. Обернулась, тихо выдохнув.

И только открыла глаза — застыла в немом шоке. Они нашли меня. Таскмастер и Дрейков. В темноте я не видела их лиц, но я точно знала, как выглядели их фигуры. Я не заорала, потому что на меня не нападали. Они стояли, будто фантомы, и, скорее всего, ожидали действий от меня. Я была прижата к двери — это и был мой выход. Я им и воспользовалась. Сорвала цепь и ринулась бежать, словно не знала лучшего правила. Я уже не чувствовала боль, лишь набатом в голове било то, что Красная Комната здесь, и они убьют меня как дезертира. Но за мной не бежали, а я только этого и ждала.

Может, это и был тот чёрный океан? Это всё моя больная фантазия решила сыграть со мной плохую шутку. Но на шутку это не было похоже, потому что я уже хотела завыть от того, насколько сильно мне хотелось сейчас оказаться в Детройте. Я могла подать клич о помощи, но как? Я, хромая, практически бежала по единственной улице пригорода и надеялась наткнуться на телефонную будку. А ещё надеялась, что Романовой не стукнуло в голову сменить номер, который она создала после побега.

Пока за мной не ехали и не бежали, я могла сосредоточиться на каждом своём действии. Я ведь, так или иначе, могла драться и без оружия. Я рванула на себя стеклянную дверь, трясущимися руками набирая нужный номер. Не знаю, почему боги смилостивились надо мной, но с пола будки я подняла однодолларовую купюру, которую тут же сунула в аппарат. Я не помнила, что шло после двойки в её гребаном номере. Нажала сдуру четвёрку, решив, что насрать, кому позвоню, главное — позвоню.

Трубку подняли, и я тут же заговорила.

— Они нашли меня, — и действительно нашли. Я видела сквозь стекло идущего с автоматом на плече Таскмастера и едущую за ним машину. — Красная Комната достала меня.

Я больше ничего не сказала, лишь отпустила трубку и ринулась бежать, будто думала, что смогу убежать от Таскмастера и его пули. Это должен был быть мой конец, но он не настал. Вместо этого пришли семь новых кругов ада, которые я прохожу прямо сейчас.

2000-е. Россия. Штаб-квартира Красной Комнаты.</p>

There will be pain — sokolow</p>

Это была та самая страшная русская сказка, из которой нельзя было выбраться. Если ты здесь — ты морально мёртв. Мужчинам этого не понять, ведь что может сделать мальчишка? Только подчиниться. Дрейков всегда выбирал девочек. Брошенных, зашуганных, но в то же время уже идеальных. В них была сила воли, рвение к цели и умение учиться. Обычно ещё младенцами он выискивал их не только в России, но по всему миру, собирая себе эдакий контраст народов с разными языками и традициями. Чернокожие, мулатки, белые. Рыженькие, блондинки, брюнетки или же классика русского населения — русоволосые. И, прикрываясь благой целью создать армию Вдов, Дрейков всегда имел свои намерения.

Было несколько программ промывки мозгов. Первый поток, который отбирался мадам ”Б”, подвергали церемонии инициации. Делали это в качестве удаления «беспокойства», чтобы создать концентрацию на миссии. Выскабливали всё, лишая какой-либо возможности жить половой жизнью. Стерилизовали, как тех кошек, искореняя даже мысль о том, что можно влюбиться в кого-то. Романова, как та, кто прошел комнату дважды, также попала в эту программу. Вот только во время данной процедуры ещё отлично всаживали чип под кожу, который мигом создавал дымку контроля Дрейкова над их мозгом.

Вторая церемония - менее беспощадная. Тут выбирал лично генерал Дрейков. Они должны были стать именно теми, кто будет разрушать семьи президентов и королей. Их не стерилизовали, но издевки были намного хуже. Дрейков пытался контролировать даже желание сходить в туалет, не говоря уже о желании кого-то в плане секса. Подобных девочек в самом начале Дрейков ненавидел, хотя сам придумал эту процедуру. Ему не нравилось, что раз в месяц они испытывали боль, которую приносил их собственный организм, не нравилось, что на них приходилось тратить деньги не только в плане еды, оружия и одежды. Но нравилось то, что они могли раздвигать перед ним ноги. И будь им пять лет или пятнадцать — ему было плевать. Главное, что они были «пригодны», а не были мусором, который он поднимал с улиц и из которого лепил безупречных убийц.

По привычке пытался забирать ещё совсем маленькими, чтобы не надо было тратиться на промывку мозгов и стирание памяти. Но иногда приходилось принимать экстренные меры. Никто в Красной Комнате не помнил своих родных, никто, кроме новоприбывшей. Она с прохода стала белой вороной, на которую все смотрели, как на дикую. Ни внешности, ни особенного цвета кожи — простая курносая девчонка, которая думала, что за ней приедут. Но ошибалась. Её сразу усадили на кровать в комнате, переполненной девицами разных возрастов. И каждая с ремнём на талии, где был виден сдвинутый значок песочных часов.

Уселась поодаль, пытаясь не привлекать к себе внимания. Но все только и делали, что бесконечно пялились. Высокие потолки невыносимо давили на уши, а яркий свет вполне мог ослетить.

— Ты чем по жизни занимаешься? — внезапно возникшая перед ней девушка откусила яблоко, с интересом осматривая новенькую.

— Гимнастикой, — буркнула с акцентом под нос та.

Девушка вскинула бровь. Значит, Дрейков позарился на чьей-то свет очей. Интересно, откуда этот трофей, и знала ли она, куда именно попала.

— Ты откуда? — громко жуя, продолжала та.

— Львов, — не поднимая взгляда, в таком же тоне ответила девочка. Она с силой прижималась щекой к коленям, пытаясь не уснуть.

— Красно-чёрный? — громко рассмеялась девушка, и теперь была награждена взглядом незнакомки. Выставив руки в капитуляции, добавила: — Здесь из Украины маловато. В основном Россия, парочка девчонок из Азербайджана, Грузии. Все остальные — запад.

Девочке это интересно не было. В точности так же, как и то, где она сейчас находилась. Единственное, что как-то интересовало её — это когда папа приедет за ней.

— Ты уже обучалась где-то? — прищурилась девушка.

Новенькая вновь взглянула на собеседницу. Рыжие волосы, на концах которых виднелся синий оттенок, довольно большие, практически алого цвета губы, миниатюрный по сравнению с глазами нос — точно кукла, не видящая чужих личных границ. Такие ей не нравились, особенно своим чавкающим ртом. Она обучалась в обычной школе с нормальными детьми и понятия не имела, что делала здесь, среди одичавших девок, считающих себя совершенством. Дрейков даже не пытался всадить им эту мысль — постоянный страх делал это за него.

Девочка отвернулась, решая, что отвечать больше не будет, вот только собеседница не считала, что разговор окончен.

— У тебя сильный акцент. Ты жила в Америке? — копала она глубоко, вытягивая шёлковую нить информации. Но источник молчал, как партизан, и напрягал рыжую до предела. — Техас? Нью-Йорк? А… Вашингтон? — и тут же продолжала. — Тебя не заберут, — вновь откусила и, закинув ногу на ногу, начала качаться, раскачивая кровать. — Ты здесь навсегда, твои родители тебя либо продали, либо их грохнули, а ты теперь золото Дрейкова.

Ей ещё недавно исполнилось двенадцать, и папа подарил ей большую фарфоровую куклу, о которой она так мечтала; они ездили на море на его новом автомобиле; она общалась со сверстниками со всего мира, изучая языки; еженедельно ходила на могилу матери, где вместе с отцом они каждый раз сажали новый цветок. О чём говорила эта девушка? Как она могла теперь остаться здесь навсегда? Папа обязательно заберет её, он же не мог так просто продать её, как какую-то вещь. А если его убили? Ведь вели её сюда без него.

Девочка дёрнулась, спрыгнув с кровати.

— Закрой рот, — заорала она. — Никогда не говори со мной, ты… — И она набросилась на рыжеволосую, вонзаясь ногтями ей в шею. — Что ты вообще можешь знать?!

Обычно, когда такой приступ агрессии наступал, она всегда выходила победителем. Но в этот раз нападение было не на слабого, а на человека в несколько раз сильнее. Одним захватом руки рыжеволосая уронила незнакомку на лопатки, предплечьем прижав её грудную клетку. Ей не составило бы труда с первого удара вырубить её, но она знала, что за подобную перепалку получит на орехи. Поэтому, как только под рукой почувствовала спокойствие, вместо попытки препятствовать отпустила, быстро поднимаясь на ноги и замечая у входа старшую вдову.

— Соколова, на выход, — эхом раздался строгий голос, словно в колонии строгого режима.

Девочка тут же спохватилась, поднимаясь на ноги, отряхнула чёрные джинсы от пыли и пулей вылетела в коридор в надежде, что больше никогда туда не вернётся. Но с каждым шагом ей начинало казаться это место чем-то более, чем просто пансионатом для девочек. Высокие потолки с длинными яркими лампами, белые стены с красной отделкой, и цвет у этого красного был похож на кровь, такой же тёмный и насыщенный. Шагов было не слышно, пол каким-то образом подавлял шум, и это очень удивляло её. По бокам тянулись ряды дверей, словно в школе, а уже взрослые девушки сновали мимо неё в странных чёрных комбинезонах, как в комиксах.

Женщина подтолкнула её к самым большим центральным дверям и тут же коснулась поверхности ладонью. Послышался механический звук, сопровождающийся тихим писком прибора, считывающего информацию с ладони женщины. Проход открылся,но внутрь девочка зашла уже совершенно одна. Без особого интереса, она исподлобья осмотрела комнату, подмечая, что человек, владевший этим помещением, точно ценил роскошь. Персидский ковер, который, наверное, выбивали часами, если не сутками, такой же блестящий пол, от которого пахло хвоей. Огромная карта на стене напротив стола, что стоял в самом центре комнаты, и за ним сидел мужчина. Он ей не понравился. Полный, с небритой щетиной, что выглядела неопрятно, глаза-бусинки серого цвета выглядывали из-под затемнённых очков, находившихся на краю крючковатого жирного носа. Пальцы-сосиски, на которых было слишком много колец, и белая рубашка с мелкими пятнами от кофе. Неряшлив, но в то же время пытался строить из себя царя.

— Присядь, милая, — он указал толстым пальцем на кресло рядом со столом.

— Я буду стоять, — отрезала девочка, но подошла ближе.

— Отец тебя не посвятил, но теперь ты проходишь обучение здесь. Я постараюсь вложить в тебя самое лучшее, — слащаво выдавил из себя он. На деле же не был способен разговаривать подобным образом.

— Странно… — протянула она и дотронулась до хрустальной вазочки с конфетами у него на столе. — Он Россию не любил, и меня заставлял забыть язык в Америке. А теперь вот так просто вернулся обратно, передав в какой-то институт благородных девиц, — размышляла она вслух, загоняя мужчину всё дальше в угол. Он не ожидал такой разговорчивости.

— О, поверь, дорогая, лучшего места, чтобы забыть свою родину, и быть не может. Ты же хочешь стать лучшей чёрной вдовой, я ведь прав?

Девочка подняла на него сосредоточенный взгляд и со всей силы сжала пальцами ириску, что с треском разломилась напополам. Глупо спрашивать у ребенка в пубертате, хочет ли он стать лучшим. Безусловно, она хотела и готова была выгрызть себе это место.