13 (1/2)

— Не заметил, как исчез ваш спутник, — вырвал Гермиону из задумчивости голос официанта. — Странно, кажется, я не отходил от входа.

— Убегать и прятаться — две его суперсилы, — предпочла отшутиться девушка, чтобы сгладить очередную возникшую по вине Малфоя странность. — Принесите счёт, пожалуйста, — попросила она. Можно было продолжить сидеть в одиночестве, однако на ходу Гермионе всегда думалось легче.

Оплаченный ресторанный счёт смело можно было назвать «Один билет на провокационную и двусмысленную трапезу с падающим от голода, но очень гордым аристократом» — звучит дико, а ощущения от произошедшего ещё более несуразные. Переступив порог заведения, она вышла на улицу и в задумчивости побрела в неизвестном направлении. Нужно было привести мысли в порядок, прежде чем вернуться на Гриммо. В голове пойманной в клетку пичужкой билась мысль о том, что если Малфоя вызвали, то, возможно, в эту секунду где-то идёт сражение Ордена с Пожирателями, возможно даже в соседнем дворе. И неожиданно для себя Гермиона захотела присоединиться, оглушить нескольких врагов, чтобы хотя бы частично выпустить на волю бурлящую в венах магию, которая переполняла её изнутри на протяжении всех этих странных переговоров. Она ненавидела ощущать себя идиоткой, не переваривала некомпетентность, поверхностность, дилетантство, однако она с отвращением констатировала, что всё это ей удалось воплотить и с блеском демонстрировать на протяжении последней пары часов.

Грейнджер была зла на Дамблдора. Она даже подумала о том, что глава Ордена, отправляя её на эту встречу, был заранее уверен, что ничего не выйдет. С него сталось бы устроить шоковую терапию, чтобы в будущем она менее болезненно воспринимала собственные неудачи. Или, может быть, директору таким образом захотелось избавить её от ершистости, которую всё чаще выказывала юная волшебница старому и многоопытному магу? Обе теории показались ей близкими к истине. Ну не мог же он в самом деле всерьёз рассчитывать на абсолютно отсутствующий как явление дипломатический талант Гермионы?

Раздражённо фыркнув, она всё-таки не удержалась и кинула Инсендио в одну из ближайших урн, однако буквально через несколько секунд, умывшись стыдом от воображаемой «благодарности» муниципалитета за порчу их имущества, погасила собственноручно созданное, бодро занявшееся пламя. В тот момент она почти со стопроцентной уверенностью готова была лично пешком обойти весь Лондон в поисках прóклятых крестражами привидений, только бы не испытывать нужду в помощи от школьного врага.

Назойливые мысли о том, что она что-то упускала, не давали покоя и буквально гнали вперёд. Больше всего храбрая бывшая студентка факультета Гриффиндор боялась, что такими темпами окончательно утратит желание возвращаться в то место, которое считала домом, однако, прежде чем идти туда, где, вполне вероятно, придётся опять стоять перед перекрёстным огнём двух диаметрально противоположных точек зрения, ей хотелось хотя бы с самой собой определиться с оценкой результата проведённых ею переговоров.

Гермиона редко чувствовала себя настолько глупо и нелепо и самое главное — ни малейшего понятия не имела, был ли хотя бы мизерный шанс, что Малфой клюнул на те сомнительные перспективы, предложенные в её исполнении от Ордена. Хотя, если рассуждать справедливо, она при всём желании не могла бы пообещать больше того, что зависело только от неё. Дамблдор приказал использовать эту встречу лишь как повод для начала дружбы, в которой якобы с его слов остро нуждался наследник Люциуса Малфоя, но её попытки человеческого общения Драко или пресекал, или высмеивал. Поэтому проще было надавить но то, что над ним нависла реальная, неотвратимая и серьёзная угроза, чем пытаться посеять зерно сомнения в убеждениях волшебника, который предпочитал обзывать её гнусной кличкой для магглорождённых буквально через слово. Она была в бешенстве оттого, что вся взмокла, в уме проговаривая и оценивая каждую фразу, Малфой же вёл себя так, словно не происходило ничего из ряда вон.

Впрочем, хоть что-то она узнала — он окклюмент, а потому его нарочитая расслабленность могла быть результатом того, что он закрывал сознание. Гермиона до боли прикусила губу от досады на то, что была в ссоре с Гарри: до этого она не интересовалась окклюменцией, однако теперь хотелось увидеть разницу во внешнем виде волшебника во время её применения и когда разум полностью открыт. Почему-то она была уверена, что если бы могла отличать эти моменты, то хотя бы знала, что выводит Драко Малфоя на эмоции, которые он сразу отсекает.

Пройдя ещё пару кварталов, Гермиона поняла, что при подготовке к встрече допустила глобальную ошибку — изучив тактику, не уделила достаточно внимания объекту. До этого она принципиально не интересовалась традициями чистокровных семей, считая, что близкого общения с семьёй Уизли будет достаточно, однако они определённо сильно, ну, примерно как лето в Англии и лето в Австралии, отличались от Малфоев и тех, кто стал в итоге Пожирателями Смерти. Сосредоточившись на анализе последних столкновений с Драко, она упустила то, что он, в первую очередь максимально зажатый в рамки моря традиций и предубеждений, мог решить, что для него это всё слишком. И что, возможно, сама непроизвольно сделала что-то для него неприемлемое.

Споткнувшись о выбившийся булыжник мостовой и едва не упав, она замерла, вспомнив один момент под конец встречи. Возможно, ей лишь почудился его мимолётный взгляд, отчего-то напомнивший моменты, когда Кормак, думая, что она не видит, откровенно пялился, буквально поедал её глазами, словно пытался проникнуть под ткань и коснуться кожи хотя бы невербально. Только если к подобному вниманию Маклаггена она давно привыкла и попросту игнорировала, то от воспоминания о подобном взгляде Малфоя ощутила озноб, схожий с началом лихорадки, которая спустя считанные часы вырубит её, приведёт в бессознательное состояние, заставит бредить тем, чего нет и быть не могло в принципе. Тем, о чём в здравом разуме она не надумала бы и помышлять, фантазировать, домысливать.

Гермиона знала, что её считают привлекательной, и, хотя всегда демонстративно подчёркивала, что куда более важно развивать магические способности, ей это, как любой обычной девушке, льстило.

— Мисс, дайте пройти! — вывел её из задумчивости требовательный голос. Обернувшись, Гермиона осознала, что так и стоит посреди улицы, заставляя лондонцев обходить себя, и что требование прозвучало из уст уставшей и явно не высыпавшейся молодой мамочки с коляской.

Пробормотав извинения, Грейнджер отошла в сторону и вновь застыла, словно боясь спугнуть то ощущение, от которого ей не хотелось отмахиваться. Могло ли ей не померещиться то, что всегда пренебрежительно кривившийся и морщившийся в её присутствии, словно старый шарпей, страдающий несварением желудка и именно в этот момент переживающий очередной болезненный приступ, Драко Малфой испытывал к ней интерес?

Игнорируя справедливые вопросы ещё сохранявшего свою рациональную часть разума о том, для чего ей эта информация, Гермиона самозабвенно занялась анализом всех моментов, которым теперь находила куда более тривиальные объяснения. Драко был возмущён её предположением о его влюблённости в Гарри, зачем-то сделал замечание о том, что вполне обычное платье слишком выделяло её из толпы, чересчур резко отреагировал на её попытку помочь, и этот взгляд под конец… Он точно не использовал окклюменцию тогда. И пусть на мгновение, но имевшая опыт в отношениях, основанных вовсе не на платонической любви, девушка была почти уверена, что заметила в его глазах… желание, именно то, которое излучает мужчина, видя перед собой «ту самую».

Ладони вспотели, а по спине стекла капля холодного пота от липкого предчувствия собственного поражения.

«Какая же я идиотка», — медленно, по слогам, едва слышно прошептала она себе, осознав очевидное: страшнее Авады Кедавры от Волдеморта для Малфоя только проявление каких-либо выходящих за рамки ненависти чувств к магглорождённой волшебнице. Она не верила даже в вероятность дружбы, на которой так настаивал Дамблдор, в лучшем случае — на взаимовыгодное сотрудничество, но если она сейчас не ошиблась, то почти на сто процентов была уверена в одном — Малфой откажется.

«Мой информатор сообщил о том, что Драко фактически пленник в собственном доме, он очень одинок и напуган. Мы предложим ему то, чего у него нет и никогда не было!» — некстати всплыли в памяти слова Дамблдора, и Гермиона едва не застонала от чувства разочарования в себе. Конечно, она не могла и представить, что не скупящийся на оскорбления Малфой вообще вспомнит о том, что презираемая им магглорождённая волшебница вообще относится к существам противоположного пола, но это едва ли имело значение. Права на ошибку у неё не было, однако она невольно её допустила. Добивающей оказалась мысль о том, что стремительное исчезновение Малфоя и было доказательством тому, что тот, кто с её лёгкой руки получил крестраж и знал, где можно поискать ещё, струсил и больше не объявится.

Последняя брошенная про цыган фраза не значила почти ничего: цыганские поселения на окраине Лондона были довольно многочисленны, да и пытаться выспросить у вольного народа что-то о странностях наверняка почти бесполезно. Мистика и цыгане — почти синонимы, да и вряд ли они позволят чужачке совать нос в свои дома в поисках нужной души.

Впрочем, такая зацепка действительно лучше, чем ничего. Если на сотрудничество Малфоя надежды почти не оставалось, то она будет следовать изначальному плану.

Последняя мысль прозвучала в её душе отголоском какого-то щемящего, тянущего, придавливающего к земле чувства одиночества. Она ощутила себя стоящей в сумерках на бескрайней вересковой пустоши под низким небом, давящим своими грязно-серыми облаками, непрестанно испускающим потоки воды в виде холодного дождя, бьющего своими каплями всё тело разом и тем самым вытягивая из него живительное тепло.

Прошло не так много времени с тех пор, как Гермиона приступила к этой миссии, и хотя она изначально собиралась работать в одиночку, теперь воспоминания о каждой из двух найденных монет неотступно ассоциировались с Малфоем. И от предчувствия, что её ещё недавняя надежда на то, что план Дамблдора не сработает, оправдалась, неожиданно ощутила себя… преданной?

Пора было возвращаться в штаб, но ноги буквально приросли к земле, а руки стали весить целую тонну каждая при мысли о том, что нужно вытащить палочку и переместиться. Не думая о том, что творит, Гермиона трансгрессировала к бывшему дому. Болезненная потребность оказаться там, где прошли беззаботные детские годы, где всегда было тепло и безопасно, где мама по утрам боролась с её непокорной шевелюрой, собирая дочку в сад, а отец на ночь читал сказки, в которых добро всегда побеждало. Теперь же, когда почти всё, о чём повествовали те книги, было реальностью жизни Гермионы, она молилась только о том, чтобы и эта страшная мрачная сказка имела счастливый конец.

Дом выглядел нетронутым, однако девушка понимала, что сильно рискует попасть в ловушку, словно те призраки, за которыми теперь охотилась. Наложив заклинание, выявляющее наличие оповещающих чар, и убедившись, что на помещение они не наложены, Грейнджер открыла дверь и прошептала: «Гоменум ревелио», — как и предполагалось, серебристое сияние подтвердило, что дом пуст. Держа палочку наготове, она прошла внутрь с полным пониманием, насколько глупо себя ведёт: в очередной раз травить душу — меньшее из зол, а вот перспектива попасть в плен к Пожирателям Смерти была реальнее некуда.

Однако, ярко опровергая её настороженные мысли, место, где прошло её детство, хранило звенящее безмолвие, не скрипнула даже та паркетная половица, которая всегда предательски выдавала крадущуюся порой ночью за сладким Гермиону. Дом был нежилым, неуютным, мёртвым. Даже пробивавшиеся сквозь плотные шторы солнечные лучи не спасали ситуацию. Присев на край успевшего порядком запылиться кресла, она в очередной раз после нескольких глубоких вдохов и выдохов напомнила себе, что это неживое безмолвие, вопреки гнетущей тоске в её душе, наоборот, означало жизнь. Жизнь мамы, папы и, как они успели её обрадовать накануне их последней встречи, её нерождённой сестры.

Улыбнувшись, Гермиона подумала о том, что сейчас ей уже около трёх лет. Ей безумно хотелось узнать, как её назвали, похожи ли они, родилась ли она волшебницей, внесено ли её имя в книгу Хогвартса как дитя, которое должно было получить сову в назначенное время, или переезд родителей в Австралию скрыл малышку от обнаружения её существования. Со своей стороны она сделала абсолютно всё, чтобы не просочилось ни крупицы информации, не рассказав о будущей сестре даже Гарри. Сморгнув слёзы от очередного пронзившего сердце бесконечной болью понимания, что магическая Англия теперь худшее в мире место для магглорождённых волшебников, она в очередной раз почти неслышно прошептала клятву, что любой ценой остановит того, кого нельзя называть. Потому что если он победит, то одной страны этому подонку быстро станет мало. И то, как скоро он, бессмертный и беспощадный, доберётся до Австралии, будет лишь вопросом времени.

Встав на ноги, чтобы подняться в свою спальню с по-прежнему не понятными даже ей самой мотивами, Гермиона увидела галопом влетевшего в комнату патронуса-зайца. Прищурившись от яркого света, резко контрастировавшего с полутёмной гостиной, она застыла на месте, услышав, что всегда размеренный и невозмутимо-спокойный голос Полумны, казалось, едва сдерживал слёзы: «Гермиона, если это возможно, тебе следует как можно скорее вернуться в штаб». Захлебнувшись словами, зверёк растворился в воздухе.

Ощутив, как кольнуло сердце, предчувствуя случившуюся беду, девушка поспешила трансгрессировать на Гриммо.

В штабе было тихо, но это была не та тишина, которая часто бывала днём, когда большинство орденовцев находились на рейдах и заданиях. В воздухе повис тяжёлый запах кровоостанавливающих и успокаивающих зелий, а встречавшиеся ей в коридоре колдоведьмы бегло оглядывали её и, не находя видимых глазу следов травм, спешили пройти мимо. К тем, кому их помощь была нужна сию секунду.

Ускорив шаг, Гермиона направилась в сторону гостиной, удары сердца стучали в ушах набатом, каждая секунда неизвестности ввергала её во всё большую панику. Тешить себя надеждами было бы нелепо и даже глупо, а потому она приняла как данность, что столкновение в одном из рейдов с Пожирателями Смерти закончилось плохо. И оставалось только одно: узнать насколько.