Глава 9 (1/2)

Гарри стоял сгорбившись, уперев локти в стойку и крепко вцепившись пальцами в волосы. Он слышал, как в ванной льётся вода, и мысленно ругал себя.

Блядь, блядь, блядь, блядь, блядь! ТАК облажаться! Какой же я идиот! Он тяжело вздохнул и встал, подняв взгляд к потолку. Где был мой мозг?! Какого хрена я полез к её шрамам? О чём я думал?

А ты вообще думал? — спросил ехидный голосок в голове.

Гарри застонал и ударил кулаком по стойке. После всего, что между ними произошло, после всех прикосновений, взглядов, моментов близости он наконец-то поцеловал её. Наконец-то она не сбежала. И я тут же спустил всё в унитаз.

С той ночи на утёсе, когда он рассказал ей о чулане, он чувствовал, что отношения между ними изменились — по крайней мере, с его стороны. Он никогда никому не рассказывал такие подробности своей жизни, никогда не доверял ни одному человеку настолько, чтобы признаться, что он винил себя в смерти окружающих, но всё равно хотел остаться в волшебном мире. Он никогда никому не говорил, как ужасно себя чувствовал из-за этого. В ту секунду, когда он посмотрел ей в глаза, он понял. Он знал, что никогда больше не сможет смотреть на неё как прежде.

Ему хотелось поцеловать её прямо там и тогда, но он сдержался и вместо этого поцеловал её в щеку. Он не был уверен в своих новых чувствах и беспокоился, что они могут быть невзаимны. Гермиона всегда была невероятно логичной и сдержанной, и Гарри сильно подозревал, что у неё будут сомнения по поводу признания любых чувств — будь то к нему или к кому-то другому — в разгар войны. Если таковые чувства вообще имели место.

Итак, Гарри решил выждать и понаблюдать. Он отмечал особенности поведения Гермионы, её прикосновения, её взгляды и выражения её лица — и постепенно начал замечать закономерность. Он начал думать, что она тоже что-то чувствует.

Она касалась его руки, когда они разговаривали, садилась рядом с ним, клала голову ему на плечо, переплетала свои ноги с его, краснела и смотрела в землю, когда он делал ей комплименты, и он часто замечал на себе её взгляд, пока читал. Когда она позволила ему забраться на её койку и посидеть с ней, пока она плохо себя чувствовала, он рискнул провести большим пальцем по её колену, оставляя ей возможность отодвинуться, если она возражала. Но она не отодвинулась. Когда она взяла его за руку во время звездопада, его уверенность в том, что она чувствует то же самое, возросла ещё больше. Невозможно было не заметить, как воздух вокруг них сгустился, как время, казалось, замедлилось и как участился её пульс.

Когда они успешно испытали заклинание щита, он был в таком восторге, что не смог удержаться и крепко обнял её. Он чувствовал, как колотится её сердце, видел румянец на её лице, выражение её глаз, когда она смотрела на него, — и был уверен, что она тоже это чувствовала. Он собирался поцеловать её прямо там, в снегу, если бы она позволила, но увидел, как на её лице появилась паника, когда её разум осознал, что происходит. Он не стал удерживать её, когда она трусливо побежала обратно в палатку.

Гарри несколько минут стоял под густо сыпавшим с неба снегом, размышляя, как действовать дальше. Каждый раз, когда это случалось раньше, он щадил её нервы и возвращал своему лицу спокойное и невозмутимое выражение, прежде чем снова посмотреть в её сторону. Он давал ей пространство, потому что не хотел давить. Но сегодня… сегодня он решил подтвердить свои подозрения. Он хотел знать точно, хотел, чтобы она признала ситуацию, которая сложилась между ними, и хотел посмотреть, примет ли она аванс. Он никогда не стал бы подталкивать её к чему-то против её желания, но он хотел посмотреть, признает ли она то, что происходит между ними. Поэтому он решил вернуться в палатку таким, каким был, и показать ей свои истинные эмоции и желания.

Во время ужина она была очаровательна в своей очевидной нервозности. Он с удовольствием выпил сливочное пиво и съел пирог с патокой, которые она для них приберегла. Когда она схватила посуду, сбегая во второй раз за день, он ясно видел, как напряжена она была, и буквально чувствовал внутреннюю борьбу, которую она вела сама с собой. Поэтому он решил посмотреть, что произойдёт, если он зайдёт чуть дальше. Он действовал осторожно, всё ещё давая ей возможность сбежать, если она того захочет. Для себя он решил, что если она снова сбежит, он оставит её в покое до тех пор, пока не закончится вся эта неразбериха с войной.

Но она не сбежала — она осталась. Когда он приблизился к ней, его сердце бешено колотилось, а тело было напряжено до предела. Когда он спросил её, хочет ли она, чтобы он остановился, он чувствовал, что буквально висит на волоске, он не знал, сможет ли справиться, если она его отвергнет. Безусловно, он бы принял её решение, но маленькая часть его была бы полностью уничтожена. Услышав «нет», он не размышлял ни секунды. На вкус она была как надежда, как прохладный напиток в жаркий летний день.

Сначала он действовал медленно, боясь спугнуть её, боясь зайти слишком далеко и поставить её в неловкое положение, боясь прервать этот невероятный сон и обнаружить, что ничего этого не было. Он хотел, чтобы она была уверена. Но в ту секунду, когда он услышал её стон, его тревоги мгновенно отошли на задний план и поцелуй стал увереннее. Это было… ничего подобного он прежде не чувствовал. Его поцелуи с Джинни никогда не были такими, а поцелуй с Чо вообще едва ли можно было считать поцелуем. Это было жарко, отчаянно, страстно, как хватать ртом воздух после мучительно долгого пребывания под водой. Он нуждался в ней, хотел её, хотел быть ближе к ней, хотел впитать в себя каждый дюйм её тела.

Не задумываясь, он провёл большим пальцем под её свитером и коснулся шрама — и в ту же секунду отдёрнул руку. Не из-за того, что ему было неприятно прикасаться к искривлённой коже, — нет-нет, ничего подобного, его вообще это не волновало. Его рука дёрнулась, потому что его сердце резанула боль — боль за неё, за то, о чём он ей напомнил этим прикосновением. Он сразу понял, что совершил ошибку. Он почувствовал, как она вздрогнула, когда его большой палец задел шрам, и на мгновение подумал, что если уберёт руку, то сможет хоть как-то исправить свою оплошность. Но она отстранилась так быстро, что он сразу понял тщетность этой надежды. Она оторвалась от его губ, оставив его потерянным и голодным. Мысленно он ругал себя последними словами.

А потом, в довершение всего, она попросила у него прощения. ОНА попросила у МЕНЯ прощения! — бушевал он, расхаживая взад и вперёд вдоль кухонной стойки. И это после того, как именно Я всё испортил!

Ей абсолютно не за что было просить прощения. Это он совершенно потерял голову. Это он должен был задуматься о том, где можно её трогать, а где нет. О том, что она почувствует от такого прикосновения. Повезло ещё, что у неё не случилось полномасштабной панической атаки, — с горечью подумал он, тяжело опустившись на ближайший стул. Он переживал за Гермиону с того самого дня, как она получила свою травму. Она полностью выздоровела и сейчас была сильнее, чем когда-либо, но шрамы никуда не делись, и не только физические. Судя по свитерам и водолазкам, которые она продолжала носить и днём и ночью, она всё ещё не приняла свою новую внешность. Не то чтобы он ожидал, что она станет выставлять свои шрамы напоказ, но она проявляла исключительную заботу о том, чтобы они всегда были спрятаны.

И что мне теперь делать? Он снова уронил голову на руки, уперев локти в колени.

Ему нужно было извиниться перед ней, объяснить, что его не волнуют её шрамы — ему было всё равно, как она выглядит. Он только что поцеловал её — наконец-то! — и не хотел всё испоганить из-за глупой ошибки. Ему нужно было объяснить ей свои чувства, ему нужно было, чтобы она знала, что он всегда будет рядом с ней и что шрамы не имеют для него никакого значения. Он хотел быть с ней. Он хотел знать, во что это может вылиться.

Он знал, что разговор будет трудным. Честно говоря, он бы не удивился, просиди она в ванной всю ночь. Он не мог себе представить, что творилось у неё в голове, и вполне ожидал, что если она всё-таки выйдет, то, вероятно, попытается избежать любых разговоров о произошедшем. Он обдумывал такой вариант, но отбросил его. Ему нужно было поговорить с ней. Им нужно было обсудить то, что произошло. Это нельзя было оставлять вот так. Они не могли жить в одной палатке, работать вместе и постоянно ходить по яичной скорлупе, боясь задеть неприятную тему. Им нужно было открыто общаться, им нужно было доверять друг другу. Если Гермиона никогда больше не захочет, чтобы он к ней прикасался, — прекрасно, он справится с этим. Это будет больно, но он справится. Но он был абсолютно не готов жертвовать их дружескими, доверительными отношениями. После всего, через что они прошли вместе. Ему нужно было убедиться, что она не станет беспокоиться о том, что ему могут быть противны её шрамы — что было просто абсурдно.

Он наконец определился с планом дальнейших действий, когда услышал, как отключилась вода. Я не стану прятать голову в песок, — решительно подумал он. — Я всё исправлю.

Он быстро встал, подошёл к раковине, схватил чайник, наполнил его водой и постучал по нему палочкой, чтобы закипятить воду. Затем он открыл шкаф, схватил две чистые кружки, бросил в них чайные пакетики и налил вскипячённую воду. Он добавил молоко и два кусочка сахара в кружку Гермионы и один кусочек сахара в свою и как раз поставил кружки на стол и сел на стул, решительно выпрямив спину, когда услышал, как открылась дверь ванной.

***</p>

Гермиона вышла из заполненной паром комнаты и на дрожащих ногах направилась на кухню. Она не знала, чего ожидать, где будет Гарри, как он себя поведёт. Честно говоря, она понятия не имела, как ей самой себя вести. Она не отрывала глаз от пола, пока не подошла к столу и не увидела, как Гарри встаёт со своего обычного места. Две исходящие паром кружки чая стояли посередине. Она почувствовала, как болезненно забилось сердце. Он выглядел решительным и слегка отчаянным.

— Душ свободен, — тихо сказала она, скользнув взглядом по Гарри. Она откровенно нервничала и не знала, куда деть глаза и руки. Схватившись за подол свитера, она принялась перебирать ткань между большим и указательным пальцами.

— Гермиона, — сказал Гарри. Его голос, мягкий, но настойчивый, заставил её снова посмотреть на него. — Прости, я не должен был прикасаться к тебе таким образом, не спросив разрешения.

— Гарри, всё в порядке, это не имеет большого значения, я… — попыталась отмахнуться она, но он прервал её.

— Нет, не в порядке. Ничего не в порядке, Гермиона. — Он посмотрел на неё внимательным взглядом, после чего обошёл стол и встал в нескольких футах перед ней. — Я знаю, что тебе неудобно из-за твоих шрамов, я знаю, что они заставляют тебя чувствовать себя неловко. Я не подумал. Я был слишком поглощён… происходящим и потерял голову. Я не подумал о том, что ты почувствуешь, если я прикоснусь к тебе таким образом.

Гермиона не отводила взгляда от Гарри, захваченная его пристальным взглядом, но слегка вздрогнула при упоминании о шрамах. Она хотела прекратить этот разговор. Ей не хотелось слышать оправданий, не хотелось говорить об этом — она слишком хорошо помнила, как он отдёрнул руку. Она сама не знала, чего хочет, но ей не хотелось это обсуждать.

— Гарри, всё в порядке, правда, я не хочу об этом говорить, — повторила она и обхватила себя руками, прикрывая грудь в неосознанном защитном жесте.

— Но я хочу, Гермиона, — твёрдо сказал он. Он не пытался подойти ближе, оставляя ей достаточно свободного пространства. — Я не позволю тому, что случилось, испортить наши отношения и не собираюсь оставлять это гноиться. Я хочу, чтобы ты знала, что мне плевать на твои шрамы.

Тихонько фыркнув, Гермиона шаркнула ногой и опустила глаза в пол.

— Меня они абсолютно не волнуют, — твёрдо продолжил он, и она снова почувствовала на себе его пристальный взгляд. — Думаешь, я когда-нибудь смогу забыть, как ты выглядела, лёжа в грязной траве, Гермиона? Образ твоего разорванного тела преследует меня в кошмарах — я никогда этого не забуду. Мне было физически больно видеть тебя такой. Я думал, что потеряю тебя.

В её глазах начали собираться слёзы, она уставилась расплывающимся взглядом на свои толстые вязаные синие носки. Она знала, что Гарри видел её шрамы, но он всё равно отдёрнул руку, когда прикоснулся к ним. Она не хотела этого слышать, не хотела говорить об этом. Она даже не знала, о чём здесь говорить.

— Я уже видел твои шрамы — я лечил их, мне пришлось вытаскивать из них разорванные куски твоей одежды. Я видел, как они выглядели в худший момент, я никогда этого не забуду, и я всё ещё хочу быть с тобой, — сказал он. Гермиона дёрнулась от его слов, но покачала головой. Её плечи начали мелко подрагивать, и Гарри подался вперёд, чуть повышая голос. — Меня не волнует, как выглядят твои шрамы. Единственное, что меня волнует, это ты сама, Гермиона, и тот факт, что я грёбаный идиот и не подумал о том, как ты отреагируешь, что ты почувствуешь, когда я прикоснусь к тебе. Не то чтобы я не заметил, что ты превратила каждую свою кофту в свитер с высоким воротом. У меня нет оправдания тому, что я не подумал об этом, я просто… увлёкся. Я убрал руку только потому, что осознал свою ошибку и почувствовал, как ты вздрогнула. Я сразу понял, что не смогу это исправить. Но я прикасался к тебе, потому что хотел этого.

При этих словах Гермиона подняла на него глаза, и по её щеке скатилась первая слеза. Гарри смотрел на неё с каким-то болезненным отчаянием, и её сердце замерло в груди. Он отдёрнул руку, потому что… беспокоился о том, что почувствует она? Её разум закружился вокруг его слов, и она поймала себя на том, что пытается осознать возможность того, что Гарри дёрнулся не от отвращения.

— Ты не обязана верить мне, Гермиона, но мне нужно, чтобы ты знала, что я хочу быть с тобой, хочу увидеть, к чему это нас приведёт, и мне плевать на твои шрамы.

С её губ сорвался тихий звук, похожий на подавленное рыдание, и Гарри медленно шагнул к ней, в то время как Гермиона продолжала обнимать себя. Её грудь снова сжалась. Как он может хотеть ко мне прикасаться? Я сама не хочу к себе прикасаться!

— Я не… я не знаю, что творится у тебя в душе, Гермиона, не знаю, о чём ты думала последние несколько недель, но я чувствую, что между нами всё изменилось. — Он крепко сжал руки по бокам. Нервы сдали, когда он приблизился к истинной сути своей речи. — И я знаю, что ты тоже это почувствовала. Я видел это на твоём лице… В том, как ты смотрела на меня.

Его голос стал тише, теперь он стоял всего в футе от неё, и Гермиона опустила глаза, уставившись ему в грудь, не в силах дышать.

— Если я ошибаюсь, или если тебе что-то не нравится, если ты не хочешь двигаться в эту сторону — ничего страшного. Просто скажи, и я приму это. — Он осторожно протянул руку, чтобы коснуться её плеча, и она почувствовала лёгкую дрожь в его пальцах. — Я не знаю, что изменилось между нами. И я не знаю, как это отразится на нас в будущем, но мне нужно, чтобы ты знала, что меня не волнуют твои шрамы, Гермиона. Меня волнуешь ты, и… и я хочу посмотреть, к чему это может привести.

С её губ сорвалось рыдание, и Гарри едва расслышал тихие слова, вырвавшиеся вместе с ним.

— …Я отвратительна…

Гарри выдохнул, сам не осознавая, что задерживал дыхание, и осторожно притянул её за плечо к себе. Она уронила голову ему на грудь. Её руки всё ещё были прижаты к её собственному телу, теперь зажатые между ними. Он крепко обнял её и прижался губами к её макушке.

— Гермиона, — тихо выдохнул он. — Ты не отвратительна. Они не отвратительны.

Он почувствовал, как она слегка задрожала, и её голова мягко покачнулась у него на груди. Он притянул её ближе и наклонился губами к её уху.

— Гермиона, ты идеальна такая, какая есть. Ты… ты самая красивая женщина, которую я когда-либо знал.

Она напряглась, но перестала качать головой, прижимаясь к нему, и он услышал её судорожный вдох.

— Ты просто так говоришь, — прошептала она.

— Нет, не просто. — Он крепче прижал её к своей груди и глубоко вздохнул. — Клянусь тебе, я не просто так это говорю. Я знаю, ты мне не веришь — пока нет, — но я не лгу. И когда-нибудь я хотел бы воспользоваться возможностью показать тебе, как мало они меня волнуют.

Гермиона неподвижно стояла в его объятиях. Последние свои слова он произнёс почти шёпотом, и от этих слов по её спине пробежали мурашки. Её желудок скрутило узлом, когда он заговорил этим голосом — глубоким баритоном, который так сильно на неё действовал. Его слова и голос были так убедительны, они находили отклик в её теле и разуме, заставляли поверить, что он имел в виду то, что сказал.

Она уткнулась лицом ему в грудь, вдыхая его запах. Такой знакомый, такой успокаивающий. Его тепло и крепость его объятий заставляли её чувствовать себя в безопасности. Она безоговорочно доверяла Гарри и отчаянно хотела ему верить, но это было трудно. Как он может хотеть меня такой? Эта мысль скандировала в её голове и никак не желала униматься, но Гермиона заставила свой разум придерживаться логики и фактов. Он уже видел её шрамы — и всё равно прикасался к ней. Он заметил близость между ними и позволил ей расти, зная, что её тело искалечено. Он прикасался к ней, обнимал её и был рядом с ней всё это время, зная, что она прячется под своими трансфигурированными свитерами. Голос в её голове продолжал твердить, что он, должно быть, забыл, насколько всё плохо, и прикосновение напомнило ему, но она усилием воли заставила этот голос заткнуться и постаралась очистить разум.

Это была её проблема, и она это знала. Она знала Гарри, она доверяла Гарри, и он не обнимал бы её так и не говорил бы таким голосом, если бы не имел этого в виду. Она хотела верить ему, должна была верить ему или, по крайней мере, дать ему презумпцию невиновности, пока не доказано обратное. Ей нужно было самой справиться со своей неуверенностью в своей внешности — это была её проблема, которую нужно было решить.

Её желудок немного сжался, когда она мягко уткнулась носом в свитер Гарри. Она наслаждалась ощущением его тела рядом со своим, это было невозможно отрицать. И мои стоны тому свидетельство, — подумала она несколько смущённо. Она никогда раньше не издавала таких звуков. Ей нравился его вкус, его объятия, его близость. Она тоже хотела посмотреть, что из этого выйдет, — но это пугало её.

Они были в разгаре войны, на них лежала огромная ответственность, им нужно было найти крестражи и уничтожить их до того, как Волдеморт станет сильнее, до того, как всё станет хуже, и они понятия не имели, с чего начать. Им нужно было сосредоточиться, им нужно было как следует подготовится. Она не думала, что сейчас уместно исследовать изменения в их отношениях — независимо от того, как сильно ей того хотелось или насколько правильным это казалось. Вот и вся причина, по которой она решила ничего не делать. Этот поцелуй, каким бы приятным он ни был, сам по себе уже был сильнейшим отвлекающим фактором, что уж говорить о большем, — а этого они никак не могли себе позволить. Это было бы безответственно, а Гермиона была крайне ответственным человеком.