Откровение за откровение (1/2)

На часах не было и семи, а Рома уже бодрствовал. Приятное возбуждение от скорой встречи щекотало под ложечкой и поднимало настроение. Он немного почитал, проверил список дел, добавил новые и стал дожидаться пробуждения Леры. Та, как обычно, зашла к нему, чтобы пожелать доброго утра, и с удивлением застала друга полностью одетым. Рома сказал, что хочет погулять по лесополосе в одиночестве и, наскоро позавтракав, убежал на задний двор.

Тёма ждал его недалеко от участка дяди. Было видно, что прошедшая ночь далась ему тяжело: глаза помутнели, под ними залегли тени, и выглядел он крайне взволновано. На фоне пышущего энергией друга Тёма казался совершенным мертвецом.

— Доброе утро. – улыбаясь, сказал Рома.

— Доброе.

— Идём? – ему не терпелось увидеть место, которое Тёма ещё никому не показывал.

Тот молча повернул в сторону участка. Разговор никак не клеился – сказывалась разница в настроениях. Уже у дома Тёма приободрился, видя, как по-детски радостно друг ждёт раскрытия его тайны.

Анненский приоткрыл гараж и впустил в него сгорающего от любопытства Рому. Тот осмотрелся, и его глаза широко распахнулись.

— Да ла-а-а-дно… – только и смог произнести он, перед тем как побежать осматривать всё вблизи.

Гараж оказался просторным. Машина занимала лишь малую его часть, в то время как остальная мебель предназначалась совсем для других помещений. Небольшой ящик с инструментами одиноко стоял у ближней стены, другие же были заставлены книжными стеллажами. В левой стене было проделано квадратное окошко, закрытое потёртой занавеской, под окном стоял советский пружинный диванчик и деревянная тумбочка, заменяющая столик. На полу был постелен ковёр – такой же старый, как и вся остальная мебель – но чистый, с пёстрым узором и коротким ворсом.

Рома провел рукой по одному из стеллажей, смахивая пыль. Множество книг в старых переплетах стояли плотно друг к другу: иногда – в два ряда, иногда – стопками. На некоторых полках лежали смятые тетради, закладки и канцелярские принадлежности. Рядом со стеллажами располагался полупустой сервант. В нём были припасены какие-то сухарики и вишнёвый Блейзер.

— Ну как тебе? – спросил Тёма, становясь позади друга.

— Это… это удивительно! – воскликнул Лебедев. – Откуда это здесь?

— От дяди. Он работает переводчиком и всегда любил читать. А диван я из дома притащил.

— То есть, ты приходишь сюда, чтобы почитать?

— В том числе. Иногда просто сижу: думаю, разговариваю сам с собой. После того, как ты поцеловал меня в огороде, я по лужам прибежал сюда и выкурил пачку сиг за ночь.

— Но почему ты скрываешь это место? Что плохого в том, чтобы читать? – Рома говорил, не отрываясь от разглядывания полок. Казалось, здесь собрано всё: от детективов до научной фантастики и билингв. Пьесы и сборники Станиславского составляли отдельную полку и были протёрты от пыли особо бережно.

— Долгая история.

— Расскажешь? – Рома почувствовал, что заходит на опасную территорию больных тем.

— Присядем. – пригласил Анненский.

Диван громко скрипнул под их весом. Тёма прочистил горло и принялся рассказывать:

— Я полюбил литературу раньше, чем пошел в школу. Дядя проводил со мной не много времени – он был против маминых отношений с моим отцом, и они часто ругались – но относился ко мне по-доброму и рассказывал много интересного. Как-то раз он поцапался с мамой из-за выходок её муженька-алкаша и сказал мне: «Фамилия, Тёмка, это единственное хорошее, что есть в твоём бате». Мне было лет пять. Я не понял, почему папина фамилия хорошая, и спросил об этом дядю. Тот рассказал мне про Иннокентия Анненского и дал почитать его стихи, – Тёма рассмеялся. – Естественно, я ничего не понял, но стихами заинтересовался, и дядя посоветовал других авторов, подходящих мне по возрасту. Я прочёл программу первого класса ещё в саду, а в школе постоянно ходил в библиотеку. Дядя обсуждал со мной прочитанное, показывал театральные постановки по Чехову и Гоголю, переводил для меня сказки непопулярных в России авторов. Потом он окончательно разругался с мамой и уехал, оставив тут почти все вещи, в том числе – добрую часть библиотеки.

Он резко скривился, как от вхождения иглы в вену, и замолчал. Посмотрел на Рому и протянул ему руку. Тот с готовностью сжал её и с нежностью посмотрел в глаза. Тёма благодарно улыбнулся и возобновил рассказ:

— Я знал, что библиотека никому, кроме меня, не нужна, и таскал отсюда книги: читал дома, в школе, и не особо это скрывал. Друзей у меня толком не было, да я в них и не нуждался – хватало Тома Сойера и Мюнхгаузена. Учителя не напрягали, одноклассники тоже – идиллия. Только вот бате мои увлечения совсем не нравились. Он считает, что стихи и театр – это не мужские интересы. Пару лет назад он пришёл домой вдрызг пьяный, увидел меня и начал орать, что я позорю семью своими пидорскими замашками, вместо того чтобы работать, как нормальные пацаны. На диване лежала книжка, которую я в тот момент читал – Бальмонт, кажется – батя взял её и швырнул в печку. Я взбесился, попытался наброситься, ударить его, но не был достаточно силён и огрёб по самый не балуй. Тогда и начал скрывать свой интерес к книгам.

— Почему не только от родителей? Зачем играть перед всеми?

— Во-первых, город у нас маленький, все друг друга знают, так что если скрывать, то сразу от всех; во-вторых, я испугался, что кто-нибудь ещё начнёт меня задирать. Мы как раз стали ходить по кабинетам, встречаться в коридорах со старшими… Решил, будет безопасней якшаться с авторитетными ребятами и никому не открываться. К слову, про ориентацию я уже знал и особенно боялся как-то попалиться, вот и начал вести себя как дурак.

Рома понимающе кивнул. Ясно ведь, что поведение Артёма – это защитная реакция на агрессию, исходящую извне. Он не мог оправдать его поступков, но хотя бы стал понимать мотивы.

— Почему мама не заступалась за тебя?

— Хотел бы на это посмотреть, – съязвил Анненский. – Мне и сейчас тяжело с отцом справляться, а мама намного слабее. Но, знаешь, – он запнулся, проглатывая ком. – я никогда её не прощу. Вместо того, чтобы послушать дядю и уйти от отца, она разругалась с ним – с единственным человеком, понимающим меня. Кроме него у меня не было близких, – Тёма тепло улыбнулся, погладив большим пальцем Ромину ладонь. – Возможно, я вижу его в тебе, поэтому и тянусь. Ты такой же.

— Сочту за комплимент. Но вот насчёт твоей мамы… мне кажется, ты чересчур категоричен.

Анненский резко выдернул руку и помрачнел. Взгляд тут же застелила пелена ненависти.

— Категоричен, как же. Надо с пониманием относиться к женщине, испортившей мне жизнь! – он тут же остыл, и гнев сменила тоска. – Если бы она послушала дядю и ушла от этого урода, я бы смог стать актёром, как и хотел, жил бы нормальной жизнью и не думал бы о том, как зайти домой и не получить по лицу.

— А? – опешил Рома. – Ты хочешь стать актёром?

— Чёрт, я ж ещё не сказал. Да, всю жизнь мечтал об этом. Когда никто не видит, смотрю записи спектаклей в интернете, а здесь читаю и учу пьесы.

— Ты когда-нибудь видел живые постановки?

— Поход в кукольный театр в детском саду считается?

— Не совсем.

— Тогда нет.

— Так ты же можешь поступить в театральный! У тебя целый год впереди – сдавай литературу, готовься к вступительным! – Рома схватился за эту новость, как за спасательный круг. Он представил Тёму на сцене, и его глаза заблестели.

— Сам понимаешь, если предки узнают, они из меня всю душу вытрясут. Боюсь представить реакцию отца.

— Тебе необязательно им говорить. Тём, у тебя прекрасные способности, тебе прямая дорога в театр!

— Поменьше восклицаний, – осадил его Артём. – Несмотря на мою обиду на мать, я не смогу оставить её вдвоём с этим ублюдком.

— Блин, ну неужели нет альтернативных решений?

— Ром, кому я там нужен? На курс берут человек двадцать, и то не каждый год, а я даже ни разу в театре не был. Приятно воображать себя офигеть каким талантливым, но давай взглянем правде в глаза – я просто не пройду, а если предки узнают, что пытался, замучают меня окончательно.

В гараже повисла гнетущая тишина. Рома не знал, как подбодрить друга, и лихорадочно перебирал в голове возможные выходы из ситуации, пока Тёма переводил дух, не веря, что кому-то рассказал свою историю.

— Тём, – Лебедев заговорил вкрадчиво, почти убаюкивающе. – спасибо, что поделился. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Я обещаю.

— Не давай обещаний, которых не сможешь исполнить.

— Сделаю, что смогу.

— Только прошу, не говори никому, – он особенно выделил последнее слово. Прозвучало это угрожающе-жалобно. – даже Лерке. Вообще никому. Расскажешь – никогда не прощу.

— Я и не собирался, – Лебедев поднял руки, капитулируя. – А у тебя явные проблемы с прощением.

— Мама всегда говорила, что нужно уметь прощать, и к чему это её привело? Держится за отца как за последнюю соломинку, терпит его побои и свинское отношение. Если прощать значит быть удобным терпилой, я лучше останусь один.

— Думаешь, прощают только слабые? Мне кажется, наоборот: только человек с огромной волей способен дать другому второй шанс.

— И подставить себя под очередной удар? Нет, спасибо, я не стану унижаться.

— А если человек и правда раскаялся?

— Ты Дениса простил? А если он скажет, что раскаялся? – прошипел он. – Мать прощает отца, что бы тот ни натворил. Проблемы от этого не решаются, и всё идёт по кругу. Я не хочу так жить и не позволю никому разжалобить себя, – он посмотрел на Рому с детской обидой в глазах. – если когда-нибудь обидишь меня, так и знай, я не прощу.