Глава 7 (2/2)
Теперь, много лет назад, все было совершенно иным – изменился он сам, его имя, его вера. Сходясь, точно большая хищная кошка, со своими противниками в смертельном танце, оставлял где-то сзади вконец удивленную Айше. В слабом свете факела, прикрепленного к каменной стене, на мгновение блеснуло лезвие кинжала, и, навалившись всей массой, Конфетка зажал в тиски. Нергиз вывернулся, налегая всем телом, и в ответ взорвалась сумасшедшая боль, но сейчас не имел права останавливаться. Постепенно хватка Конфетки слабела, пока и вовсе не сошла на нет. Глухо рыча сквозь намертво сцепленные зубы, стремительно обернулся — упустить инициативу никак нельзя было, а воздух обжигал дыхание, как кипяток.
Оставался второй… Чертыхнулся, перебросил приобретенный клинок в левую — почти несущественно, с какой стороны рубить, — и коротким хлестким движением вогнал острие прямо в дыру капюшона прислужника Нилюфер, изображавшую рот, повернул и рванул к себе. А после… после Нергиз рухнул вместе с убитым, правда, на колени, мир вокруг раскачивался и пульсировал, клонился медленно, пядь за пядью, уста его побелели, и жилы вздулись на лбу от натуги. Беспорядочно замелькали, перемежаясь, свет и тени, все силы высосал туман, а теперь он, густой и белесый, не давал вздохнуть.
В каком-то далеком и неважном уголке сознания перепуганной птицей билась мысль о том, что ранен, что нужно очнуться, сбросить с себя уже опутавшую смертельную истому, собрать последние силы и бороться... Но в каком-то лениво-мертвом состоянии казалось, что если не видит своих ран, своей крови, густыми темными каплями сбегающей по бинтам и одежде, то их и нет... Но несмотря на это детское, упрямое отрицание Нергиз чувствовал, как жизнь вытекает из него, словно вода из разбитого кувшина, и никак не может ее остановить.
— Вставай, ага ! — прошептала рядом темнота. — Вставай, надо идти, пока нас не нашли стражи, или ,того хуже, янычары.
Зашуршал шелк — и прямо над ним возникла фигурка Жемчужины. Ее лицо — юношески округлое, с надутыми, но плотно сжатыми губками, придающий ей одновременно чувственно-земное и возвышенное выражение — касалось его лица. Она уже вполне пришла в себя от пережитого кошмара, с твердостью, не свойственной большей частью ее полу, отодвинула мыском туфли распластанный труп Конфетки.
Евнух накрыл девичью ладонь своей и судорожно вздрогнул всем телом, втягивая воздух в сжавшиеся от боли легкие, ноги его подкашивались, точно у жеребенка. Как мучительно он застонал! Девушка склонилась и подхватила его, так, чтобы тот опирался на неё. Нергиз слабо отозвался, протестуя.
— Сам ты сейчас можешь только преставиться в Царство Небесное! — сердито зашипела полячка.
Они все же остановились, когда спасительница затащила в какое-то темное помещение, закрывая за ними засов. Ее силы были на исходе, уперлась плечом в плечо слуги, стараясь не делать резких движений, и не без ответной помощи опустилась с ним на какой-то диван. Вокруг никого не было, их не преследовали. Нергиз лежал, как-то странно изогнувшись, кашлял, силясь поднять голову, которая все никла. Все, что видел он, окаменело. А потом, словно его мысли обратились на что-то иное, на какой-то другой предмет, все исчезло…
Когда несчастный скопец торопливо шел по холодящему подошвы мраморному полу, он миновал темную комнату, куда не мог заглянуть, осознав, что в этой комнатке стоит гроб, его собственный гроб, и в нем лежит он сам — мертвый, разложившийся в сырую вязкую гниль. Открытие обдало его холодом, но не удивило, потому что он знал, какой из проходов ведет к выходу из гробницы — вниз по ступенчатым террасам и наружу, на улицы, в ясный прозрачный свет города его детства и юности.
«Я не мог умереть», — думал он, вдыхая запахи гиацинтов, лилий, цыплят, фиг, бобов, рыбы и дыма, смешанные с запахами коней, испражнений и мочи, — такие знакомые запахи города, который он любил. Море сливается с небом, но совсем е так, как в столице Османов, а внизу, под ним, простерлись набитые людьми здания, лавки и церкви, виллы и хижины, сады, оливковые деревья и пруды с таволгой и лилиями, замки и обрамленные колоннами дома знати. Улицы, заполненные купцами и усыпанные мусором, затянутые пергаментом окна домов, праздники…
И вот он идет по улицам, останавливаясь на рынках, ярмарках и базарах, пробиваясь через толпы уличных торговцев, подмастерьев, нищих и купцов, торгующих сатином и шелком. Видит высоких кавалеров со светлыми волосами и длинными носами и статных благовоспитанных дам, которые подвязывали волосы и носили платья из золотой парчи, отливающей кричаще-лиловым, зеленым, винным. Уличные торговцы нахваливают свой товар и торгуются с покупателями, нищие трясутся и пляшут ради монет, маленькие оборванцы носятся и вопят, пугая укрытых вуалями жен горожан, что торопятся попасть домой до вечернего колокола.
Слухи омывают его, как теплая мыльная вода купален: юноша арестован в день святого Иоанна за то, что срезал с поясов кошельки; кого-то повесили, но он не умер, и пришлось его вешать заново; чей-то медведь порвал дочь Джоаччино Берарди (но она, хвала Господу, жива!).
Улицы начали темнеть и пустеть, и Нергиз услышал вопли и стенания плакальщиков, нанятых идти за гробом в небольшой процессии. Шестьдесят крестьян с факелами шагали по улицам, некоторые останавливались у маленькой калитки большого дома или дворца, чтобы купить флягу кислого вина. Таков был обычай Республики.
Непрошенный гость знал, что сопровождают они его, и сбежал через лабиринт тошнотворно узких улочек, совершенно укрытых арками и нависающими стенами. Дома, обомшелые и сырые, походили на огромных сумеречных тварей, застигнутых в миг между вдохом и выдохом. Их плитки и стены под раскрошившейся штукатуркой покрывали сотни трещинок, как покрывают кожу восточных рабов фантастические татуировки; но испещренные письменами, примитивными портретами, крестами и знаками истории первой любви будут жить так же долго, как и эти камни.
Когда распахнул настежь массивную дубовую дверь, не запертую по обычаю, он услышал сквозь дом, как зазвонили колокольчики. В прихожей было темно и жарко и пахло сыростью. Нергиз заложил засов и пошел сквозь тьму к лестнице; он чуял уже вкусные, хотя и слегка поднадоевшие запахи фиг, засахаренных фруктов и жареного фазана. Он был дома. Там, где все началось…
1) Янычары были элитными воинами Османской империи. Они охраняли самого султана, первыми вошли в Константинополь. К службе янычар готовили с раннего детства. Дисциплинированные, фанатичные и абсолютно преданные султану, они жили войной. Формировать отряды янычар из пленных христиан начал ещё султан Орхан, сын основателя империи Османа, но такая методика уже к середине XIV века начала давать сбои — пленных не хватало, к тому же они были ненадежны. Сын Орхана, Мурад I, в 1362 году изменил принцип отбора янычар — их стали набирать из детей христиан, захваченных в военных походах на Балканах. Такая практика получила название «доля Султана» и заключалась в том, что каждого пятого мальчика специальная комиссия отбирала для службы в янычарском корпусе.
Мальчикам приказывали забыть о своем прошлом, посвящали в ислам и отправляли на подготовку. С этого времени вся их жизнь была подчинена строжайшей дисциплине, а главной добродетелью была абсолютная слепая преданность султану и интересам империи.
Само основание корпуса янычар была изначально спланировано по типу рыцарского религиозного ордена. Духовная основа идеологии янычар формировалась под влиянием дервишского ордена Бекташие.
По легенде, даже головной убор янычар — шапка с прикрепленным сзади куском ткани, появилась благодаря тому, что глава дервишей Хачи Бекташ, благословляя воина, оторвал от своей одежды рукав, приложил его к голове неофита и сказал: «Пусть назовут этих солдат янычарами. Да будет их мужество всегда блистательным, их меч острым, их руки победоносными».
После трех лет службы янычары получали жалование, государство обеспечивало их питанием, одеждой и вооружением. Несоблюдение султаном обязательств по снабжению своего «нового войска» не раз приводило к янычарским бунтам.
Привилегированное положение янычар, постоянное увеличение их численности, а также отход от базовых установок корпуса привел в итоге к его деградации. К концу XVI века численность янычар достигла 90 тысяч, из элитного военного соединения они превратились во влиятельную политическую силу, которая подтачивала империю изнутри, устраивала заговоры и мятежи.
2) Конечно, Нергиз и Маргарита нарушили весь кодекс этикета не только гарема, но и ислама. Какие наказания в принципе могли ждать евнуха ? Если это был молодой слуга, который не имел богатой султанши-покровительницы, то его могли лишить головы, либо же изгнать. Евнухи, получившие защиту от членов династии, имели возможность избежать смерти, но наказание ждало и их. В лучшем случае их ссылали в какую-то дальнюю провинцию или отправлять служить в дом знатного паши. Если связь была между мужчиной и девушкой, которая была фавориткой или простой наложницей, то евнуха ожидали суровые пытки.