Глава 7 (1/2)
Нергиз почти не спал в эти дни, все свободное время проводя в трудовых обязанностях и проваливаясь в черное забытье, только когда сил не оставалось вовсе. Из еды позволял себе лишь хлеб, пил только холодную чистую воду. Это не то чтобы сильно помогало – просто не оставляло сил на думы. Они, правда, все равно пытались просачиваться сквозь туманную завесу отрешенного состояния, но ага упрямо гнал обрывки всяких мыслей о полячке даже из снов, глубокие морщины бороздили высокий лоб. Один лишь ее образ вызывал едкое чувство беспомощности, словно все тело было сковано в стальные цепи, лишенное всякой возможности наполнить легкие глубоко, до отказа.
Ревность к Повелителю, который может положить к ногам своей избранницы все богатства мира, к государю, к полноценному здоровому мужчине, в конце концов, смехотворна. Несчастный страдалец, он пытался сжиться с безумием внутри, ощущал, как оно затапливает разум., как струится по венам. Он представил себе даже комнату, в которой произойдет насилие — а чем иным это может быть? Желтые стены поддерживались тяжелыми прямоугольными брусами, разукрашенными цветочными узорами, в которых преобладали красные, синие, зеленые и золотые оттенки. Подобные же узоры украшали и потолок. Постельное белье и занавеси будут золотыми, и волосы Айше должны потеряться в этом цвете, а белая кожа вызывающе выделяться; глаза она зажмурит, будто от реальности можно так же легко отгородиться, как от света. И старик с его слабыми руками придавит ее своим весом. Ему не будет нужды заботиться о том, чтобы ей было хорошо. Он просто удовлетворит свою похоть, словно влез на продажную девку из таверны.
Нергиз пытался понять, почему Золотой путь, которым должны были провести красавицу, произвел такой странный эффект. Он ведь не обольщался относительно своего положения, однако миг, когда чело хатун было совсем близко, и, медля с ударом, высвободила ладонь и провела пальцами по его гладкой щеке, плавно переходя на длинную смугловатую шею, вызвал табун будоражащих мурашек по спине, тело пропустило приятную дрожь, пусть и омраченную обстановкой, доходя до кончиков пальцев и затылка.
Возможно, в этих незнакомых и слишком пылких для евнуха ощущениях, что так и норовили обрушиться в один миг, заключалось желание не отпускать, никогда не отпускать от себя прелестную княжну. Той силе, которая влекла к Айше, становилось мало жалких крох, брошенных случайными встречами, вырванных острыми перепалками. Такой силе будет недостаточно даже брошенного в ее раззявленную пасть окровавленного сердца!.. Только до дна высосав душу своей невольной жертвы, она, быть может, успокоится, но ненадолго, пока не доведет до могилы.
Весь его адский план с щербетом был следствием крайней степени отчаяния, невозможности остановить другим путем. Бедолага прекрасно понимал, что помешать девушке обрести богатство и власть – значит окончательно отвратить ее от себя, однако терять ему было нечего. Где-то, в другой жизни, он любуется ее прекрасными озерными глазами. Он касается бархатной кожи, целует ее пухлые губы. Он любит. И это взаимно. Жаль, эта жизнь не наступит никогда.
В то время как Нергиз толкался под дверью самого султана, разрозненные мысли его скакали с одного на другое, а персты бессознательно теребили под плащом холщовую ткань одежды, уже слышались звуки множества стучавших по мосту подков, во внешнем дворе раздавались громкие голоса. Словно разбуженный от долгого сна, стоял теперь, прижавшись к двери и пытаясь из своего укрытия разобрать, что происходит за окном. Отсюда, сверху, он видел залитый огнями многочисленных факелов двор, реющие алые знамена, мог рассмотреть собравшихся перед крыльцом воинов. По тому, что перевернули котлы кверху днищами, лупили в их прокопченные бока, как в боевые литавры, напрашивался вывод – дела донельзя хуже. Опьяненные уже совершенными убийствами, хозяйничали во дворце, ища слуг Падишаха, расстративших их годовое жалование.
Как позже выяснилось, они шарили по всем углам, тыкали окровавленными копьями, заглядывали под кровати, перетряхивали перины, рылись в чуланах, деловито обирали трупы, потрошили карманы. Кое-кто выковыривал глазные яблоки или вырезал зубы — на память. Кто бы ни привлек на свою сторону янычар, дергая за ниточки неудовольствия, этот кукловод зашел слишком далеко. В самом деле, сколько уже султанов поплатились своими головами только потому, что не смогли угодить «Львам» ислама!
В гареме было Вавилонское столпотворение — главный черный евнух то взывал к Аллаху, то прерывался, сперва Нергиз подумал, что он запинается от жары, но затем понял, что несчастный столь потрясен, что едва способен говорить. Женщины кричали, каждая на своем языке ,две потеряли сознание. А еще молодой хранитель ложа увидел стоявшую в стороне Фатиму. Белая шаль сползла с ее головы, в свете факелов ее высоко зачесанные светлые волосы будто испускали сияние, а глаза были расширены от страха. Она закусила губу, сдерживая слезы, поэтому казалась относительно спокойной среди окруживших ее товарок, которые начали голосить. Скопец слушал ее невнятное бормотание, помогая сесть, потом, не находя среди присутствующих золотой головки, все же решился спросить об Айше. При этих словах холодный оскал искривил черты, казалось, он знал заранее, чем все закончится.
Русинка посмотрела на него, словно только теперь стала соображать.
— Она… пропала… Когда все только началось, сказала, что выйдет посмотреть в коридор… и пропала!
Зубы от натуги скрипнули друг о друга, но это не помогло, страшная горечь разлилась внутри. Все в сущности было просто — должен разыскать сумасшедшую полячку и вернуться с ней… или вообще не вернуться. Они связаны. Это очевидно. Разбитые, изломанные — словно половинки одного целого. Изгнанные из дома, вынужденные скитаться по дорогам, как последние бродяги. А может быть совсем наоборот? Может они — упавшие птицы, которым люди вырвали крылья, оставив умирать на земле? Фатима цепляется за рукав его халата, но тщетно, ткань проскальзывает между пальцами, как и любой призрачный шанс, что все будет хорошо. Нергиз выходит из комнаты, под горестные вопли своих собратьев по ремеслу, выходит, не оборачиваясь.
Отчаявшийся поклонник двигался через темный тоннель со слабым проблеском света в конце. Он взывал к Жемчужине и другие, будто в ответ, взывали к нему, когда он пробивался, прорывался, продирался сквозь толпу. Ему доставалось от кулаков тех, кто, как дикие звери на лесном пожаре, ударились в панику; но он ничего не чувствовал, словно стал камнем. Ему мнилось, что он вязнет в океане черной патоки. Двигаться было трудно, словцо само время замедлило бег и вот-вот замрет совсем, как неподведенные часы. Вокруг рыскали , сдирая украшения с погибших и тех, кто прижался к земле в поисках спасения. Они пинали, тузили, а то и топтали бедолаг, когда кто-то пытался сопротивляться. Он должен был найти Айше. Все прочее — не важно. Будь в том нужда, выпустил бы кишки и самому дьяволу.
Внезапно Нергиз ощутил за спиною какое-то движение. Обернувшись, увидел стоявшую в тени женщину. Черный плащ окутывал ее тело подобно паре сложенных крыльев. Ее волосы сверкали в темноте подобно искрящемуся потоку. У безнадежно влюбленного перехватило дыхание еще до того, как повернулась в профиль в его сторону. Он уже понял, кто это. В следующий миг из переулка сильная мужская рука зажала ей рот. Две другие подхватили, понесли. Девушка извивалась, что там, похитителям пришлось бы связать, скрутить, как дикое животное, однако были гораздо сильнее ее.
Один из нападавших, тот, кто тряс вывихнутым пальцем, был хорошо известен Нергизу — особых достижений за увальнем Конфеткой не замечали, как и несмываемых грехов, впрочем, тоже — второго прислужника, который со злобой и удерживал неистовую красавицу, видел в покоях Нилюфер-султан. Так, значит, кадына решила действовать сама, столь грубо и бесхитростно, не полагаясь на их уговор ? И, потом, когда новую фаворитку с перерезанным горлом отыщут среди мертвых тел, обвинить во всем янычар ?
Решение было принято: он не думал ни об опасности, которой подвергался, ни о каре за свой проступок – единственное желание наполняло целиком — спасти во что бы то ни стало хатун, единственная мысль — расстроить планы султанши. Он осознавал только то, что без него полячка погибла, и это сознание заставило его двигаться почти механически, поднимая откуда-то из самых глубин утраченные навыки. .В памяти сохранился призрак самого себя — тощего, крутобрового и остроносого мальчика с огромными глазами цвета ореха под копной темнеющих завитков — в тот, невозможно далекий теперь, день, он, кажется, примерялся к оружию, настоящему оружию!, старшего брата. Последний, уже совсем взрослый — или только казалось тогда ? — решительный, упрямый и опрометчивый до безрассудства, появился из-за спины, дожевал свое яблоко, еще несколько секунд изучающе смотрел, щурился, а потом внезапно сказал:
— Покажите-ка руки.
Нергиз удивился, но послушался и протянул руки ладонями вверх. Пальцы уже почти совсем не дрожали под тяжестью меча. Брат взял его руки в свои, посмотрел внимательно, потом отодвинул рукава и осмотрел длинные запястья.
— Кость — как у нашей матери… — хмыкнул он недовольно. — Сколько мяса ни нарастет, останется тонкой. Но ты гибок и быстр, окрепнешь, наберешься опыта, может, и станешь приличным бойцом.
Ученик кивнул, соглашаясь, но когда поднял голову и взглянул, в глазах вспыхивали нотки молчаливого протеста:
— Это будет скоро.
Братец отвесил шутливый поклон.
— А кто сомневается? Конечно, скоро. Отцы нашей Республики соберут к этой зиме крупнейшую армию, которую только видел христианский мир! Если, конечно, Папа поддержит не только словом Божьим…— фыркнув, легонько потрепал младшего по плечу и сказал, подавив волнение. — Мы уничтожим флот Османов еще до первой серьезной битвы!