Глава 6. (1/2)
Казалось бы, после той странной ночи что-то должно измениться в их отношениях. Маргаритка тоже чувствовала неотвратимое приближение пропасти, в которую толкала вдвоем с евнухом рука рока, видела это приближение в цвете дамасской стали, во взгляде, в котором уверенная печаль мешались с какой-то непонятной горечью и чуть ли не спокойствием смертельной тоски.
Прижавшаяся щека к клинку…Это может быть так хорошо, когда терять нечего. Это такая совершенная свобода. «Бей» — вылетает из чуть приоткрытых губ, сопровождаясь еле заметным движением бровей, и горячее дыхание опаляет кожу. Разрешение или просьба Нергиза тогда звучали неестественно громко – или ей это только казалось?.. – будто вестник самой судьбы. «Кто-то должен уступить…» — многократным эхом повторялось в противно ноющей голове. Кто же?.. Она? Он? Она ? И после его ухода девушка некоторое время не шевелилась: так и сидела на тюфяке, обхватив себя тонкими ручками.
С самого первого дня знакомства с этим ужасным слугой не могли поделить слишком много, испытывая духовную силу друг друга, становились заклятыми врагами — распотрошенным каплуном, пугалом, который издевался над ней, и женщиной, которая хотела ее убить. И он не понимает ее гнева, он унизил ее при всех, был груб, и… охнула, испугавшись силы и новизны своих чувств. На миг где-то в глубине души шевельнулся стыд, но она заставила его замолчать.
Естественно, хорошенькой панночке, легкомысленной, страстной, упорной, как в ненависти и в любви, которой она еще не знала — ну не считать же обмен любезностями с мальчиком, которого отец выбрал ей в мужья? Все эти венчающиеся пары — что движет ими? Доводилось слышать рассказы, что брак – это лишь способ продолжить свой род для благородных и способ выжить для бедноты, ведь вдвоем легче, чем одному — словом, было сложно, даже невозможно было понять ту гамму эмоций, которую выносил несчастный скопец. Она только уяснила, что здесь кроется нечто большее, чем обыкновенная неприязнь, нащупала в пугающей темной фигуре Нергиза сердце, будто краешком лезвия приподняла края безупречно исполнительной, бездушной маски чела, ощутила могучее желание знать это нечто большее.
Голову обручем сковала мигрень. Полячку била дрожь. Напрасно Фатима приставала к ней, предлагая теплое или холодное питье, фрукты или пирожные. Уже сам вид здешней роскоши, сулящей гаремную негу, вызывал у нее тошноту, как и груды розовых и зеленых сладостей, тонкие духи, размягчающие притирания, все это напоминало об ужасе ее положения, о том, что она — затворница, и находится во власти самых жестоких варваров, каких только породил мир.
Так или иначе, надлежало пройти обучение в искусстве жить. Много времени отводилось для усовершенствования турецкого языка с тем, чтобы она могла свободно вести беседу. Она знала достаточно много слов и могла выразить свои основные потребности, но для того, чтобы говорить изящно, требовался напряженный труд: звук «р» все еще поднимался у нее из гортани вместо того, чтобы плавно слетать с кончика языка; она все еще произносила слова, надув губы, а их нельзя было напрягать; к тому же она часто ставила ударение не на том слоге. Ей также надлежало совершенствовать и другие навыки.
Помогая на кухне, училась готовить определенные блюда. Ее обучала рабыня, которую султан ни разу не звал к себе, но она все же поднялась в дворцовой иерархии: теперь отвечала за стол государя. Хотя ее имя, Гульбахар, означало «весенняя роза», бедная женщина, проведшая многие годы в безбрачии, начала увядать. Однако возможность обучать нетерпеливую девушку озарила ее, словно луч солнца, и она радовалась всякий раз, когда видела свою ученицу.
Она говорила, что кофе самый главный напиток в Оттоманской империи, и повторяла хорошо известную пословицу: «Чашка кофе обеспечивает сорок лет дружбы».
— Это правда, — согласилась княжна, — но, знаешь, мне к нему все еще трудно привыкнуть. Он очень крепкий.
— Как это так? — удивилась наставница — Здесь все пьют кофе.
Благодаря терпеливым советам осваивала, как толочь темные бобы, смешивать их с холодной водой, сахаром и варить вместе с кардамоном, более того, она научилась ловко держать горячий кофейник высоко над малюсенькой фарфоровой чашечкой и наполнять ее густым напитком. Чуть позже они решили сделать блюдо из дымящихся баклажанов, по слухам, считается лучше икры и мучных изделий с медом.
Гульбахар как раз собиралась рассказать, почему им всегда приносят порезанные овощи, но прикусила язык —на кухню вошли двое слуг. Отвечая за каждую из гаремных обольстительниц, за их одежды, украшения, за их красоту, они не имели большого досуга. Нужно было белить и румянить своих дам, выщипывать волосы, причесывать, угождать их капризам, нашептывать драгоценные рецепты любовной науки, измышлять способы, как вернее снискать или удержать благорасположение падишаха. Одного из них, со лживым обличьем доброй опечаленной няни и таким странным именем — Бюль-бюль, точно капельки воды! — Маргарита видела впервые.
По лицам, по движениям, было ясно, что пришли сюда вовсе не за маленьким подносом, рассматривая куда дольше, чем приличествовало, ее точеные черты и полные, чуть насмешливые губы, золотые волосы, шелковистой волной ниспадающих на плечи. Упрямо опустив глаза, она не желала видеть ничего, кроме маленького подноса и фарфоровых чашек.
Над черными верхушками кипарисов зеленело небо. На крыльях восхода над минаретами летели жалобные крики муэдзинов, зовущих правоверных на молитву.
С раннего утра султанском дворце началось поистине вавилонское столпотворение. Что ? Повелитель распорядился привести к к себе нынче сумасшедшую полячку ? Сумасшедшую не иначе, если каждый раз, как с ней заговоришь, она отворачивается к стене или зарывается с головой в одеяло? Другой бы уже давно сволок ее с постели и заставил делать что угодно – небось и сапоги бы пришлось снимать с господина, и ночные сосуды за ним выносить, да еще и ублажать по ночам. Нет, эту гордячку чересчур балует ее ангел-хранитель.
Старые рабыни обливали тело Маргариты водой и терли люфой до тех пор, пока каждый дюйм кожи не стал розовым, как у новорожденной, затем ее намылили и снова обдали водой, потом растирали лепестками розы. После завернули в вышитое льняное полотенце, и она, надев башмаки на толстой деревянной подошве, легкой походкой перешла в соседнее помещение, где ей хной покрасили ногти. Она улыбнулась, разглядывая свои темные пальцы, которые выглядывали из перламутровых сандалий, и рисованный хной тюльпан на своей лодыжке. Ее светлые косы пропитали маслом и украсили жемчугом, затем прихватили с одной стороны бриллиантовой заколкой. Надели тонкое, как паутинка, платье с глубоким вырезом, а поверх него красиво вышитую желтую тунику, которая застегивалась ниже выпуклостей маленьких грудей.
Мальчики, ангелочки не старше восьми, внесли сладости, но Маргарита жестом руки дала знак, что ничего не будет. Но вскоре к ней напросилась болтушка Фатима, стала выспрашивать, что опять натворила ее милая княжна, слизывая с ложки остатки шербета.
— Ничего… Не поверишь — я сама удивлена, что султан выбрал меня… — полячка раскраснелась и, желая скрыть, шутливо нахмурилась.
Когда пришла прислужница с зеркалом в руках,попросила разрешения взглянуть на себя. Поднеся зеркало к свету, она уставилась на свое отражение, не веря тому, что увидела. Она почти не узнала себя. Коснулась пальцами белой кожи, обведенных темным цветом глаз, красных губ. Было очевидно, что ей понравилась женщина в зеркале. Вдруг отстранилась, будто говоря, что в глубине души она всегда останется Маргариткой. Но из зеркала на нее смотрела уже не маленькая девочка, княжья дочка, добрая католичка и христианка. Исчез далекий след ее юности и безобидных игр в родом замке. Она уже стала женщиной, с женскими потребностями и желаниями. Мастерицы во дворце Топкапы сделали из нее настоящую чаровницу.
Оторвавшись от зеркал, Жемчужина поняла, что не слышит приятного говорка русинки. По полу пронесся сквозняк и взметнул подол ее платья. Быстро запалив от очага светильник, озарила бледное лицо вынужденной подруги. Фатима дышала часто и глубоко; на лбу засеребрились бисеринки пота, хотя ночи были прохладными.
От напряжения ее голос сорвался на крик, стремительно кинулась к двери и с ходу налетела на главного черного» евнуха, который шел в сопровождении подчиненных. Перед ней стали извиняться, кланялись, а распорядитель гарема, оставив свое прежнее величие, склонил полный стан, обещая, что в скором времени больную осмотрит лекарь.
Верно панночка и сама не осознавала, насколько для нее важно, чтобы Фатима осталась жива. Будучи последней ниточкой к дому, только славянка, пусть и отрекшаяся от свой веры, смеялась с ней над одними шутками и не кривилась от воспоминаний, называя как остальные выдумками — водить на цепи медведя и прокатиться в санях с бубенцами навстречу холодным закатам и ядреным колючим ветрам!
Она принялась ходить из угла в угол, стала объяснять, что если кто–то решился на попытку убийства, то это может повториться. Доказывала, что им надо выведать, кто замыслил против нее неладное, и, видя, что к ней несерьезно относятся, начала оседать у стены, мысленно обещая, что сдерет с прислуживающего увальня по прозвищу Конфетка три шкуры. Растерянный бедолага передал ей вердикт лекаря — в щербет насыпали сонных трав, но тот, кто изготовил адское зелье не имел намерения погубить ни тело красавицы, ни свою душу, Фатима очнется к утру.
Спустя час Маргариту вели по бесконечному коридору. Они прошли еще через ряд небольших покоев, где витал смешанный запах гвоздики и мускуса, портик с мраморными колоннами, мимо фонтана, миновали еще один узкий переход и достигли винтовой лестницы. Когда забрались наверх, девушка глубоко вдохнула: большие окна выходили на плескавшееся под ними Мраморное море, посреди него стоял Золотой Рог, а дальше виднелся Босфор, достигавший берега Европы. То туда, то сюда сновали корабли, точно игрушечные лодочки.
Евнух пытался одернуть, остановить ее, но Маргарита, почти не глядя на него, прошла мимо и приникла к решетке окна. В голове мелькнула мысль, что она здесь словно в золоченой клетке. Вид из окна, выходившего на стену соседней башни, не давал обзора, и это лишь усилило ощущение, что ей не хватает воздуха, что она заперта, упрятана, скрыта и теперь ничего не поможет, никто не спасет ее.