Глава 4. (1/2)
Подойдя к стоявшей возле стены посудине с водой, Маргарита наклонилась, разглядывая свое лицо, усеянное еще не сошедшими кровоподтеками. Нездоровая припухлость уже спала, а шрам на скуле обещал со временем быть совсем крошечным. Приподняв длинную холщовую рубаху, она с интересом разглядывала себя. Кожа все еще была покрыта желтыми пятнами, а с груди и живота еще не сошли ссадины.
Мука, отчаяние, стыд — вот все, что теперь означала для нее собственная плоть, а воспоминания о нанесенных варварами ударами были той солью, что разъедала эту рану.
«Молчи, – приказывала она себе, пытаясь сдержать рвущийся горлом крик, когда опираясь боком о правый столб, увидела уже знакомый черный кафтан и полы грубого темного плаща. Ее глаза уже в третий раз встретились с взглядом бездушного каплуна, смотрящего на нее сверху вниз, но теперь он становился куда более хмурым и омраченным, а его безразличие – каким-то слишком правильным, чтобы быть искренним. Он сцепил зубы, отчего на ужасно острых скулах заходили желваки. — Молчи! Он не должен насладиться твоими стенаниями». Девушка невольно отшатнулась, но сдержала себя и, сжав кулачки, осталась стоять на месте, дрожа, словно в ожидании новых побоев. Она казалась такой беззащитной, но вместе с тем, несмотря на испуг, и такой храброй, что этот евнух, назначенный ей в палачи, невольно отступился.
— Послушай меня, Жемчужина… – сокрушенно вздыхала Фатима, но затем опустилась у ложа и стала ловить руки девушки, которые та в раздражении вырывала. — Ты ведешь себя, как неразумное дитя. Твоего защитника здесь нет, и если этот норманн велел, то разумнее будет подчиниться. Ведь ты же не хочешь, чтобы все повторилось? Пока султан настроен благодушно и, даст Аллах, не причинит тебе вреда. Будь же умницей, княжна, ты ведь для них такая же рабыня, как и я.
Бедная пленница расстроенно прижала к подбородку колени. Возможно, отступница и права. Но как тяжело свыкнуться с мыслью, что ты всего лишь невольница! Заплачь она – наверное, стало бы легче, но боль разрасталась в ней, не находя выхода в слезах. Сухими глазами она глядела, как колышется пламя свечи, как оплывает воск.
— Мне все равно, кто он такой. Он ветхий деспот, порабощающий других. Я это знаю. Я читала об этом. Кстати, там, откуда я родом, султан не имеет никакого значения.
— Ну тогда все достанется мне! — отозвалась, поправляя косу, русинка. — У фавориток Падишаха несметное количество драгоценностей и сказочной одежды, они пьют кофе из золотых кубков, инкрустированных жемчугом. Не так уж страшно отдаться мужчине, который осыпает тебя такими подарками.
Одна из девушек, уколовших на вышивании вслед за Маргаритой палец, жаловалась потом, что ее сглазили , ее отверг непостоянный в своих страстях властелин. Маргаритка пожимала плечами и расхохоталась — как можно одно сравнивать с другим, надеяться, что музыка и танцы привяжут к тому, кто не умеет хранить тебе верность ? Целый день тревожное ожидание потом царило во всех закоулках сераля, где евнухи и наложницы, устало потягивая чай, переговаривались только шепотом. Но все было тихо. Запах цветов плавал в вечернем воздухе под безоблачным нефритовым небом.
Со своего балкона полячка смотрела на темное пламя теней, отбрасываемых кипарисами на светлые стены. Деревья росли в маленьком внутреннем дворике. Оттуда доносился их горьковатый запах, смешанный с ароматом и ропотом струящейся воды. Теперь ограда этого двора очерчивает весь доступный ей мир! С другой стороны, там, где жизнь и свобода, стены были глухими. Это тюрьма. Она чуть ли не завидовала рабам, конечно, измученным голодом и работой, но имеющим возможность хоть ненадолго выходить из дворца. Впрочем, они ведь тоже натыкались на неприступные городские стены. В первые дни казалось, что стоит ей выбраться из гаремного узилища, остальное не представит труда, но со временем трудность и жестокий риск побега становились все очевиднее, и ее
Хитренький ум терялся перед столькими явными и скрытыми препятствиями.
В глубине галереи показались евнухи. Впереди шествовал главный слуга. Этот человек облачил свое огромное тело в шелка зеленого цвета и в пелерину из соболей, конусообразный тюрбан возвышался над нами. Его подчиненные шли, скрестив руки, молча прямо к княжне, глядели мрачно, их жирные лица ничего не выражали. Ее глаза сначала метнулись к пришельцам, затем к замершей в удивлении Фатиме, затем опять к наставнице. Дальше все происходило очень быстро. Наступала развязка, в том не было сомнений. Главный слуга подал какой-то знак. Четверо схватили молодую княжну, соединив запястья, и волокли по плита. Один черный взмахнул кожаным хлыстом отгоняя русинку, но та все-таки приобняла вынужденную подругу за плечи. И рука ее была ледяной.
— Они говорят, что ты – ведьма, прокляла всех девушек в гареме. И, боюсь, новости плохие, трудно же будет оправдаться. Не надо было так нарочито выделяться.
Ведьма ? Маргариту передернуло. В церковных книгах ей приходилось видеть страницы, почти заполненные именами людей, обвиненных в разных преступлениях, от супружеской измены до ереси. Рядом с обвинением в ереси неизменно стояло слово «виновен», а дальше, в следующей графе, — «сожжен на костре». Брандиной звали травницу, много лет наводившую страх на окрестности родного Мазовецкого воеводства. Все девицы, да и многие мужчины тоже, боялись Брандину, что не мешало бегать к ней охочим приворожить зазнобу или избавиться от соперника, так что слава о ней неслась по всей Великой Польше. В прошлом году до нее наконец-то добрались по приказу архиепископа, однако чёрных, душу выедающих очей её добрые прихожане вовек бы не забыли.
Панночка и сейчас вздрогнула, вспомнив, как шевелила Брандина пухлыми губами, как языки пламени у нее под ногами пробирались вверх и как словно голодные змеи, тянулись красноватые клубы дыма, и сомневалась, что ей хватит мужества вытерпеть нечто подобное. Она боялась не умирания, а того, как оно произойдет. Все случится рано или поздно, она знала, но отвратительно грубо и жестоко. Положение осложнялось, тем, что, зависимая от прихотей дикарей, она находилась в чужой стране и толком не могла охранить себя. При этом, тот, кто будет вершить суд, значения не имеет. Закон по отношению к подозреваемым в колдовстве суров. Она слышала только об одной возможности спастись по такому делу.
Ее тонкие ноздри вздрогнули, когда в упор взглянула, обращаясь к главному слуге.
— Вельможный пан… Я прошу Божьего суда, ага… Признаюсь, у меня не хватало сдержанности и мудрости… — сделала паузу, потом ее голос зазвучал вновь, громко и уверенно. — Но Господу известно, и в этом Он мне свидетель: ни в каких грехах против я не повинна.
Важно было сохранять спокойствие и не возражать слишком многословно, прекратить нахлынувшую истерику, хотя Маргаритка долго терпела и сдерживалась
Переводя, ее единственная защитница, трепетала как осенний лист. Едва способная вынести напряжение момента, несчастная следила за тем, как несколько истязателей перешли на другую сторону зала. Тщетно вглядывалась, пытаясь определить, что у них на уме, но прийти к какому-либо заключению было невозможно. Своих намерений ничем не выдавали. Во рту у Жемчужины пересохло, ладони стали липкими. Ей хотелось только одного: чтобы это испытание завершилось.
Дорога обратно в покои была настоящим кошмаром. По обеим сторонам от нее двигалась стража. Новость о том, что она впала в немилость, должно быть, очень быстро распространилась за пределы ее двора, потому люди вовсю глазели на княжну, причем большинство враждебно и неодобрительно. Они готовы были поверить любой сплетне о ней. Внутренней силой сохранила самообладание, хотя в животе у нее бурлило при мысли о том, что ждало ее в ближайшие дни, а может быть, часы. Только оставшись одна, упала на кровать, внутренне она вся сжималась, представляя жар, опаляющий белую плоть. Пришлось даже заткнуть рот углом одеяла, чтобы не закричать.
Вопреки всему, за окном забрезжил свет еще одного яркого дня, затем следующего. Значит, надежда все-таки была. Полячка не знала, сколько еще сможет продержаться в обстановке неуверенности и постоянно переходя от надежды к отчаянию, но твердо решила приложить все от нее зависящее и немного приспособилась к ритму жизни в гареме. То, что ее отселили от других, словно волчицу, способную испортить отару, находила полезным – теперь ее оставили в покое. В гареме не часто случалось, чтобы завязывались искренние отношения, большинство здешних были такими же суровыми, как горные районы, где они родились, к тому же для них не существовало ничего, кроме собственных амбиций, в конце концов всем приходилось соперничать друг с другом.
За завтраком она часто пила вторую чашку кофе и умудрялась намазать йогурт на мягкий хлеб. Пожалуй, она начинала восхищаться тем, как другие рабыни едят руками, сгибая и разгибая пальцы, будто те были змеями, резвящимися в траве. К тому же начала заниматься арабским языком, стараясь изо всех сил правильно выговаривать придыхательный звук «х».