Мороз и солнце (1/2)
Кони ускорили бег,
Грозди рябина роняла на снег,
Тонкий заката порез,
И мертвецом притворяется лес.
А в том лесу тысячи птиц
В сторону смотрят мою.
Слово «любовь» есть пароль от вайфая в раю.
Зима, холодная и ясная, пришла в поместье Янковских в середине декабря. Воздух под высоким голубым небом звенел чистейшим морозом, серебрились деревья, отсвечивал на солнце всеми цветами радуги густой пушистый снег. Ваня мерз — ему раньше не приходилось проводить зиму в деревне. В детстве он часто болел, и его отправляли на черноморское побережье, а позже он проводил сезон в Москве или столице, едва ли покидая натопленные гостиные и залы на более долгий срок, чем требуется, чтобы дойти от парадной до кареты. В горячке юных лет бывало, впрочем, что он прогуливался под снегом вдоль особняка одной дамы, которая была ему очень мила — дама его, замерзшего вусмерть, велела впустить и отогреть, и он пролежал несколько дней простуженный в гостевой спальне, но добиться расположения красавицы так и не смог. Но то было давно — в нынешнем положении надлежало беречь здоровье, пить теплый чай и заниматься хозяйством.
Хозяйство давалось ему не слишком хорошо. Зато к нему проявила удивительное рвение и сноровку молодая княгиня. Дарья Владимировна умела сделать так, чтобы все было comme il faut, и Ваня был ей за это благодарен.
— Не кажется ли вам, любовь моя, что вот эту картину стоило бы перевесить? — спрашивала супруга за завтраком.
— Какую картину, радость моя?
— Вон ту, в большой золотой раме.
— Дорогая, ее вешала маменька, и если вы не возражаете…
— Конечно, нет, это всего лишь предложение, милый.
Картины, мебель, предметы обстановки — все это Ваня упрямо оставлял на местах. Он проводил в этом поместье каждое лето с самого рождения, и все здесь напоминало ему раннюю совсем юность, отроческие годы — и лодки на реке летом, и таинственный еловый лес, и дальняя беседка в вишневом саду, в которой он впервые признался в чувствах Машеньке, соседской дочери, жившей в том поместье, в котором сейчас жил Тихон Игоревич… Машенька потом умерла от чахотки, когда Ване было лет шестнадцать — в ту пору он почти забыл ее, слишком много шумных удовольствий дарила ему Москва. И теперь он неосознанно повторял за родителями их старые привычки, и на столе их каждый вечер дожидался самовар, и сахаристое малиновое варенье, и сливки, и пироги…
Пил Ваня мало — уж ему было с чем сравнить в юношестве, — потому обширная коллекция наливок, хранившаяся в усадьбе, пригождалась, только если приезжали гости. Сами хозяева и в этом случае предпочитали красное французское вино, ограничиваясь обыкновенно одним стаканом, что, конечно, старинных соседей повергало в полнейшее недоумение. Впрочем, мелкие причуды и вечно недовольное лицо охотно прощались Ване за то, что причуды были княжескими, и за счастливый вид его всегда приветливой супруги. Дарья Владимировна всегда была как утро весела, умела кстати перехватить разговор, не позволив мужу сказать какую-нибудь глупость или грубость.
Уже ближе к Рождеству, когда мороз все крепчал, а княгиня выписывала многочисленные подарки из столицы, в уезд вернулся Тихон. Он отрезал кудри и стал выглядеть моложе и мужественнее, и Ваня сам не понял, понравилось ему это или нет. Впрочем, запоздало подумал он, ему-то что за дело до Тихоновых кудрей? Как бы то ни было, смеялся он все так же заразительно.
— Как же вы доехали по таким снегам? — спрашивала Дарья Владимировна.
— А сани на что? Да и шубу купил… Я сам с севера, в Курляндии родился. Там еще ветра, ваша светлость, не чета здешним…
— Мне казалось, мы с вами о титулах договорились забыть, — вставил Ваня, вздрогнув на официальном обращении.
— Мы с вами, Иван Филиппович, — откликнулся Тихон с улыбкой. — Ваша очаровательная супруга мне таких вольностей не позволяла.
Дарья Владимировна, как всегда, звонко и белозубо рассмеялась.
— Бросьте, Тихон Игоревич, я совершенно не возражаю.
— И где же ваша шуба? — не обратив на этот смех никакого внимания, поинтересовался Ваня. — Вы, кажется, в одной шинели приехали.
— Это верно, — кивнул Тихон. — Мы в пути в такую пургу попали, сказать страшно… Думали, так и сгинем в дороге. А тут мужик какой-то на дороге попался, до постоялого двора довел через снег. Бедняк совсем, худой, в лохмотьях, вижу — мерзнет, я ему шубу и подарил.
— C’est très généreux… как это по-русски? — улыбнулась княгиня, поворачиваясь к мужу.
— Щедро.
— Да, верно! Вы очень щедрый человек, Тихон Игоревич.
— Боюсь, вы преувеличиваете, но спорить не смею.
Ване хотелось закатить глаза.
Ваня чаще приезжал к Тихону сам — иногда просто становилось и скучно и грустно, а Дарья Владимировна была занята то хозяйством, то сыном, то писала огромные письма на французском Ваниной матери… Тогда Ваня велел заложить сани и ехал в соседское поместье, где всегда было странно тихо и покойно, обстановка отличалась простотой и незатейливостью, а в гостиной всегда горел камин, у огня спали две холеные собаки, и Тихон поднимал на него глаза от счетов и спрашивал тихо-тихо:
— Заскучали, Иван Филиппович?
Ваня кивал и тянул озябшие ноги к огню. Собаки вскидывали морды, принюхивались, узнавали его и вновь засыпали с тихим ворчанием.
— Вы не мерзнете, Иван Филиппович? — спросил как-то Тихон, глядя на его ботинки. — Обувь у вас не по сезону…
— Какая ж по сезону, Тихон Игоревич? Эта, кажется, самая теплая… Из самой Англии.
— То хорошо, конечно, но разве в Англии бывают русские морозы, — возразил Тихон. — Вам бы валенки надо…
— Я к валенкам как-то непривычный.
— Это, поверьте, несложно… А хотите, подарю вам пару? Мне в Петербурге делали, но с размером опростоволосились. Они впору вам будут. Мне наговорили — наврали, верно, но все же, — что сам цесаревич в таких ходит.
Валенки действительно Ване подошли и выглядели роскошно, не по-крестьянски совсем — молочно-белые, шитые красным по верху, с какой-то чудной вышивкой, напоминающей рябиновую гроздь.
— Неловко как-то у вас их забирать.
— Да бросьте вы, Иван Филиппович, — Тихон небрежно отмахнулся. — На что они мне? Носить всяко не смогу, а так хоть польза будет, если они вам по душе. Свои люди, сочтемся.
— Тогда мне только благодарить вас остается, — усмехнулся Иван. — Из самой столицы мне валенки привезли…
Он помолчал, глядя на пламя в камине, и вдруг произнес:
— Вы не бывали в Малороссии, Тихон Игоревич?
— Не случалось.
— Жаль. Я жил там в детстве, недолго… Очень красивые места. Цветущие степи, солнце, поля, а какие там ночи! Божественные ночи… Мне там сказку рассказывали…
— Что за сказку?
— Про кузнеца, которому дивчина повелела принести ей черевички — туфли, — как у государыни. Сказала, мол, тогда за тебя и выйду. А он с ведьмою сговорился и на черте верхом до столицы долетел, выпросил у государыни черевички да тем же манером назад вернулся. На рождество дело было…