Подобно английскому сплину (1/2)
Хоть бы с верхнего карниза
От безделья, не со зла
Запустить во двор сервизом
Из богемского стекла?
Хоть бы впутаться в интригу,
Или может, на войну?
Или ядом смазать книгу,
Отравить к чертям жену?
А с портрета смотрит профиль,
То ли пра-, то ли пра-пра-…
Хоть бы, что ли, Мефистофель,
Да какой-нибудь контракт…
Хоть бы в гости хоть кого-то
Ненароком занесло.
Так получилось, что династия Янковских продолжилась.
И не то чтобы Ваня не радовался, совсем наоборот — когда у тебя пять деревень, два имения, особняк в Москве и княжеский титул, кто-то должен все это унаследовать. У него был чудесный сын и красивая жена, которая умела поддерживать бесконечные утомительные беседы на балах и вечерах так, что никто не мог сказать про нее ни одного плохого слова. Да, пришлось уехать в глушь — в Саратов — и там обвенчаться в крошечной бревенчатой церкви, посреди февральской метели — сани с невестой едва не заплутали в пурге и не опоздали к началу таинства. Но это были мелочи, на которые Ваня был готов пойти, чтобы не уронить l’honneur de la famille. Все, чтобы не плодить слухи.
Когда-то, устав от его юношеских кутежей, мама сказала, что он либо займется, наконец, делами семьи и научится управлять имениями, либо отправится в армию. Ване хотелось взбунтоваться: в самом деле стать офицером, уехать на Кавказ, соблазнить какую-нибудь девчонку с глазами дикой серны… Но он кивнул, сказал «Хорошо, маменька» и занялся поместьями. Может, и хорошо, а то лежал бы сейчас в поле под Аустерлицем да глядел в небо пустыми глазами…
Удивительно — офицером он так и не стал, но ему не переставало казаться, что он всю жизнь живет на войне.
В Саратовском имении ему неожиданно понравилось. Он отпустил бороду на мужицкий манер, гулял по лесу и наконец дочитал «Путешествие в Африку», которое начал шесть лет назад.
После свадьбы новоиспеченная княгиня заказала медальон с двумя портретами — мужа и его деда, которому императрицей был пожалован княжеский титул. Медальон получился красивый, но показывать его было решительно некому.
Когда сына крестили, Ваня нашел в старых церковных книгах, когда обвенчались его родители, сравнил со своим днем рождения и молча усмехнулся. Поделиться этим открытием ему было не с кем, но и нужды не было. Жизнь ведь сложилась, правильно? Через пару лет они с женой точно так же вернутся в Москву или, может быть, переедут в столицу.
Посреди жаркого лета, когда весь мир застыл в тяжелом солнечном мареве, на Ваню напала хандра, а в соседнем, давно пустующем поместье, вдруг закипела жизнь. Жена сказала, что прежняя семья не оставила наследников, и государь пожаловал поместье какому-то офицеру.
Когда офицер приехал, он оказался возмутительно кудрявым и совершенно неприлично хохочущим. Ваня, услышав этот заливистый хохот из сада, который примыкал к соседской земле, сначала вскинул брови, а потом вдруг начал смеяться сам, до боли в животе и щеках, и захотелось сделать что-то совершенно нелепое и неблаговоспитанное, чтобы слышать этот хохот снова, и снова, и снова.
— Ваша светлость, — поклонился кудрявый сосед, когда они впервые встретились, и Ване стало тошно.
— Иван Филиппович, — сказал он пересохшим ртом. — Можно просто Иван.
— Тихон Игоревич, — отозвались ему в тон. — Можно просто Тиша.
Имя смешно перекатывалось на языке и было похоже на пуховую перину, мягкую и податливую, на которой так сладко спать и в которой можно утонуть и задохнуться. По крайней мере, так говорила мама. Ваня спал на огромном количестве перин, но все они были тонкие и жесткие, и если бы под них положили горошину, он бы, наверное, почувствовал. Мама говорила, что это зависит от крови и породы. Ваня считал, что это зависит от постели.
На следующий день после знакомства с Тишей Ваня сбрил бороду.
Тиша был каким-то terriblement actif: он привел в порядок дом, засадил сад ягодными кустами, особенно много высадив крыжовника прямо под верандой.
— Вы любите варенье из крыжовника, Иван Филиппович? — спросил тогда Тиша, любовно оглядывая ровно подстриженные кустики.
— Люблю, — зачем-то ответил Ваня. Он совсем не помнил, какое это варенье на вкус, но Тиша радостно улыбнулся, и этого Ване оказалось достаточно.
Он даже хотел продать Тише свой запущенный вишневый сад, но Тиша только засмеялся.
— Зачем? Он весной зацветет, будете днем гулять под вишнями…
Ваня на это улыбался — потому что улыбался Тиша.
Они пили чай на Тишиной веранде, и Ваня твердил, что человеку нужен для счастья весь мир, огромный, прекрасный и яростный, а Тиша светло улыбался и этой улыбкой, хоть и не знал, побеждал в этом философском споре каждый раз.
— А вы разве не счастливы, Иван Филиппович? — говорил он, имея в виду жену и сына.
— Счастлив, — честно отвечал Иван Филиппович, имея в виду чай и террасу.