Глава 12. Палата лордов. Часть IV (1/2)

”— Ан нет. Не на меня, — поправился я. — На моего соседа. И чем это он Пастона так заинтересовал? Кста-а-ати! Нотт! ”Эн” же идет после ”си”! Как же это так он оказался здесь раньше меня? Вызвали? С кем-то встретиться? Но с кем, если ”тузы” прибыли последними?”

Тем временем лорд Пастон потерял к нам интерес и щелкнул пальцами. В центре зала появились два домовика и аккуратно поставили лицом к трибуне ростовой портрет какого-то волшебника. Лицо и одеяния волшебника на портрете мне ничего не сказали, но стоило ему только открыть виртуальный рот и заговорить, как я получил ответы сразу на несколько вопросов, что терзали меня как бы не с первого дня попадания в эту ”сказку”. Конечно, это были совсем другие вопросы, не столь критически важные сейчас, как политика и мое место в Палате. Да и ответы на них вполне могли ограничиться хагридовским ”это магия, Гарри”. Но все же любая информация полезна, тем более такая любопытная. Кто знает, где, что и когда пригодится?

Первый вопрос, на который я получил ответ, можно сформулировать приблизительно так: ”Где все эти ”хранители древнейших и благороднейших традиций”, долгожители, обучавшиеся у древних колдунов, что в детстве застали времена вторжения Гийома Ублюдка? Или, хотя бы, где их дети?”. Второй: ”Почему все мы, магглорожденные и живущие среди простецов полукровки, поступая в Хогвартс, банально… понимаем друг друга?” Третий: ”Почему среди детей и профессоров нет никого, с кем бы коммуникация оказалась невозможной из-за языкового барьера?”

На первый вопрос ответ прост: ”Вот же они, сидят сейчас вокруг меня!” Сидят и совершенно спокойно слушают картину. Картину, которая говорит на таком мощном ”суржике”, что у меня разве что слезы кровавые из глаз не текут. Да, я понимаю, что кто только по Британским островам не топтался, начиная от ”эльфов”-дану и заканчивая нормандцами, со всеми вытекающими из этого последствиями для языка местного населения. Да, за проведенные здесь годы к современному английскому я ”поднял” и пару-тройку мертвых языков, на которых написаны летописи и книги по магии. Но это из разряда ”чтение со словарем”, который в библиотеке Основателей всегда под рукой, а отнюдь не свободный разговорный уровень! Сейчас же мне требовался именно он, так как чем дольше говорил свою приветственную (а может, и нет) речь портрет, тем сильнее и аутентичнее я чувствовал себя студентом, прогулявшим полсеместра ”матана”. Вроде и буквы-цифры на доске легко читаются, и профессор говорит знакомые слова на понятном языке, но все вместе складывается в какую-то лютую галиматью!

Ответить на второй и третий можно одновременно: ”Потому что древнейшие и благороднейшие, словно вода и масло, не хотят иметь ничего общего с нынешними волшебниками. Этакие средневековые герцоги и графы, одевавшиеся иначе простонародья, говорившие на совсем другом языке и видевшие своих батраков в худшем случае в окно замка. А в лучшем — вообще все это быдло не видевшие. Поэтому вакансии преподавателей в Хогвартсе естественным образом заполнялись более прогрессивными волшебниками. Заодно становится ясно, откуда (и, главное, зачем) у чистокровных со Слизерина и Рейвенкло знание языков уровня, достаточного для того, чтобы к ним подсаживались иностранцы. Вот чтобы с такими вот ископаемыми общаться. Кста-а-ати. Хогвартс! Еще один лежащий на самом виду, но мало кем осознаваемый фактик. Живые портреты — это артефакты, которые еще сложнее, чем кажутся! Ведь в школе магии практически все портреты разговаривают на вполне современном языке! А ведь жили-то они ой как давно! Значит — выучились. О! И призраки туда же! Значит, все они отнюдь не примитивные ”жесткие слепки”, как пытались меня развести Основатели. Это полноценные (пусть и бестелесные) личности. Заложить же в предмет не просто копию знаний и некий архетип поведения, а подарить ему возможность высшей нервной деятельности, это… Блин, я даже и не знаю, как на современном уровне развития науки и техники, то есть — без магии, к решению этой задачи подойти! До искусственного разума нашей цивилизации еще очень и очень далеко. Может быть, это и хорошо. А то столько неожиданных проблем может появиться на ровном месте. Например…”

Пока я был занят систематизацией раскрывшихся по-новому фактов, раскладыванием их в голове по виртуальным полочкам и созданием списка следствий второго-третьего порядка (вроде опасности искусственного интеллекта, захотевшего тела и свободы, и наличия популяции волшебников, которые варятся в своем собственном мирке и даже не собираются пересекаться со всеми остальными), картина закончила вступительную речь, и началось собственно заседание.

”И почему Ровена сказала, что во мне нет никакой любви к науке? Вон иногда как сильно меня уносит! — подумал я, принуждая себя сосредоточиться на том, о чем сейчас будут говорить лорды. — Мне с ними еще много лет жить и работать, а от первого впечатления, которое, если, хех, не использовать обливиэйт, можно произвести только один-единственный раз, для меня зависит очень многое. Если не все. Я ни в коем случае не могу позволить себе совершить ошибку, а поэтому — прочь из головы все лишнее. В конце концов, имея навыки окклюменции и омут памяти, додумать умные мысли я смогу когда угодно. Хоть через столетие! А вот правильно прореагировать на по-настоящему важную информацию — только здесь и сейчас!”

Под реакцией я в первую очередь имел в виду внесение срочных изменений в мою приветственную речь. Ведь нужно полностью отдавать себе отчет в том, что попасть на встречу с настолько высокопоставленными людьми — это одновременно и уникальный шанс, и… невероятная опасность. Да, может представиться удачный момент, и я могу своими словами и действиями ловко ”попасть в струю”, однако я не застрахован и от того, что все пойдет совсем наоборот! Брякну что-нибудь на мой взгляд совершенно невинное, а на их — страшное оскорбление. Или подставлю. Или еще что. Мало ли как можно накосячить? И все. Про идею защититься от Азкабана Палатой можно будет забыть раз и навсегда. Ибо испортить репутацию просто, как, говоря аналогией из математики, пару чисел перемножить, а восстановить ее — это найти каноническое разложение на простые сомножители.

Именно поэтому, чтобы ничего такого не произошло, я так долго готовился. Именно поэтому вполне допустимым вариантом своих действий я считал молчать и ничего не делать. Ведь ”слово — серебро, а молчание — золото”. К тому же я уже не замахиваюсь на то, чтобы ко мне сразу же прониклись крайним уважением. Да и нужно ли мне оно от этих чудовищ? Вон, Гленгарри и Риверсов тоже уважали. Так уважали, что всех подчистую вырезали. Нет. ”Я слабый, белый-пушистый и предельно договороспособный. Ни в коем случае не стану вам врагом… А идеи прогнуть под себя Палату оставлю для влажных фантазий под одеялом!”

Британия славится на весь мир своим весьма вычурным этикетом и строгими правилами поведения (для людей, конечно, а не для плебса) даже в повседневной жизни. То самое ”Джентльмен — это человек, который, наступив в темноте на кошку, назовет ее кошкой”. И здесь, среди аристократии магической, несмотря на все заверения Эрни, я ожидал тоже чего-то такого: чопорные ливрейные слуги, вышагивающие, как по линейке, барристеры, предельно жесткий древнейший и благороднейший протокол, где поворот головы на лишний градус ставит несмываемое клеймо быдла и на тебя, и на всех твоих предков и потомков до восьмого колена в обе стороны. Однако совершенно неожиданно Эрни оказался прав, и правила поведения на сессии Палаты лордов оказались невероятно демократичными.

Процедура была следующей. Картина вызывала ответчика. Он выходил к кафедре. Озвучивался предмет спора. Далее шли прения, где допускались даже выкрики заинтересованных сторон прямо с мест. Потом шло голосование, общее и открытое, на котором можно и нужно было высказаться за или против. Голос подавался путем метания на пол зала белого — ”за” — или черного — ”против” — камушка. Камни были зачарованными, поэтому после подсчета голосов сами возвращались обратно. Воздержаться не допускалось.

Язык общения зависел от того, на каком говорил вызываемый. То есть это могли быть как языки аборигенов Британских островов, типа гэльского и валлийского, так и всякие смеси вроде среднеанглийского (старонемецкий со старофранцузским, который сам есть смесь латыни с франкским, то есть опять немецким) и современного английского. При этом ни у кого из тех лордов, которых я мог видеть без некультурного мотания головой по сторонам, лингвистические прыжки затруднения не вызывали. Впрочем, за столько лет можно было спокойно выучить язык соседей…

Выносимые на обсуждения темы оказались совершенно различными.

Лорд Макбин, тот самый колоритный дедуля без исподнего, вызывал на дуэль ”до результата” (уж слово ”дуэль” я выучил на всякий случай на языках всех прилегающих земель) моего торгового партнера лорда Кэмпбелла. Судя по равнодушно-усталым лицам лордов и паре услышанных фраз, санкционировать ее сегодня, как, впрочем, и последние пятьдесят лет, никто не собирался.

”Еще одно открытие. Оказывается, вызвать на дуэль насмерть лорд лорда может только с разрешения Палаты. И сколько же из этого образуется интересных и многозначительных следствий: начиная с фактического ”бессмертия” лордов Пастона и Милдфорда и заканчивая личной магической силой лордов — думать не передумать. Ведь поединки, по словам нашего с Ноттом соседа сверху — лорда Бэтелла, от скуки решившего поделиться с подрастающим поколением мудростью веков, происходили здесь и сейчас с тем, что на тебе. То есть — без палочек, оружия и артефактов. Секундантами выступала вся Палата. И если даже я могу беспалочково наколдовать плеть крови, которая длиной и толщиной сойдет за ”финку”, то что могут колдуны, которым за сотню перевалило? Да и прежний лорд Нотт, что бы он там мне ни говорил, явно меня тогда пощадил не только из-за моей службы Волдеморту… Черт, как же плотно все переплетается!”

Когда дело в первый раз дошло до голосования, я оказался в некотором замешательстве. Не зная раскладов настолько глубоко и подробно, неудачно проголосовав, можно было легко поломать чью-нибудь интригу и прямо сходу получить лорда или даже целый клан себе во враги. Нотт, судя по его виду, думал точно так же. Выручил нас Малфой. Он покашлял, обращая на себя наше внимание, после чего бросил на пол зала белый камушек, а сидящий рядом Лестрейндж с таким же равнодушным выражением лица щелчком пальца отправил в полет черный. То есть на пару они ”воздержались”. Оценив простоту и красоту идеи, мы с Ноттом переглянулись и поступили точно так же.

В итоге голоса в первом голосовании, в котором я принял участие, разделились приблизительно поровну, однако официальная трактовка итогов оказалась для меня неожиданной. Так как ”сторона обвинения” не набрала подавляющего большинства, разрешение на дуэль Макбин от Палаты не получил. Однако, с другой стороны, так как и ”ответчик” не набрал подавляющего большинства, вопрос оказался не снят, а отложен до очередной сессии Палаты.

Следующим рассматривалось прошение лорда Лампкина. Он просил у Палаты дать разрешение на проведение ритуала очищения поместья от проклятий. Унылый и чисто технический на первый взгляд вопрос оказался с подвохом. Лорду Лампкину пришлось выносить его на обсуждение аж сессии лордов потому, что ритуал требовал принесения человеческих жертв. Причем в количестве аж тридцати человек разом. Детей. От пяти до девяти лет. Посовещавшись, Палата не забила предложившего такое лорда ногами, а спокойно рекомендовала лорду сейчас не дразнить гусей и отложить решение вопроса на потом. Благо жить у рода Лампкинов было где и ”с чего”. Лампкин, кстати, несмотря на ошибочно знакомый корень, это совсем не смешной Лампочкин, а сын Ламберта.

Очередные три вопроса касались имущественных споров. Два артефакта и ”случайно” разгромленная мастерская.

С первым артефактом (это было что-то вроде богато украшенного омута памяти, правда, изготовления не европейского, а индийского) оказалось все просто. Принадлежность однозначно определялась по предоставленным ответчиком доказательствам: картинам предков и заплаченным при получении наследства налогам. Артефакт остался у владельца.

С мастерской вышло чуть поинтереснее.

Второй сын лорда Редмилна и третий сын лорда Фрейзера, уставшие от соблюдения Статута Секретности после сложной, но познавательной экскурсии по маггловскому Лондону, решили немного попрактиковаться в магии. К сожалению, из-за усталости заклинания были направлены неточно и попали в лавку-мастерскую Браунов. Никто не пострадал, но двухэтажное здание выгорело полностью. Брауны — семья чистокровная. Уважаемая. Не богатая, но и не нищая, однако совсем не аристократическая. Зато у них есть покровитель (владелец?) в лице семьи Брэгг. Брэгги посчитали убытки, поделили их пополам и со всем уважением выставили счета Редмилнам и Фрейзерам. Редмилны без разговоров заплатили свою половину, а вот Фрейзеры, под предлогом того, что их человек бросал заклинание вторым в уже полыхающее здание и не мог там ничего разрушить, отказались платить вообще. Осложнялась ситуация тем, что Брэгги были заметно слабее и Редмилнов, и Фрейзеров, а Фрейзеры богаче Редмилнов.

Выслушав все три стороны и немного обсудив нравы современной молодежи, Палата постановила следующее. Так как Фрейзер не может доказать, что именно заклинание Редмилна, а не лично его, привело к окончательному разрушению здания, то оплатить выставленный Брэггами счет он обязан. Плюс, помимо виры, на Фрейзеров наложили еще и штраф на такую же сумму, чтобы он не отнимал всякой ерундой время у занятых людей.

”Два мажора, — слушая тихие комментарии Бэтелла, переводил я вежливые, но предельно туманные формулировки обвинения на человеческий язык, — здоровые, но так и не научившиеся пить опездолы, с непривычки нажрались в хлам в маггловском пабе. Получив там пиздюлей, вернулись в мир магический. Тут они сразу же осмелели и решили сбросить раздражение на первой попавшейся цели. А когда пришла пора отвечать, один, тот, что побогаче, решил ничего не платить и поставить под удар прилипалу. Насколько… естественный ход событий.

И приговор. В нем тоже все прекрасно. Лорды проголосовали практически единогласно, то есть Фрейзеров, которые ходят под Милдфордами, осудили и враги, и патроны. Такое вот внутреннее единство. С одной стороны, это хорошо, что тут не работает ”это сволочь, но это наша сволочь”, а с другой — как их с таким средневековым менталитетом, что я первый среди равных, еще не сожрали с костями?”

Вопрос по второму артефакту обсуждали заметно дольше предыдущих. На выморочное имущество — какой-то перстень — претендовали сразу две семьи. Обе в качестве доказательства предъявляли свои гобелены с родовыми древами. Обе в равной степени действительно могли претендовать на артефакт. Однако пока род Спрейк ожидал очередной сессии Палаты, род Йоманс подкупил министерского работника и выкупил спорный предмет. Усложняло задачу по примирению двух родов то, что перстень являлся составляющей частью сразу двух ритуалов. Различных, но очень важных как для Спрейков, так и для Йомансов. То есть и тем, и другим нужны были не деньги, а непосредственно артефакт.

После долгих споров было принято следующее решение. Так как род Йоманс получил артефакт уже после того, как род Спрейк подал прошение в Палату, то его владение артефактом признается незаконным. Палата изымает перстень и выставляет на аукцион. В аукционе участвуют только Спрейки и Йомансы. В случае, если аукцион выигрывают Спрейки, Йомансам отходит процент в счет погашения понесенных издержек, но не больше пятидесяти процентов от итоговой стоимости лота.

”Вот, блин, у кого учиться нужно! Дорогие, однако, у Палаты услуги по разрешению конфликтов! Мало того, что Пастоны и Милдфорды в общак (ну а так как командуют они, то общак, считай, их общая касса) отжали денег, так еще и торги нарочно подхлестнули, дав Йомансам фору. Нехорошее послевкусие у этого решения…”

Семь следующих вопросов (”Интересно, а хоть программку получить ”до” можно было?) не обсуждались. Картина известила, что с повестки они сняты за примирением сторон. Видимо, пока ждали планового заседания (а на внеплановое — денег или заинтересованности не хватило), стороны успели подостыть и прийти к соглашению. С учетом того, с каким итогом тут могли разрешать споры — очень разумное решение.

Далее пошли торговые вопросы. Обсуждались квоты на закупки у континентальных поставщиков, поддержка ценообразования, разумность вывода на рынок новых продуктов, снятия старых запретов (например, на импорт ковров-самолетов), наложения новых, и все такое прочее.

Хоть я и не понимал в деталях глубинных причин происходящего, но это не мешало мне выделить прямо-таки сами собой бросающиеся в глаза закономерности и сделать из увиденного некоторые выводы. Для начала, все решения Палаты были направлены на сохранение нынешнего статус-кво. В этом ничего удивительного не было. В чьих еще интересах будут выносить приговоры Милдфорды и Пастоны, как не в своих?! Не в интересах же какой-то там ”справедливости”? Так было и так будет всегда. Более того, это признак стабильности — правящий класс крепко стоит на ногах. А вот пару следующих тенденций я на месте глав обоих великих кланов (все еще весьма рыхлых, как оказалось) счел бы крайне настораживающими.

”Во-первых, большинство решений были крайне пассивными: ни да, ни нет. Конечно, с одной стороны, такая пассивная позиция — это очень удобно. Никакой ответственности, никаких изменений, никаких потрясений. Но неужели вы, слепые, не видите, к чему это постоянное откладывание ”на потом” приведет? Рано ли поздно масса этих конфликтов станет критической, и рванет так, что мало никому не покажется. Причем произойдет это, как обычно, в самый неподходящий момент. Вон у нас в истории один такой уже дозамораживался, в итоге став почетным предпоследним Императором Всероссийским.

С другой стороны, лорды — совсем не дураки. И некоторые из них живут подольше иных династий. То есть они знают что делают. Или же я не понимаю, потому что все гораздо проще? Они только думают, что знают?

Во-вторых, весьма странная практика, которая ставит в преимущественное положение ту сторону конфликта, которая действовала нагло, на свой страх и риск. Отлично видно на примере спора Спрейков и Йомансов. Логика развития событий намекает, что таких борзых нужно показательно загонять в общее стойло, а решение — прямо противоположное. Или тут смысл глубже? В разделяй и властвуй?”

— Объявляется перерыв, — проговорил портрет, после чего и без того не особо напряженные лорды тут же расслабились и зашевелились. Кто-то, чтобы не тратить время зря, задремал, развалившись на каменных лавках. Другие развлекали себя тихой беседой с соседями. Третьи решили прогуляться по залу. Большинство гуляющих спустились вниз явно лишь ради того, чтобы размять ноги, и только считаные лорды — чтобы воспользоваться случаем и в безопасной обстановке побеседовать со своими политическими противниками. Лорды Пастон и Милдфорд, к моему удивлению, оказались среди последних.

Сначала двое пожилых, полных собственного достоинства мужчин о чем-то недолго поговорили у кафедры. О чем именно — понять было невозможно из-за беспалочково наложенных чар тишины. Потом лидеры Палаты внимательно оглядели сидящих на первых рядах волшебников, кивнули друг другу и отправились совершать ”круг почета”. Довольно долго во всеуслышание обсуждали погоду и современные тенденции в моде с белеющими от ярости и стыда Малфоем и Лестрейнджем. Далее по паре слов у них нашлось на каждого из троицы министерских шестерок. Судя по тому, что настроение у последних стало совсем похоронным, слова эти были, мягко говоря, неприятными. Ну а закончили свой променад Пастон и Милдфорд, неожиданно, около нас.

— Лорды?

— Да? — мы с Ноттом вскочили и вежливо поклонились.

— Рад вас видеть на сегодняшнем заседании. Как вам среди тех, кто вершит судьбу Магической Британии?

— Познавательно, лорд Милдфорд, — снял у меня с языка Нотт, поэтому я ответил кривовато:

— Очень… лорд Милдфорд.

— Очень? М-м-м?

— Прошу меня извинить, я волнуюсь, впервые попав в такое изысканное общество, — беззастенчиво прикрылся я своим соплячьим возрастом. На заднем плане расслышавший мои слова лорд Макбин во все горло расхохотался и громко пустил газы.

— Понимаю-понимаю, — покивал головой Милдфорд. — Тогда вы пока немного успокойтесь, у меня к вам будет позже вопрос, а сейчас… Лорд Нотт, как идут ваши дела с уничтожением тиража? Можете ли вы нас чем-нибудь обрадовать?