Четверг (1/2)

Обрезанную наполовину жестяную банку наполняют сигаретные окурки, некоторые вываливаются из неё, цепляясь сжеванными фильтрами за остроту рваных краев, рядом на столе валяется смятая пустая пачка вместе с таблетками от простуды и остывшей грелкой, а Билли лежит на кровати. Подмяв под себя влажное пропитанное потом одеяло, сбросив подушку на пол, раскинув ноги и руки в стороны, нацепив на голову наушники и врубив разрывающую барабанные перепонки ядерную смесь из криков, ударных, басов и гитарных соло, он лежит в одних трусах. Наслаждаясь духотой закрытых окон, выпускает из лёгких кольцо дыма, упираясь взглядом в потолок, всецело отдаваясь белой пустоте, позволяя ей соединяться с чёрными дырами его зрачков и поглощать беспокойство, вызванное мыслями о вчерашней ночи.

В детстве, когда мама по дороге на работу завозила его на несколько часов в гости к дедушке и возвращалась через неделю, Билли проявлял мастерство игры в прятки, а дедушка удивлялся тому, как быстро и ловко тот мог укрыться за диваном, в шкафу, под кроватью, не издав при этом ни звука, задавался вопросом, где он этому научился и хвалился внуком за семейными обедами и друзьям. С возрастом прятаться Билли не прекратил, только лишь вычитал более заумное слово, которым можно было обозвать то, что он вытворял, — избегание.

Дождавшись, когда отец выйдет из дома, сядет в машину, повернёт ключ зажигания и выедет на дорогу, Билли выполз из комнаты и с накинутым на голые сутулые плечи одеялом, подрагивая, шмыгая носом и едва отрывая ноги от пола, приготовился внимать удивленным и обеспокоенным возгласам, но Макс перематывала изолентой трещину на доске, а Сьюзан, отвернутая спиной, нарезала хлеб на кухне. Со стоном упав на стул, Билли принялся ковыряться вилкой в яичнице, лениво размазывая желток по тарелке. Живот урчал, моля и требуя еды, запах которой распространился по всей комнате, но роль отыгрывать было необходимо от и до, а у больных аппетита нет. Он тяжело вздыхал, прерываясь на кашель и чихание под недовольные взгляды Макс, пока Сьюзан не обратила на него внимание.

— Плохо себя чувствуешь?

Вместо ответа для убедительности Билли чихнул дважды и потёр и так покрасневшие глаза, а Сьюзан коснулась тыльной стороной ладони до его лба и ахнула от исходящего жара.

— Попал вчера под дождь.

Сьюзан была невротичной, озабоченной домашними делами, пыталась разбросанную груду камней, перемешанную с мусором, собрать в приличную семью, а перед сном тайком стреляла у Билли сигарету — сама купить их она была не в состоянии, страх ошейником болтался на ее шее, а Нил проверял магазинные чеки, сверяя их со списком покупок, вместо того, чтобы газету почитать. Ещё Сьюзан была наивной и доверчивой — это всё, что Билли о ней знал, друг с другом они разговаривали редко и по делу, даже когда сидели на ступенях у задней двери, а Билли подносил горящую зажигалку к фитилю, давая прикурить. Она всегда упиралась взглядом вдаль соседних домов, куталась в старый выцветший от множества стирок халат и, докурив, тушила сигарету о землю, забирала окурок с собой и на носочках возвращалась в дом, оставляя Билли в одиночестве.

Билли вновь чихнул, но уже по-настоящему, от закрутившейся в воздухе пыли, когда Сьюзан вытащила из сумки маленький кошелёк, заполненный таблетками, и поставила перед Билли стакан с водой, принявшись искать номер офиса школьной администрации в своём блокноте. Билли останавливать ее не собирался. В любой другой день разыгрывать трагикомедию он бы не стал. Высадив Макс у подъезда к средней школе, развернулся и другой, найденной с месяц назад дорогой проехал бы три квартала, оставив машину на стоянке магазина, и вернулся бы домой через окно. Отточенные действия ставшие рутиной. Но сегодня, Не явись он на уроки и следующее за ними наказание без веской на то причины, влетело бы и Чарли тоже, а подставлять ее желание не просыпалось. И это тоже являлось причиной его пряток. Он в лёгкую смог раздавить ползущего в мозгу таракана совести, пищащего о неправильности разыгрываемого перед Сьюзан спектакля, но точно такого же по отношению к Чарли прибить он не был в силах. Ебаная Чарли. Ебаный поцелуй.

Это прикосновение губ к щеке язык не поворачивается поцелуем обозвать. Язык не поворачивается, а мысли к нему сводятся, как и вся жизнь Билли в последние дни свелась к Чарли, пропиталась ею, разукрасилась в цвет ее колготок и блятского розового. Почему она не могла выбрать хотя бы фиолетовый? Билли нравился фиолетовый и тогда ему бы не пришлось разрывать себя на гнев и стыд, добираясь в тот день домой, остался бы только гнев. Чарли, кстати, вчера была в фиолетовом свитере.

Блять. Жизнь, конечно, штука смешная, но шутит хуево. И из-за ее шуток Билли путается в паутине сомнений и непонимания, а ноги застревают в пододеяльнике. Кулаки сдавливают виски, кожа натягивается и краснеет, если продолжить, то природу происхождения этих синяков будет не объяснить, но болезненность ощущений успокаивает встревоженный разум и отрезвляет не хуже холодной воды в лицо.

По-хорошему, ему бы сплюнуть гной скопившихся вопросов прямо Чарли в лицо разом. Сесть и разобраться, поговорить и расставить все точки, расчертить два непересекающихся круга и расступиться. Но самое отвратительное в случившемся — мнимое отсутствие чувств, от которых, как он думал, надо было бежать, от которых дрожью страх по позвоночнику пробирался, но, сделав шаг, Билли застрял в червоточине собственного разума, откуда Чарли выкурить не выходило. Обычные сигареты не справились, оставшуюся заначку они истратили вчера, а лицо Мансона — уж точно последнее в списке того, что Билли хочет видеть сегодня. Они с Чарли по странному были похожи не только внешне, откровенно говоря, Билли не верилось в то, что Мансон и Алвин не являлись роднёй, хотя, кажется, они и не общались вовсе. Но поставленные на чашу весов сомнения перевесили здравый смысл в попавшей под власть простуды и чувств головы. И Билли сдаётся.

На улице серым туманом стелется полдень, в лужах находят отражение корявые ветви деревьев, а мимо проходит сосед, удерживая на толстом поводке маленькую, тявкающую собачку. Билли застёгивает не свою куртку, неуклюже щипая замком подбородок, потирает его и прячет руки в карманы, нащупывая там стёртые чеки и засохший, нераскрытый леденец, а сосед, чьё имя Билли неудосужил себя запоминать, кивком приглашает вступить в вежливый диалог ни о чем и расспрашивает о делах Харгроува-старшего и рыжей сестренки. Собачонка подуспокаивается и лай ее сменяется на заинтересованный и недоверчивый взгляд, будто на той неделе она не обнюхивала ботинки Билли в сотый раз, как делает это сейчас, натягивая поводок и вытягивая тонкую шею. Билли не знает, как дела у его отца и сводной сестры, он честно признаётся в этом себе и вываливает такую же честность на голову соседу, переступая через собаку. Ответное молчание и широкая, наигранная улыбка обрывают разговор, и сосед исчезает из поля зрения Билли так же быстро, как и появился.

Камаро, заброшенная, нетронутая с вечера вторника, укрыта сухой листвой и налетом вчерашнего дождя. Билли проводит рукой по капоту — скользящее прикосновение к отполированному, холодному металлу обжигает кончики пальцев и дарует хрупкую безмятежность, которую в миг разбивает зацепившая взгляд белая простынь, свисающая с края заднего сидения. А рядом с педалью газа валяется связка ключей. Билли задирает голову, через нос втягивая промёрзший воздух, и сжимает челюсти, отвлекая себя раскопками воспоминаний — когда последний раз лучи солнца касались его кожи?

Билли хлопает по карманам — у него нет ни шпильки, ни заколки и даже ебучей скрепки, чтобы вскрыть замок, хотя в гараже лежит лом, но до такой точки безысходности он себя ещё не довёл, чтобы взламывать машину подобным омерзительным и жестоким путём, хотя решение ходить пешком по Хокинсу, вдоль и поперёк пронизанному дорогами, не менее отвратительно и его можно смело расценивать попыткой самоубийства, особенно, если он хочет добраться до Мансона, искать которого самостоятельно равносильно поиску иглы в куче дерьма — бесполезно потратишь время и руки замараешь, а если этот чокнутый прознаёт, то ещё и захлебнешься в его нескончаемом потоке бахвальства.

Мансон в итоге находится сам — Билли, чуть не уронив банку газировки, сталкивается с ним на выходе из придорожного магазина около заправки и они понимают друг друга без слов, точнее будет сказать, Эдди понимает сразу и, переходя с хаотичных кивков головой на откровенный бред несвязанных между собой слов, намекает завернуть за угол магазина, где вместо камер повесили муляж и дверь клинит, а значит никто не выйдет. Билли тупит с секунд десять, но после до него доходит смысл и он догоняет Эдди, когда тот уже открывает ланч-бокс, до верху напичканный всем, что и язык сломаешь перечислять все химические термины, а уличные Билли не запоминал.

— Не видел тебя сегодня в школе, Калифорния, почти соскучился, — Эдди отработанными движениями перебирает мелкие пакетики, бумажные свертки и мешочки, охапкой загребает некоторые из них и суёт Билли в руки, — подержи.

— Я болею, — Билли крепче прижимает переданные ему наркотики и прочие вещества, стараясь упрятать их от возможности попасться на глаза случайному зеваке, и озирается по сторонам — в сегодняшние планы не входило убегать от полиции или ещё хуже, застрять в их участке с выдвинутыми обвинениями.

— Что-то серьезное? Наконец избавишь крошку Чарли от мучений?

— А ты продолжаешь тусоваться с малолетками? — небрежно бросает Билли в ответ, опираясь на рассказы Макс о её новоявленных друзьях. Билли был крайне озадачен, проще говоря, ахуел, когда узнал об адском клубе настольных игр, который совершенно не вписывался в нарисованный первым столкновением с Эдди образ неформала-рокера.

— А-ау-ч, туше, — буквально положа руку на грудь, где по его предположениям должно располагаться сердце, Эдди демонстративно громко и протяжно вздыхает, а Билли сплёвывает желание продолжать разговор, отмахиваясь от ненужных вопросов Мансона и меняя несколько смятых десяток на крошечный свёрток с травой.

— Я передам Джейсону привет! — до ушей Билли доносится крик Эдди и он ловит себя на шальной мысли о покупке кассетного плеера, чтобы мир вокруг наконец заткнулся.

С каждым следующим поворотом, неработающим светофором, позорным перебеганием дороги под гундёж машин и мокрыми от луж штанинами в Билли укрепляется настрой разобрать машину до последнего болта, но достать эти гребанные ключи, и шага его больше не будет на пешеходных переходах. Но на подходе к дому Билли теряет уверенность, подмечая тёмный силуэт в бесформенной куртке с оранжевым шарфом. Шагом ближе и силуэт обретает более чёткие и знакомые до усрачки границы — Чарли Алвин собственной персоной. Стоит, переминается с ноги на ногу и заглядывает в маленькое окошко входной двери, а в руке сжимает лямку рюкзака, под тяжестью которого её правое плечо тянется вниз.

— Не открывают? Спят может, — Билли останавливается у подножья ступеней и снимает плёнку с недавно купленной пачки сигарет и, выудив одну из них зубами, щёлкает зажигалкой, — хотя странно, машина же на месте.

Чарли шугается, мотает головой в поисках источника голоса и резко оборачивается, запнувшись о выпирающую дощечку, Билли приветствует её саркастической улыбкой и затягивается вновь.

— А как ты? Через окно?

— Да, вылез через окно, обошёл дом, чтобы открыть тебе дверь, Алвин, — Билли выдыхает вместе с дымом резко навалившийся, сдавливающий грудную клетку груз напряжения и усаживается на влажные ступени крыльца, Чарли вторит его действиям, взгромоздив рюкзак между ног, Билли старательно не позволяет себе лишний раз смотреть на неё, следя взглядом за птичками у скворечника соседей, — каким ветром?

— Попутным, — Чарли следует за его взглядом, — птичка на хвосте принесла, что ты у нас больной.

— Болен я, а не больной, — Билли возмущается и поворачивает голову в сторону Чарли, рефлекторно подмечая розоватость щёк и кончика носа, кажется, единственное, что вынуждает Алвин краснеть — это мороз.

— Одно другому не мешает, — она расстёгивает молнию рюкзака и вытаскивает оттуда термос, ставя его на ступень ниже, а Билли вскидывает бровь, задавая безмолвный вопрос на уже готовый у Чарли ответ, который приводит к ещё большему количеству вопросов, — пойдёт как извинение? Конечно же пойдёт, ещё бы ты выбирал, как я буду извиняться.

— За что извиняться?

— За машину, ну ключи, и если бы я их там не оставила, то сейчас ты бы не лежал с температурой. Меня почему-то замучала совесть, а ты почему-то и не лежишь вовсе, почему? — Чарли не дожидается ответа, взгляд ее проносится по его лицу, ищет свежие отпечатки ударов, но не находит, оставляет невесомые прикосновения до затягивающейся раны на губе и сходящегося синяка на лбу, — ах, ты — притворщик, — она толкает Билли в плечо, — теперь уже и не знаю, достоин ли ты моего супа? Но с моей стороны будет так некрасиво забирать еду обратно.

— Ты принесла мне суп? Сварила и принесла суп? Боже, — Билли заливается глухим смехом, — тогда с моей стороны будет невежливо не сказать спасибо.

— Пожалуйста. Разогрела вчерашний, — поправляет она, — и верни куртку.

Кинув догорающую сигарету под ноги, Билли окончательно тушит ее ботинком и тянет язычок молнии куртки вниз, но тёплое прикосновение до руки останавливает его.

— Дурак совсем? Не прямо сейчас же. Эта твоя наклонялись к эксгибиционизму не доведёт до добра, — возмущенность в голосе Чарли наигранная, утрированная и приправлена сарказмом. Качает головой и одёргивает руку, — где был?

Билли не отвечает — шевелит пальцами пакетик и прячет в передний карман джинс, чтобы не оставить по собственной неосторожности наичудеснейший презент отцу Чарли.

— Я больше не буду. Меня так тошнило ночью, пришлось солгать об отравлении и потом промывать желудок. Фу, — Чарли морщит нос и водит плечами, стряхивая воспоминая прошлой ночи, а у Билли в голове от переизбытка мыслей, бьющихся о черепную коробку, гул усиливается и в ушах звенеть начинает. Кажется, Чарли совершенно не замечает нарастающей сейсмической активности вокруг себя, ищет что-то ещё в рюкзаке, но ничего не находит, — Джейсон, кстати, привет передавал, сказал, что заедет, вроде, ну ты его знаешь же, каждое обещание на два делить нужно и на ноль умножать. А ты машину так и не открыл?

Излучаемой ею беззаботности Билли нещадно завидует и отрезвляется. Резко останавливается гул, когда приходит осознание, что Чарли ведёт себя, как обычно, как Чарли, будто её не тревожили мысли о сложностях, которые принёс тот несчастный поцелуй в щёку, будто она вовсе и не смыкала глаз всю ночь, стараясь выстроить из сомнений что-то, что дало бы ответы на все вопросы. Нет, она блевала от наркотического прихода и даже не думала об этом поцелуе, как о чем-то важном, а Билли думал, и получил, что хотел, — всё свелось к нулю, стоило Чарли замаячить перед глазами, парившая в воздухе, что вдыхал только Билли, эфемерность возводимых ожиданий и иллюзий растворилась в белых нитях тёплого дыхания в холоде ноябрьского дня.

Билли концентрирует взгляд на своём автомобиле, продолжающем мирно стоять у почтового ящика, когда Чарли повторяет вопрос и предлагает использовать ее самодельную сережку в качестве отмычки.

— Она погнётся и сломается, — Билли рассеянно отвечает, сводя в кучу оставшиеся мысли, и почёсывает подбородок, — в гараже есть лом, но я не хочу раскурочивать двери.